Машины ни у кого из них больше не было, поэтому Рома повел собратьев по несчастью к скоростному метро.
От станции «Зверосовхоз» до его дома было рукой подать. Не торопясь, троица молча шла пешком по обочине шоссе. Наконец, вдали показались рыжие кирпичные таун-хаусы.
— Ого! — оценивающе потянул Гаровский. — Красиво жить не запретишь. Небось, и свой садик есть?
— Зато от центра далеко, — попытался оправдаться Рома.
— А что центр? Зачем нормальному человеку в центр? — доктор пожал плечами. — Там только полиция и политики. Зато от клиники доехали за семь минут.
— Какая точность! Ты словно жильё присматриваешь!
Гаровский надулся и ничего не ответил.
— Да, изменилась Москва, — кивнул Жора. — Расплющилась на всю область, и в центре ничего не узнать. Где памятники, музеи, театры?
— А зачем это теперь? У всех пять-дэ телевизоры, погружения, имитации. Представляю себе нашу публику в театре! Интересно, будет хоть один без ай-всёшника? Причем треть будут смотреть ту же самую пьесу — только у себя на ладони.
— А как же подумать? Полюбоваться? Прикоснуться?.. Эх, — Жора махнул рукой. — Мы, конечно, ожидали, что всё изменится, но не так.
— А как? — спросил Гаровский.
— Понимаешь, доктор, — Жора наклонился и сорвал с обочины пушистый зеленый колосок, — ничего и не изменилось. Девайсы стали ещё навороченней, это да. Пересадки, бессмертие. Но по сути — всё по-прежнему. А люди поглупели. Это даже удачно, что я умер. Скучно мне здесь, вот что.
— Ну, ни скажи. Тоже мне, нашел удачу! — возразил Гаровский, но по существу спорить не стал.
— Вот и мой дом, — весело сказал Рома и, не удержавшись, похвастался: — Весь таун-хаус наш, целиком; а обычно — делят на две семьи.
— Чему же ты радуешься? — удивился Жора. — Тебе это разве не всё равно?
— Ну… — Рома смутился. — Всё равно, но приятно.
— Одного я не пойму, Романов. Ты ж кофеварки продаешь? — хмуро спросил доктор. — Откуда у тебя столько денег?
— У меня интеллектуальный труд, — с легким налетом высокомерия процедил Рома.
— Заходим? — штурман остановился у кованой калитки. — И где в этой махине искать твою дочь?
В этот момент справа от них тихо зажужжала и поднялась вверх дверь гаража. Сбивая заботливо высаженные кустики и боковые столбики, на подъездную дорожку вылетела красная спортивная машина.
— Если я хорошо помню мадам Романову, и если она не успела сменить имидж, — сказал противным голосом Гаровский, — то мадемуазель Романова уже сама нас нашла.
Входная дверь распахнулась, и на пороге появилась Ромина жена.
— Вернись немедленно! — заверещала она.
— Ни за что! — послышалось из притормозившей на мгновение машинки.
— Садимся, быстро! — Рома дернул за ручку двери, но пальцы прошли сквозь неё, не встретив сопротивления. — Черт, не так! Просто прыгаем внутрь, как в метро! Раз!.. — и он провалился в салон.
— Два!.. — рядом оказался Жора.
— А я заходил через двери! Тяните же меня скорее!.. — в салоне образовалась верхняя половина застрявшего доктора.
— На счет «три»! Да слезь ты с меня, Гаровский! Вроде бестелесный дух, а что ж ты такой некомпактный?
— Мне положено одно сиденье! — сопротивлялся доктор. — Иди на переднее, к дочке. Ты же хотел на неё посмотреть!
— Зрелище… безрадостное, — внезапно сказал Жора.
Все замолчали.
— Наташа, — тихо позвал Рома, осознавая тщетность своей попытки.
Но, даже будь у него настоящий живой голос, она бы его не услышала.
Наташа рыдала, почти упершись лбом в руль. Изредка она поднимала глаза на дорогу, закладывая какой-нибудь немыслимый фортель. К счастью, трасса была почти пуста. Слезы струились по лицу девушки, собираясь в ложбинку под покрасневшим носом; потом, обогнув припухшие губы, стекали по мокрому подбородку и капали вниз, на мигающую светонитями футболку.
— Боже… я и не подозревал, что она так… — пробормотал Рома.
— Довели девчонку, — констатировал Гаровский.
К своему удивлению, Рома не услышал в его голосе ни сарказма, ни издевки.
— А безопасно ли так ехать? — взволнованно спросил Жора. — Здесь есть какой-нибудь… автопилот?
— Есть, но он действует только на простых участках, — быстро ответил доктор. — А она…
— …А она едет на Окружную! — заорал Рома. — Наташа! Наташа! Через пятьсот метров развязка, там слепой поворот! Смотри вперед! Тормози же, девочка моя!..
Словно в ответ, Наташа нажала на газ, и машина взвыла.
— Тормози!..
Не в силах ни рассуждать, ни бездействовать, Рома скользнул вниз, в чрево машины, но не проскочил его насквозь, а удержался. Он увидел вертящийся с неистовой скоростью карданный вал и неподвижно замершие рядом с дисками тормозные колодки. Хватать их было бесполезно; но должен же был быть какой-то способ? «Я сам — эти колодки. Я стану колодками!» — подумал Рома. Он опустил ладони в колодки, сгибая пальцы, повторяя их форму. «Я — колодки! Это я! Ну, всего один миллиметр!» — и потянул их к себе. На ощупь они казались податливыми, но существующими, как мягкое сливочное масло. «Я — колодки!» — и они дрогнули, сдвинулись с места, прижались к дискам. Искры посыпались из-под Роминых рук, раздался пронзительный свист, и машину резко тряхнуло, бросило влево.
— Заносит, заносит! — закричал кто-то сверху.
— Руль хватайте! — завопил Рома. — Выправляй занос, блин!
— Да как?
— Стань рулем! Залезь в него внутрь!
Словно какая-то сила аккуратно, но твердо подхватила вертящуюся машину, закончила вираж и мягко сдвинула вправо, к обочине. Колеса вращались всё медленней, искр уже не было. Рома убрал руки и выбрался наверх; машина, вздрогнув, остановилась.
Оглушая высоким гудком, совсем рядом, на расстоянии полуметра пронеслась дальнобойная фура.
— Господи… Как же это я затормозила-то? — прошептала Наташа, повернувшись к окну. Её лицо было похоже на белую тряпку с красными пятнами глаз, носа и рта. — Он меня чуть не раздавил…
Недолго думая, Рома подвинулся вперед и погрузился в приборную доску.
Изнутри она уже не казалась крутой и гламурной: нелепая путаница цветных проводов, обнаженные платы, неприглядные пластиковые панельки. Рома отыскал динамик и приник к нему губами. «Сработало один раз — сработает ещё!»
— Наташа! — позвал он.
— Наташа! — повторил динамик металлическим голосом.
— Да? — ошарашенно отозвалась девушка.
Ему хотелось наорать, отругать, отправить её к психиатру. Но он сказал то, что было где-то глубоко внутри — так глубоко, что он сам этого не понимал.
— Наташа, твои родители любят тебя. Они заняты делами, уделяют тебе мало внимания, что-то требуют — но они тебя любят.
И приходит момент, когда они понимают, ты — самое дорогое, что у них есть.
Береги себя, девочка.
Глотая слезы, Наташа кивнула.
— Сейчас успокойся и езжай обратно. Плакать надо дома, а не за рулем. Хорошо?
— Хорошо, — она опять кивнула, улыбаясь сквозь слезы.
— И последнее: сделай, пожалуйста, копию. Всё-таки твоей уже четыре года.
— Хорошо.
— Вот и славно.
Сделав движение вбок, Рома выбрался на проезжую часть и сунул голову обратно в салон.
— Пацаны, эвакуируемся.
— И что, мы отсюда пешком? Где ближайшее метро? — заныл Гаровский, тоскливо разглядывая трассу.
— Спасибо, — внезапно сказала Наташа. И добавила, очень тихо, но Рома расслышал: — Папа.
— Куда теперь? — спросил Жора. — Какие ещё у кого дела остались?
— Я чист! — высокопарно ответил доктор.
Рома только пожал плечами.
— Значит, пора на небо, — штурман задрал лицо кверху, но, видимо, ничего не увидел. — А как? Смешно сказать: я ж сюда с неба и прилетел…
— С неба? С неба… — Гаровский задумался. — А нам туда и надо. Ты на чем прилетел?
— А то ты не знаешь!
— На космическом корабле! — воодушевленно подхватил Рома. — Точно! Проберемся на корабль, а в космосе разберемся. Может, нас там признают… за своих.
— И где мы его найдем? — скептически поинтересовался Жора.
— В Шереметьево-пять, конечно. И сегодня вечером — старт «Далекого-два». Штурман, подойдет?
— Это не «Далекий-два», а профанация. Людей нет, одна несчастная собачка. Птенец Белки и Стрелки, черт его дери!
— Люди больше не хотят в космос, — сказал Гаровский. — Вечную жизнь им подавай. Как подумаю о своей работе…
— А сам? Красотка из фитнес-центра, помнишь? — подначил его Рома.
— Да, и сам был не лучше, — доктор вяло кивнул.- Неужели человек становится человеком только после смерти?
— Хотя, это и хорошо, что собачка, — продолжал рассуждать о своем Жора. — Эй, философы! Где ваше Шереметьево-пять?
В зону космопорта и на корабль они проникли беспрепятственно. Правда, Гаровский слегка сопротивлялся:
— Что за корабль? Никаких удобств! Что за рубка? И вообще, есть гарантия, что нас там примут, в космосе? Скоро старт, куда мне сесть, чтоб пристегнуться?
— Кончай ныть, — осадил его Жора. — Негде пристегнуться, потому что на корабле не должно быть людей. Из живых — только песик.
— Гав! — сказал обнаруженный в пластиковой капсуле песик.
— Он нас видит?
— Вряд ли. Может быть, чует.
— Но корабль-то нешуточный. А если поломка? Кто чинить будет? Тоже собачка? — не унимался доктор.
— Почему? Вон, видишь: роботы.
В отсеке рядом с песиком вдоль стены стоял стеллаж с тремя впечатляющими конструкциями. От человеческого в них осталась только голова — да и то, скорее, как дань форме, а не функционалу.
— Говорят: человек — венец творения. А почему тогда у них шесть рук, как у насекомых? Ног и вовсе нет. Внизу что? Колесики? Нет, вряд ли мы — цари природы, — Рома покачал головой.
— А я не отказался бы стать вот таким монстром, — внезапно заявил Гаровский. — Сильный, ловкий, быстрый.
— Умный?
— Ой, спасибо, я и сам умный. В этом не нуждаюсь.
— Ром, — вдруг вспомнил Жора, — а как у тебя получилось затормозить машину?