нился, чтобы поднять ее. Она поцеловала его и обхватила руками за шею.
– Сделай одолжение, Генри, убери коляску в машину, сможешь? – спорсил Джордж.
– Ты что, собираешься всю дорогу нести ее на руках? – удивился Генри.
– Точно, – ответил Джордж. – Я всегда так делаю – вместо гимнастики.
– Ну хватит! – сказала Кристина. – И соберись, не то уронишь меня.
– Что хватит? – с нарочитым простодушием спросил Джордж.
– Смеяться, вот что.
– И над кем же я смеюсь?
– Надо мной.
– Но мне же нравится носить тебя на руках, – упорствовал Джордж.
– Нет, не нравится.
– Да, нравится.
– Почему?
Она обратилась к Генри:
– Сейчас будет что-то интересное.
Генри опустил на землю тяжелую холщовую сумку с пляжными полотенцами и прочими принадлежностями.
– Да очень просто, – ответил Джордж. – Мне нужно, чтобы я был кому-то нужен.
Кристина мельком глянула на Генри.
– Истинная правда, – сказала Кристина. – И это его единственный недостаток.
На полдороге Джордж остановился, чтобы пересадить Кристину себе на спину. Он осторожно миновал низенькие густые растения и торчащие кое-где острые камни. Небо было ярко-синее, солнце жарило безжалостно.
Добравшись до пляжа, они увидели отдыхающих – те кучками сидели в тени хлопчатобумажных зонтиков. Море было на редкость спокойное, а водная гладь – с легким коричневатым отливом. В воде плескались и смеялись ребятишки. Старики дремали, пряча головы под широкополыми шляпами.
Вдалеке, у самого горизонта, из моря вздымались скалы. Туда заплывали только редкие смельчаки в масках с трубками. Кристина сказала, что водоросли и другие растения на тех скалах привлекают рыбу и прочую живность.
После того, как Джордж воткнул зонтик в песок, они улеглись на коричневые полотенца и принялись есть виноград. На Кристине был оранжевый купальный костюм, а ноги были прикрыты полотенцем.
– Я все никак не могу заставить себя войти в воду, – проговорил Джордж.
Кристина прикоснулась к руке Генри.
– Мы так рады, что вы приехали, – сказала она.
– Она права, Генри, не будем о грустном, – вздохнул Джордж. – Прости, что заговорил об этом.
Генри утер глаза краешком полотенца.
– Рад, что ты это сказал, правда, – признался Генри. – Рад, потому что боялся, вдруг ты пригласишь меня поплавать.
С этими словами он опять всплакнул – и тут же рассмеялся.
Перед уходом с пляжа Генри наблюдал, как Джордж понес жену к воде. Когда они вошли в море, она вскрикнула. Наверное, ее ногам было холодно. А Джордж даже не вздрогнул. Он держал ее крепко и притом с неподдельной нежностью.
Песок дышал огнем. Отдыхающие прогуливались по пляжу, пялясь на Генри, но не нагло, а как будто с удивлением – а это еще кто?
Обратно к машине Кристину нес на спине Генри. А Джордж тащил сумку с полотенцами и прочими пляжными принадлежностями, рассказывая по дороге историю развалин, видневшихся вдалеке.
Остаток дня они проспали.
Вечером Джордж вошел в комнату Генри со стаканом воды.
– С твоего позволения, Генри, мы любим наряжаться к обеду – в шутку, понимаешь?
– Наряжаться? В костюмы зверей?
– Нет. – Он осклабился. – Кристина надевает платье, а я галстук – на самый что ни на есть итальянский манер.
– Но у меня, кажется, нет…
– Позаимствуешь что-нибудь у меня – хотя мои сорочки, пожалуй, будут тебе великоваты. Поверить не могу, что ты целых два года странствовал в скудости – ну прямо как паломник.
– Не волнуйся, – сказал Генри, – всякого другого добра у меня хватает.
После обеда они открыли двери на длинный балкон – во всю квартиру.
Дом тотчас наполнился звуками жизни – с улицы внизу.
В кронах согбенных над площадью выскоих пальм жужжали и зудели букашки.
Друзья говорили обо всем на свете. Кристина обяъяс-няла, как работает сердце, как действуют чудо-электричество и клапаны, камеры, артерии и вены.
Джордж один за другим поглощал стаканы с холодной водой. Потом Кристина подкатила на коляске к серванту и достала оттуда свадебный альбом.
Зной все не унимался, и они втроем обливались потом.
– А что дальше, Генри?
– Не знаю. Я на мели.
– Могу подкинуть тебе деньжат. Но только при условии, если ты погостишь у нас еще немного.
Генри кивнул.
– Пожалуй, годится.
– Здорово! – крикнула Кристина через всю комнату. – И я так думаю.
– А ты не подслушивай! – заметил Джордж.
– Иногда по вечерам мы с Джорджем слушаем музыку, – сказала Кристина, потрясая коробкой с компакт-дисками, – Пастораль[82] Бетховена.
Они переместились на балкон.
Сумерки пронизали высокие пронзительные ноты – они будто воспламенили далекий-далекий горизонт.
Ночь спустилась с мириадами звезд…
А потом, как-то раз, не сказав никому ни слова, Генри отправился купаться. Невесомые шаги несли его все дальше, покуда соленая вода не дошла ему до подбородка.
Он набрал ее полный рот, решив захватить вместе с нею частицу этого – уже чужого мира.
Он чувствовал, как его тело, подхваченное течением, вздымается и опускается.
В воде он держался стоймя среди полнейшего безмолвия, и его уносило все дальше.
И тут вдруг вода потемнела.
Ощущение холода.
Ощущение перемены.
Ощущение.
ЭпилогДевять лет спустя
Париж, Франция
Вместо того чтобы отправиться из магазина, с небольшим пакетом продуктов, прямиком домой, Генри решает пройтись дворами до Луврского музея.
Лето в самом разгаре – кругом все цветет и пахнет.
Генри работает в Лувре уже семь лет. Хранителем. Воссоздает картины прошлого, чтобы показать их красоту и значительность.
Последняя его выставка включает экспонаты, предоставленные на время Пирейским музеем.
Профессор Петерсон помогает ему составить буклет к этой выставке. Генри знаком с профессором уже больше трех десятков лет.
Слава богу, у них есть еще целый месяц, чтобы подготовить выставочный буклет, над которым они работают. Профессор живет у Мальро – на другом конце Парижа. У них дома есть большое пианино. А еще есть водитель, который держит фотокарточки своих отпрысков на приборном щитке автомобиля. Зовут их Селеста и Бернар.
Профессор Петерсон любит работать в архиве вечерами, такими же теплыми, как сегодня. Он любит распахивать настежь окна и любоваться внутренними двориками вокруг Лувра.
Он потягивает херес, обмакивая сперва губы.
Его взгляд привлекают медленно бредущие люди.
Сам он ходит с тросточкой и плохо слышит.
Джордж живет все там же – на Сицилии.
У него двое маленьких детишек.
Он говорит, что, несмотря на трудности, у них все получилось.
Итальянский стал их родным, и они оба говорят с сильным сицилийским акцентом.
Когда Генри навещает Джорджа зимой, детишки вешаются ему на шею и не слезают. Мать кричит, чтобы они прекратили, но все только смеются.
Дом испещрен вмятинами и царапинами от колесиков ее коляски. У двери сидят бездомные кошки – ждут подачки. Там все так же жарко, и в кухнях все так же что-то стряпают.
Коллеги Генри по музею уже уехали из Парижа – подались на лето домой, кто в Бургундию, кто в Долину Луары. Скоро и Генри подъедет к ним – его ждут затянувшиеся обеды, нежные ароматы вин, теплые стремительные речушки, долгие ночные сны под тяжелыми простынями, погружения в сон под сенью деревьев, дневные купания, веселое общение с друзьями.
Под ногами Генри скрипят камни. В пакете у него лежат йогурт в глиняном горшочке, апельсин, яблоко и бутылка воды. Тонкие ручки полиэтиленового пакета больно врезаются в пальцы. Ему нравится ощущать, как при ходьбе пакет мерно покачивается, – точно маятник, отмеряющий время его перехода через открытые музейные площади, откуда каменные стражи, врезавшиеся в вышину стен, взирают незрячими глазами на туристов со сверкающими серебряными вспышками фотоаппаратами.
Вот молодая парочка, сбросив рюкзаки, пускает круги по черной воде фонтана. А вот бродяга болтает сам с собой о чем-то важном.
Генри идет неспешно. Его волосы тронуты сединой, и ему нравится пропустить стаканчик вина перед сном.
Иногда он прогуливается вдоль Сены и, вспоминая своего сицилийского друга, опускает монетку в любую протянутую руку.
Иногда он думает о ней, о них. О том, что было.
Он думает обо всем этом – иногда.
Только он никогда не останавливается.
Не останавливается и не озирается по сторонам.
Он идет и идет.
И с каждым шагом все явственнее чувствует бремя их жизни.
Его восхищает красота всякого пустяка – горячего кофе, ветра, врывающегося в распахнутое окно, дробь дождя, проезжающего мимо велосипеда, заснеженная пустошь в зимний день.
Неспешно прогуливаясь этой ярчайшей из ночей, Генри Блисс минует высокие окна, за которыми мелькает внутреннее убранство музея: рукав наполеоновской униформы, написанной маслом, беломраморное плечо, львиная голова, вышитая на гобелене.
Он подходит к лестнице, что ведет под сумеречный свод между внутренними двориками – в узкий, напо-ленный гулким эхом проход, по которому дальше можно попасть в обширное, огороженное, заполненное людьми пространство.
Он ступает на первый каменную ступень – и его неумолимо влечет вперед.
Кто-то там упал.
На земле лежит женщина.
Вокруг собираются люди – они держатся чуть поодаль, испуганно и нерешительно качают головами.
Генри бросает пакет и продирается сквозь толпу.
Вот он уже на коленях, простирает ладони вперед.
Он прикасается к ней, осторожно берет за голову и, подложив под нее свои мягкие ладони, укладывает ее на жесткие камни, которыми вымощен внутренний двор.
Она глядит на него немигающими глазами.
Эту историю он расскажет однажды своей дочери: Фотоаппарат – вдребезги.