Дом с верандой во Франции.
Дочь. Внучки.
Его локти, мелькающие под дождем по дороге в магазин.
А потом – две ручонки, растущие в ее чреве.
Головка.
Трепещущее тельце.
Жизнь, превращающаяся в нечто в ее утробе.
И тут Ребекка поняла, что не чувствует собственного тела и не может крикнуть.
Кругом ни звука. Никакого движения – только безмолвные картинки, точно кинокадры, мелькают в ее го-лове. Она пока еще не догадывалась, что умирает, – думала, что еще жива.
Будь у нее больше времени, она еще могла бы надеяться, что Джордж с Генри ее спасут. Но вместо надежд у нее остались только воспоминания.
Мать.
Теперь это воспоминание для нее не столь мучительно. Жизнь ее что открытое окно, а она – бабочка.
Если бы не резкие провалы во тьму – притом что тело ее рвалось к жизни – она могла бы отдыхать себе и отдыхать и плавать в море, и каждый взмах ее руки был бы исполнен философского смысла.
Генри…
Утро, когда он вернулся из Кембриджа.
А потом – запах дедова пальто, висящего вместе с огромной сумкой за кухонной дверью, рядом со стоящей тут же метлой.
На «Веспе» позади Генри.
Она думала – удалось бы ей прожить полную жизнь, если бы ее достали из-под рухнувшего здания. Такая жизнь существует лишь в представлении о некоей другой сущности, которую мы совсем не знаем.
Мягкие руки. Детские ручонки. Маленький домик – где-то. Перчатки – день холодный.
Вслед за тем, повинуясь рациональному закону смерти, она проникается любовью к тьме и к оставшимся восьми мгновениям жизни: ведь каждое такое мгновение для нее сродни животворному куску еды, дарованной умирающему от голода.
В это самое время в супермаркете упала без чувств молодая француженка – парижанка по имени Натали.
К ней кинулись люди.
Книга втораяНочь спустилась с мириадами звезд
«Чтобы иметь то, чего не имеешь,
Ты должен идти по дороге отчужденья»[48].
Глава тридцать четвертая
Ждать до вечера нет мочи. Настроение у тебя теперь совсем другое – то-то она порадуется. Правда, надо будет решить кое-какие бытовые вопросы, как-то: больницы, имена, дом с садом, где можно было бы жить…
Но все случилось до обеда. Джордж стоял у входа в палатку с кружкой воды в руке. Джорджа свалило с ног. Вода пролилась.
Тогда-то все и случилось – все разом рухнуло.
Пытался заткнуть уши – и вскоре тоже валился наземь. Из-за пыли не видно было ни зги. Мысли путались. Если ты умер, последнее, что чувствовал, – наверное, чистый ужас.
Казалось, прошли долгие часы; мысли кучей валялись у твоих ног. Под горой рушились здания. Человеческие жизни обрывались в мгновение ока.
А когда все кончилось, на горном склоне наступила звенящая тишина. Помнится, ты мчался сломя голову к вершине – к палатке – сквозь тучи пыли. Джордж снова был на ногах – застыл как вкопанный. Лицо у него словно перекосило: казалось, оно причудливо свисало с черепа. Потом пришло взаимное ощущение друг друга – будто физическое подтверждение зрительных образов. Помнится, ты стоял на краю обрыва – глядел на лежавшие вдали Афины.
– Стойте! Стойте! Ни шагу дальше! – возопил профессор. – Ни с места – выступ, похоже, неустойчивый… это землетрясение – в любое мгновение может тряхнуть снова.
Но оттуда, где ты стоял, видно было достаточно.
Афины исчезли в облаке пыли.
Профессор кричал как заведенный:
– Мне надо спасать артефакты! Мне надо спасать артефакты!..
Он повернулся к тебе и Джорджу.
– А вы мигом за Ребеккой, везите ее сюда – здесь безопасней.
«Рено» сдал назад и наскочил на здоровенный камень. Задок – всмятку.
Профессор велел тебе выбираться из машины, если ты вдруг заедешь туда, откуда не сможешь выехать. А еще он велел хватать все необходимое, чтобы выжить. И протянул тебе пистолет.
– На всякий случай! – сказал он, пихая его тебе в руки. – Если будет надо – стреляй.
И его как ветром сдуло.
– Попробуй запустить двигатель, – сказал Джордж. – А я столкну машину с камня.
После нескольких попыток машина завелась. Джордж запрыгнул на пассажирское сиденье.
– Задок весь в лепешку, – сообщил он. – Совсем всмятку.
На подъезде к Афинам ты увидел, что поток выезжающих из города машин превратился в одну застывшую вереницу транспортных средств по обе стороны дороги. В небе кружили по меньшей мере три десятка вертолетов. Большую часть пути ты ехал вдоль крутой травянистой насыпи, притормаживая лишь для того, чтобы объехать закипевшие автомобили, битком набитые насмерть перепуганными жителями Афин.
Мили две пришлось продираться по тротуару, то и дело сигналя. Кругом копошились люди – точно букашки. Дома целиком сползли на дорогу, повсюду дымились небольшие пожары. Ты миновал двух мужчин, схватившихся на кулаках.
Подъехав к своему дому, ты увидел, что он целехонек, – только кое-где пошел трещинами. Вы оба ворвались к тебе в квартиру, зовя Ребекку. И тут заметили кое-что на кухонном столе.
«Дорогой Генри,
Я собираюсь к себе, чтобы хорошенько все обдумать. Если сможешь, приезжай, когда вернешься. Хочу, чтобы ты знал: можешь мне рассказывать о себе все-все. Я не стану тебя презирать, что бы ты там ни сделал. Поговорим и о том, как будем жить дальше. Хочу, чтобы ты был счастлив, так что, пожалуйста, Генри, оставайся человеком достойным.
Люблю тебя!
Жду к обеду.
P.S. Только Джорджу пока ничего не говори».
Еще четыре часа ушло на то, чтобы добраться до дома Ребекки. Ты останавливался дважды. Первый раз – чтобы заменить спущенное колесо, а второй – чтобы помочь поднять часть кровли, накрывшей какое-то семейство за обедом. Мамаше удалось выбраться из-под завала, а остальные домочадцы оказались в ловушке. Когда собралось достаточно народу и кровлю приподняли, оказалось, что детишки погибли. Они так и остались сидеть на своих стульчиках, точно куклы.
Отыскать дорогу к Ребекке было нелегко. Кругом все стало по-другому. Смердело нечистотами и паленой пластмассой.
Какие-то парни регулировали дорожное движение, стараясь освободить полосы для продвижения военных подразделений, прибывавших на вместительных грузовиках. Над городом зловещими боевыми порядками кружили стаи вертолетов.
Ты с Джорджем бросил машину в паре кварталов от дома Ребекки, и остаток пути вы одолеваете бегом. Вы обнимались и кричали от радости, когда увидели – еще издалека, – что дом ее как будто совсем не пострадал. Ты даже высматривал ее среди множества лиц на улице. А когда бросился к дверям ее дома, какой-то паренек окликнул тебя и показал куда-то. Но ты почему-то ничего не увидел. Стены дома стояли на месте, однако ж сам дом обвалился внутрь.
Ты застыл как пришпиленный.
Потом вгляделся в толпу, силясь найти кого-то, кто вроде как стоял без дела. Ты схватил в охапку паренька и принялся его расспрашивать.
– Говори же! – кричал ты, но он вывернулся и убежал прочь.
– Надо пробраться туда, – сказал ты Джорджу. – Может, она там, под завалом.
Попасть внутрь можно было только через разбитое окно вестибюля первого этажа. Вход был завален камнями – но, странное дело, стекла на входной двери даже не треснули. Джордж прикрыл рот рубахой, потому что пыль еще не осела. Ты почувствовал вонь горелой электропроводки и вслед за Джорджем обошел кабель под напряжением, болтавшийся под лестничным пролетом. Шахта лифта была открыта и завалена кирпичами, мраморными обломками и книгами. На полу валялся молоток – джордж его подобрал.
Ты наткнулся на то, что осталось от лестничной клетки и, перед тем как подняться наверх, посмотрел на следующую, понимая, что постройка может обрушиться в любой миг. Холодный голос разума убеждал тебя, что выжить она, скорее всего, не смогла и тебе надо выбираться отсюда, но жажда спасения слепо толкала тебя дальше.
Трудно описать, на что походила внутренняя обстановка, потому как там все было передавлено и перевернуто вверх дном. Тебе удалось взобраться на этаж, где жила Ребекка, поскольку посреди обвала образовалось некое подобие лестницы. В некоторых местах, где было слишком высоко и невозможно подняться дальше, Джордж подкладывал кирпичи или подставлял какую-нибудь мебель – вы вставали на эту груду и потом взбирались на следующий уровень.
Когда же вы, как вам показалось, добрались до этажа, где жила Ребекка, площадка там местами хоть и покосилась, но большей частью выглядела ровной. Ты понял, что попасть к ней в квартиру одним махом не удастся – из-за обрушившихся балок. Все пальцы у тебя были разбиты и кровоточили. Пыль клубилась не густо – иначе было бы невозможно дышать.
С Джорджем по очереди ты крушил молотком балки, пробивая себе путь. Помнится, Джордж сказал, что, как ему кажется, вы проникли к ней в коридор. Вы оба обливались потом. Джордж стянул с себя рубаху. Кожа у него была вся в пыли, а в тех местах, где он ее ободрал, темнели пятна крови. Из коридора вы пробили себе узкий проход. Кругом стоял такой мрак, что вы едва различали, куда идти дальше. Повсюду валялись мраморные осколки. Джордж, круша молотком налево и направо, пробился через длинную кучу потолочных плиток, громоздившуюся у каменной стены, – и вот вы уже в ее спальне, которая с виду не пострадала, при том что была сплошь засыпана пылью. Хотя вы чувствовали запах газа, Джордж стал жечь обрывки бумаги и всякое тряпье, чтобы было лучше видно.
Одну стену снесло – похоже, она обрушилась вместе с балконом. Помнится ты смотрел на Афины из квартиры четырехэтажного дома, где теперь осталось только два этажа. Было довольно прохладно, в воздухе веяло каким-то покоем, наступившим под вечер. Дышалось уже легко. Ты слышал гул машин и неумолчный вой полицейских сирен, а временами – пронзительный крик.