— Значит, будем продолжать тут наши каникулы? — спросила Катя, помолчав.
— Твой Колосов, между прочим, нас о помощи просил. Было б подло бросить его, смалодушничать. Мы останемся, Катя. Да… ты и сама этого хочешь. И… по твоим глазам вижу, тебе не терпится что-то мне рассказать. Ну?
И Катя наконец-то дала себе волю. Поделилась душившими ее впечатлениями этого сумасшедшего дня.
— Да, любопытный человек этот Володя, — резюмировала Нина задумчиво. — Мало того, что красив, как Мистер Мир, так он еще и загадочен! Ба, Катька, да у него, оказывается, бездна всяких достоинств. Так редко сейчас встретишь в нынешних мужиках такое гремучее сочетание. Печально только, что мы по-прежнему ничего про него не знаем. Ни кто он такой, ни чем занимается, ни от чего у Юлии лечится.
—Ты полагаешь, что он таким вот экстравагантным способом лечится у нее? — спросила Катя с сомнением.
— Ну, и ежу ясно — она воображает себя целительницей, может, и на жизнь этим зарабатывает. Пожилые люди сейчас вообще падки на все это, а колдунов и экстрасенсов разных— море. — Нина усмехнулась. — Но что-то такое в Юлии действительно есть. И дело не в том, что я почувствовала это на собственной шкуре, а… Ачто он «бе говорил, ну-ка повтори?
Катя, насколько смогла, попыталась дословно воспроизвести слова Владимира в ходе их странной беседы.
— «И стал я как филин на развалинах. Интересно. Псалмопевец, это кто же по-твоему? — спросила Нина.
— Думаю, библейский Давид, — Катя пожала плечами. — Но что он имел в виду под всем этим, мне не ясно. Какое-то иносказание…
— Аллегория отчаяния, потери… — Нина плавно взмахнула рукой. — И стал я как филин на развалинах — то есть потерял все, что дорого, и вот опустошен, сломлен, пал духом, утратил надежду. Может быть, это он хотел сказать? Но если Владимир это имел в виду в отношении себя и если в его жизни существует какая-то трагедия или драма, про тебя он, выходит, решил, что и ты такая же, как он — отчаявшаяся, опустошенная?
— Ну да, с мильеном терзаний. Но у него в его иносказаниях и еще кто-то подразумевался, — напомнила Катя. — Тот, кто «возлюбил нас, сидящих во мраке и тени смертной». На Христа это как-то не похоже. А еще я не понимаю вот чего: какое все это имеет отношение — если действительно эта ерунда имеет хоть крупицу смысла — к отравлению Сорокиной?
— Но ты же сама призналась: когда мне стало плохо, первая, чисто инстинктивная твоя мысль была, что и меня тоже… отравили. — Нина произнесла последнее слово с запинкой. — Значит, подсознательно ты их всех подозреваешь.
— Но понятный, объяснимый мотив к убийству налицо пока только у одного из них — у Сорокина. Кстати, насчет этого скандалиста.
— А что такое?
— Он слишком зачастил к своим соседкам. Днюет у них и ночует. Я имею в виду Александру Модестовну.
— Костька просто ее давно знает, — Нина покраснела.
— А Кузнецов тебе про него ничего такого не говорил?
— Шурка только про одного себя говорит. Хвастун несчастный. — Нина отвернулась к окну. — Заладил, что я на испанку похожа.
— Кармен — заноза его сердца, — засмеялась Катя. — Что же он там в этой своей Испании не охмурил какую-нибудь Донну Розу Альвадорец? Кстати, он что, и женат не был, нет? А будь моей, не то «зарежу», как дон Хосе, еще не говорил?
— Прекрати, — Нина шлепнула ее по плечу. — Мы о серьезных вещах…
— Да уж, серьезней некуда. Ничего только в серьезностях этих не понимаем. Хоть и слушаем в оба уха, как завзятые шпики, хоть и смотрим в оба глаза, даже в четыре… А у кого четыре глаза, тот… — Катя вздохнула тяжко. — И посоветоваться-то не с кем! Вот жизнь. Правда, даже будь тут с нами Вадька-от него толку… Ну жизнь и по мужу-то соскучиться некогда, с этими дачными тайнами! Одно я знаю только, Нина, наверняка: что-то тут творится. И, кажется, весьма нехорошее и странное. Под этой вашей призрачной май-горской луной.
Нина ободряюще и залихватски махнула рукой:
— Поймем со временем, разгадаем все тайны, не дрейфь. Где наша не пропадала, а? Еще Колосов твой от удивления рот раскроет. И все его сыщики со стульев от зависти попадают.
На такой вот мажорной ноте их оперативное совещание завершилось, и они отправились спать. Катя, прежде чем провалиться в трясину сна, еще проворчала про себя: поймем, надо же! Нинка никогда не унывает, даже в самых безвыходных ситуациях. Ей было и невдомек, что скоро в Май-Горе произойдет нечто такое, после чего понять и разобраться во всем станет очень, очень трудно. Практически невозможно.
Глава 17ПО КРОВАВОМУ СЛЕДУ
Флейта наигрывает простенькую фальшивую мелодию. Ей вторят крошечные барабанчики — тук-лук… Как дождик по крыше, как каблучки по асфальту, как пригоршня камешков, брошенных в стекло…
И приснится же такая ерунда! Катя с трудом разлепила глаза. Спать, как же хочется спать, головы не поднять с подушки! Мелодия, звучавшая в последние мгновения сна, оборвалась. Катя вспомнила: ее играл флейтист-попрошайка в переходе на Манежной. Мальчишка — щуплый, дохленький— казалось, что даже флейта-малютка тяжела для его пальцев с обгрызенными ногтями.
Стук повторился. Катя через силу стряхнула остатки сна. Кто-то действительно бросал в ее окно камешки со стороны дороги от забора. Часики у изголовья показывали страшно сказать сколько: половину пятого утра! Тихо, как мышь, Катя сползла с кровати — Нина за стеной спит, не дай бог ее разбудить. Распахнула окно: у калитки знакомая черная «девятка» и Колосов. Он только что перемахнул через забор и приземлился (Кате так и хотелось съязвить — шлепнулся) в кусты крыжовника.
Колосов приложил палец к губам, потом махнул рукой: одевайся, мол, по быстрому и тихо. Все это было так не похоже на обычное поведение начальника отдела убийств, что Катя не знала, что и думать! Что еще стряслось? Почему в такой неурочный час Никита в Май-Горе? Если это он подобным образом пытается обставить конспиративную встречу с «конфидентом» на предмет получения самой свежей информации про дачников — это, извините, просто курам на смех.
— Никит, что такое? Почему…
— Тихо. Молчи. Давай руку. — Он явно хотел, чтобы она покинула дом не как все нормальные люди через дверь, а, словно вор, через окно!
Катя никак не хотела идти на поводу у подобной вздорной идеи. Соскочила с подоконника и вот уже спускалась по ступенькам, мокрым от росы. Колосов был уже в машине.
— Что происходит, Никита? — Но легкомысленный тон сразу же улетучился, едва лишь она увидела его лицо.
Начальник отдела убийств был явно не в себе. Катя даже подумала: выпил! От Никиты и правда попахивало спиртным, но… Она поймала его взгляд в зеркальце. Господи, что там еще такое?
— Катя, ты должна это увидеть. — Теперь он смотрел только на дорогу, пыльной лентой послушно и стремительно стелившуюся под колеса машины, уводившую из поселка к подножию Май-горы. — Я даже не знаю, что тебе сказать кроме: ТЫ ДОЛЖНА ЭТО УВИДЕТЬ САМА.
За окном мелькнула березовая роща, прогалинами которой Катя еще совсем недавно любовалась в лунном свете, речка Сойка, а вот и белая церковь с разрушенной колокольней. А над ними — огромный темно-зеленый, сумрачный в предутренней мгле купол горы.
Они промчались мимо остатков церковной ограды, мимо того самого места, где был найден труп Сорокиной. И Катя подумала: а ведь где-то тут поблизости должен быть тот, ныне забитый наглухо источник, некогда «отравленный» несчастной утопленницей, которую ее суеверные односельчане сочли за…
Колосов резко свернул к восточному склону холма — через просеку прямо к промоине, вырытой в чаще кустарника талыми водами. И здесь на обочине дороги резко остановился — впереди стояли две машины ГИБДД — «Жигули» и новенький пижонистый «Форд».
Секунду Колосов сидел неподвижно, словно собираясь с духом. Таким Катя его давно не видела. Обычно даже на самых крутых и жутких местах происшествий начальник отдела убийств выглядел этаким образцом профессиональной непрошибаемости, порой граничащей даже с равнодушием к происходящему, что всегда так раздражало Катю. Но сейчас… Знакомый холодок пробежал по спине, сердце Кати сжалось. Сейчас Никита напоминал… мальчишку, которому в школьной драке съездили «под дыхалку», и вот он тщетно пытается собрать в кулак последние силы и волю, подняться и…
— Никита, да что с тобой такое, что ты, успокойся, я с тобой… — Катя вцепилась в его рукав. — Я хотела тебя видеть. Хотела рассказать о них… Об этих людях… Никита, что-то страшное, да? Еще одно убийство? Кто на этот раз?
— Пойдем. Увидишь сама. Я его не знаю. Может, ты опознаешь. На него местные мужики наткнулись. Порыбачить приехали на заре, а тут… Меня по телефону вызвали полчаса назад. Я его только мельком видел… А так в городе ночевал, у товарища… — Он не смотрел ей в глаза, Катя чувствовала запах алкоголя.
Навстречу им спешили сотрудники ГИБДД. Катя недоумевала: они-то при чем? Потом из сбивчивых объяснений участкового — его тоже подняли на происшествие прямо с постели — выяснилось, что где-то около четырех часов утра на стационарный пост ГИБДД на 86-м километре на мотоцикле, сломя голову примчались два перепуганных насмерть местных жителя. Они сообщили, что ехали на Сойку рыбачить, ехали со стороны моста через просеку мимо Май-горы и вот гам-то в придорожных кустах на обочине и наткнулись на… «Это что-то чудовищное, чертовщина какая-то», — бормотали очевидцы.
— Дачника одного мы задержали на месте. Точнее, неподалеку от места убийства, на берегу реки. Купался он — говорит, якобы всегда на заре по утрам купается. А мы с ребятами предположили — и того, мол… Мог следы в воде смывать, кровь… Мы, как сообщение к нам на пост поступило, связались с дежурной частью отдела, а сами сюда выехали, — докладывал Колосову взволнованный старший лейтенант ГИБДД, на куртке которого еще сохранилась старая привычная аббревиатура «ГАИ». — Ну, значит, труп и обнаружили. Я такого еще не видал — ей-богу, хоть и в милиции пять лет. Вызв