– Да? Поздно. Теперь уже я сама хочу.
– Я тебя прошу – не доказывай мне ничего, я люблю тебя и такую. Я ведь столько лет с тобой…
– Тогда как ты посмел усомниться? – Я выпускаю облако дыма прямо ему в лицо. – Ты опускал меня при нем почти пять дней – и теперь говоришь – все, ничего не будет? Нет, родной. Да и деньги тебе нужны – ты сам сказал. Я не могу лишить тебя шанса их заработать.
– Ты с ума сошла?! – шипит Костя, вцепляясь мне в плечи. – Я же пошутил!
– А я вот, может, не пошутила. И прекрати истерику – у тебя такой вид, как будто это ты сейчас окажешься перед камерой в объятиях этого….
– Ты! Ты сейчас там с ним окажешься, и мне от этого еще хуже!
– Все, я сказала – хватит! Есть чего выпить?
– Спятила?! – рявкает Костя.
– Я немножко.
Что-то в моем голосе и во взгляде заставляет Костю встать и вынуть из шкафа бутылку коньяка. Совсем немного в рюмку, буквально на донышко – просто чтобы не трясло…
О, а вот и Джеральд… Коньяк на голодный желудок – вещь ужасная…
Мне становится смешно: «сэнсэй» одет, как в дешевом порно, – в кожаных шортах, в каких-то напульсниках и в маске, закрывающей лицо. Меня так тянет поржать, что я едва сдерживаюсь. Он садится в кресло и недовольно смотрит на пустую рюмку:
– Ты пьешь?
– Пью.
– Пью, сэнсэй, – с упором на последнее слово поправляет он.
Я пропускаю мимо ушей, но глаза опускаю.
– Давай так: я не пытаюсь тебя сломать под корень, как я умею, а ты не корчишь из себя крутую – так всем будет намного приятнее, – предлагает Джеральд. – Обговорим сразу, чего ты не хочешь или не можешь.
На это уходит минут пятнадцать, я излагаю, Джеральд внимательно слушает, Костя с тоской поглядывает на бутылку коньяка.
– Да-а, – тянет Джеральд по окончании моего монолога. – Забавная зверушка… Давай сделаем вот что: если я начну делать что-то, что тебе будет совсем уж не в кайф, ты просто называешь стоп-слово – и все счастливы.
– О, дохлый номер, – подает голос Костя. – Она никогда не говорит таких слов, в этом и проблема, Джер…
У того в глазах удивление:
– Что – никто не рассказал девочке про «светофор»? Ты столько времени работаешь, а прописных истин не знаешь?
– Рассказал. А толку?
– Ну-ка, иди сюда. – Джеральд манит меня пальцем, и я подчиняюсь. – Садись, – усаживает он меня к себе на колено и крепко обхватывает за талию. – Пойми одну простую вещь. Я отвечаю за тебя, все, что случится с тобой, случится по моей вине. И если ты помешаешь мне – я буду виноват. Это тебе не игрушки, не имитация. Это серьезная работа. Ты не хочешь, надеюсь, упечь меня в тюрьму за издевательства?
– Нет.
– Нет, сэнсэй.
Игнорирую. А он серьезный мужик… так подходит грамотно… Мне становится немного стыдно.
– Ну, услышала?
– Да. Сэнсэй… – запинаясь, добавляю я нужное слово, и он кивает одобрительно.
– Тогда раздевайся.
Я встаю и начинаю стягивать сначала топ, потом шорты. Поворачиваюсь лицом:
– Хватит? Или дальше?
– Нет, оставь. Костя, что сел? Где все?
У Кости вид что-то бледный совсем. Бедный мальчик – уже сам не рад тому, что затеял.
А Джеральд развалился в кресле и командует:
– Ошейник пошире есть? Дай сюда… так… ну-ка, на колени, – это уже мне. Я подчиняюсь – ошейник застегивается сзади, Джеральд проверяет, надежно ли. Мне дико неудобно, голова не поворачивается.
– Отлично… руки давай. А чего кожаные-то не купите? – недовольно кивает он на настоящие милицейские наручники.
– Я не люблю.
– Я не люблю – сэнсэй! – повышает он голос.
Ну, хорошо-хорошо, я запомнила! Просто язык не поворачивается, да и трясет меня, хоть и коньяк выпила.
– Костя, ты участвуешь или снимаешь?
На Костю уже просто больно смотреть. Но он отыгрывает до победного:
– Участвую. На автоспуск поставлю, потом разберемся.
Так, стоп, дорогие ребята, а мы так не договаривались! Но мяукнуть я уже не успеваю – Джеральд поднимает меня одной рукой за наручники, которые врезаются в кожу запястий, встряхивает и опускает на колени у стены. Просовывает веревку, закрепляет и тянет к кольцу в потолке. Краем глаза я вижу Костю, он трясет плетью и смотрит на Джеральда.
– Я первый или ты?
– Смотри сам, – ухмыляется Джеральд. – Давай ты, только в полную силу не начинай…
Я никогда прежде не сталкивалась с подобным и, не будь Кости, вряд ли бы столкнулась… От шока я теряю сознание, не успев ничего ни сказать, ни сделать. В себя прихожу после того, как на голову начинает литься холодная вода. Отфыркиваюсь, сажусь, не совсем понимая, где я и кто со мной.
– Ты нормальная вообще? – грохочет Джер. – Я для чего распинался почти тридцать минут? Чтобы потом вот так вокруг тебя скакать? Я что тебе – шаман с бубном? Я этого не люблю. У меня визжат, матерятся, плачут, умоляют – но в обморок не падают.
«Ну, занеси меня в свою книжечку под номером один».
Расстегивает шорты… о, твою мать, мы так не договаривались… Поздно. Я ничего не чувствую, не вижу – кроме бледного лица Кости, который сел в кресло рядом. Я смотрю на него и чувствую, как по щекам текут слезы. Костя отворачивается.
Все… Сэнсэй доволен, дошел до конца почти – и остановился, оттолкнул меня.
– Ну, готова? Будем продолжать?
– Да, сэнсэй.
– Ты уверена?
– Да, сэнсэй.
– Костя, свяжи ей руки веревкой, а то от браслетов вон запястья красные.
Костя берет меня за руки, и я чувствую, как подрагивают его пальцы, когда он начинает обматывать запястья веревкой.
– Ты расстроен? – шепчу я тихо, чтобы не слышал отвлекшийся на что-то Джеральд.
– Я уже не уверен, что стоит продолжать. Тебе очень больно? Хочешь, прекратим?
– Нет.
– Костя, очень долго, очень долго, – произносит Джеральд недовольным тоном.
– Торопишься куда-то? – огрызается Костя, проверяя узел. – Вся ночь впереди.
– Да не хватит ее на всю ночь, не видишь, что ли?
«Меня – хватит, ты просто не знаешь»…
– Может, ляжешь? – спрашивает Джеральд, оглядывая стену с кольцами.
– Нет, сэнсэй.
– Тогда так сделаем – Костя, ты как-нибудь так встань, чтобы лицо ее видеть – начнет глаза закатывать, сразу мне говори.
Костя недоволен – подобная позиция его выключает из игры, и ему остается только камера.
– Лора… Лора, очнись, все…
– Хватит, Костя, она что-то больно часто уплывает. Я уже боюсь. Ну, ты первый или я?
Однако… Ребята, вы не сдурели ли, а? Не помню, чтобы я соглашалась… Но у меня такое состояние, что все мысли улетучиваются моментально…
– Костя, кляп дай – это ж невыносимо, как она орет… Соседи ведь вокруг, нам ментов только не хватало.
Костя злой как черт – видимо, надеялся, что я взбрыкну и откажусь от секса. Но тогда к чему все было?
– У-у-уф! На, забирай. – Джеральд отходит.
Костя отцепляет мои ноги, поворачивает карабин, и я оказываюсь лицом к нему. Он прижимается щекой к груди, забрасывает мои ноги себе за спину. Двигается медленно… так медленно, что я начинаю стонать, и даже кляп не спасает. Это продолжается еще долго – почти до утра. В полуобмороке я слышу, как Джер говорит что-то насчет «вдвоем», но Костя грубо его прерывает. В итоге я даже не понимаю уже, кто и где, что происходит… Никакого душа, ничего – спать. Втроем на кровати. Сквозь сон я чувствую, как Костя притягивает меня к себе, обнимает и бормочет в ухо:
– Я тебя люблю… ты слышишь…
Я приходила в себя дня три, наверное. Первые сутки спала, замкнувшись в темной из-за опущенных штор спальне, не ела, не вставала – спала. На телефонные звонки не отвечала, никого не хотела видеть. Никогда прежде мы с Костей не делали такого, не снимали. В первые сутки я совсем ничего не соображала, потом начали всплывать кадры – и стало так противно от себя самой, что захотелось умереть. К концу третьего дня прошло и это. Ко всему можно привыкнуть.
Казалось бы, после такого можно и с ума сойти… Но я смогла уговорить себя, что это не я, не со мной, что это просто был дурной сон, а теперь я проснулась – и все, ничего не происходило, ничего не было. Я вообще экстремалка по жизни, люблю все доводить до крайности. Со мной всегда сложно – такой характер. Костя постоянно оглядывается – не сделал ли чего-то не того, не сказал ли чего-то этакого… Ну кому это надо? А он вот терпит. А я пользуюсь.
Я помню момент, когда ему впервые предложили хороший побочный заработок. Его любовь к рисованию и фотографии нашла отклик в сердце одного местного олигарха, и тот возжелал иметь календарь с работами Кости. Поскольку моделью служу всегда я, мне тоже причиталось кое-что. Причем в весьма ощутимой сумме в твердой валюте. Однако этот деятель не знал и потому не учел одного: я категорически отказывалась иметь дело с заказчиками из местных и подняла такой крик, что Костя был не рад, что рассказал мне.
– Да я сделаю, чтобы лица не было видно! – убеждал Костя, которому не деньги даже были нужны в тот момент, а возможность реализовать себя. – Ты посмотри, сколько у нас снимков, где вообще лица нет, и это никакой роли не играет!
– Я тебе ясно сказала – только попробуй! – я шипела, как раскаленная сковорода, на которую случайно брызнули водой. – Не дай бог, я узнаю!
– Успокойся! Я же сказал – не буду, раз ты не хочешь, – раздраженно бросил Костя, и я в тот момент даже не поняла, что своей истерикой заставила его отказаться от возможного осуществления какой-то его тайной мечты.
Он вздохнул и перевел разговор на другую тему, потом велел мне переодеться в комбинезон и сесть в кресло. Сам же взялся за фотоаппарат и решил вдруг заняться крупными планами – снимать только глаза.
– Мне надо, чтобы ты плакала, – заявил он, и я фыркнула:
– Я же тебе не резиновая баба! Я не могу плакать просто потому, что тебе надо!
– Да? Я помогу… Обижаться не будешь?
Мой взгляд красноречиво объясняет гению эротической фотосъемки всю абсурдность его вопроса. В моем лексиконе слова «обида» нет, точно так же как и слова «хватит».