коленях. Тревор сел напротив меня и подал мне записку, нацарапанную, как видите, на листке серой бумаги. «На сегодняшний день Вас просили уведомить: открылась травля и охота на дичь, – говорилось в записке. – Хадсон, главный смотритель, рассказал, как слышали все, о новой Вашей проблеме. Оказывается, жизни популяции фазанов угрожает сейчас огромная опасность».
Должен признаться, я был удивлен не меньше вашего, когда впервые увидел это послание. Потом еще раз очень внимательно перечитал его. Мне показалось, что в такой странной комбинации разных слов непременно должен быть скрытый смысл. Возможно ли, что фразы «популяция фазанов» и «охота на дичь» имеют какое-то особое значение, о котором договорились между собой Тревор и Беддоус или Хадсон? Однако в этом случае толкование носило бы случайный и произвольный характер, и письмо все равно было бы невозможно прочесть. Таким образом, я решил, что тайный смысл передается каким-то другим способом. Наличие имени Хадсон в записке говорило о том, что ее содержание непосредственно касается самого Хадсона, а также о том, что ее скорее всего написал Беддоус, а не моряк. Я попытался прочитать записку задом наперед, но фраза «опасность огромная сейчас угрожает фазанов» отнюдь меня не вдохновила. Тогда я стал переставлять слова местами. Снова безуспешно. Такие комбинации, как «на день просили» и «сегодняшний вас уведомить», ничего мне не дали. Но через мгновение я вдруг понял, что ключ к разгадке у меня в руках: в записке каждое третье слово складывалось в тайное послание, которое и привело старого Тревора в дикое отчаяние. Предупреждение было кратким и звучало достаточно резко. Я прочитал его вслух своему другу:
– «На Вас открылась охота. Хадсон рассказал все. Вашей жизни угрожает опасность».
Виктор Тревор обхватил голову дрожащими руками.
– Да, именно в этом все и дело, как мне кажется, – сказал он. – Это еще хуже, чем смерть. За этим скрываются какой-то постыдный поступок, какая-то тайна. Но что означает «главный смотритель» и «популяция фазанов»?
– К самому предупреждению эти слова не имеют никакого отношения. Но они могут помочь нам, потому что мы точно не знаем, кто отправил это письмо. Видите, отправитель начал «На… вас… открылась» и так далее. А потом, чтобы зашифровать сообщение, ему пришлось вставить в каждый пропуск по два слова. Естественно, это были слова, которые сразу пришли ему на ум. А так как некоторые из них относятся к охоте и к животному миру, то с полной уверенностью можно предположить, что он либо ярый охотник, либо интересуется разведением животных или птиц. А вы знаете что-нибудь об этом Беддоусе?
– Сейчас, когда вы упомянули об этом, – ответил он, – мне вспомнилось, что он каждую осень приглашал моего бедного отца поохотиться вместе в его угодьях.
– Тогда не остается сомнений в том, что записку отправил он, – заключил я. – Нам только следует выяснить, какие сведения дали моряку Хадсону такую власть над двумя столь богатыми и уважаемыми джентльменами.
– Увы, Холмс! Боюсь, это какая-то страшная и греховная тайна! – воскликнул мой друг. – Но от вас у меня нет секретов. Вот завещание, которое оставил отец, когда понял, что Хадсон собирается выполнить свою угрозу. Я нашел его в японском шкафу, как мне сказал доктор. Возьмите завещание и прочитайте его вслух, потому что у меня не хватает на это ни сил, ни духу.
Вот это и есть те самые бумаги, Уотсон, которые он передал мне. И я прочитаю их вам так же, как прочитал своему другу тем вечером, когда мы сидели вместе в темном старом кабинете. Как видите, первая страница подписана: «Некоторые подробности плавания барка[90] «Глория Скотт», начиная с его отплытия из Фалмута 8 октября 1855 года до его крушения в месте с координатами 15°20′ северной широты и 25°14′ западной долготы 6 ноября того же года». Этот трактат написан в форме письма, а говорится в нем следующее:
«Мой дорогой сын! Теперь, когда страшный позор грозит омрачить последние годы моей жизни, я могу быть с тобой откровенным и со всей честностью сказать, что меня страшит не судебное преследование, не потеря репутации в округе и не мое падение в глазах всех тех, кто знает меня уже очень давно. Больше всего меня пугает мысль о том, что бремя моего позора может лечь на тебя – на того, кто меня любит, и на того, у кого, как я смею надеяться, никогда не было причин на то, чтобы испытывать ко мне какие-либо другие чувства, кроме уважения. Но если дамоклов меч, висящий надо мной уже целую вечность, все-таки упадет, я хочу, чтобы ты прочитал это письмо и понял, какова моя роль и вина в том, что случилось. С другой стороны, если ничего страшного не произойдет (по велению великодушного и всемогущего Господа Бога) и эти бумаги, каким-то образом оставшись в целости и сохранности, случайно попадут тебе в руки, заклинаю тебя: во имя всего, во что ты веришь, во имя твоей дражайшей матери и во имя нашей любви друг к другу брось эти письмена в огонь и никогда больше о них не думай.
Итак, читай же дальше. Я знаю, скорее всего все уже предрешено: меня разоблачат, выставят из дома или, что еще более вероятно – ты ведь помнишь о том, что у меня слабое сердце, – заставят замолчать навеки. В любом случае сейчас уж поздно сопротивляться и что-то менять. Все, что я говорю, – чистейшая правда. Я клянусь, что это так, ибо я уповаю на твое милосердие.
Фамилия моя, дорогой сын, вовсе не Тревор. В юности меня звали Джеймс Армитидж, и теперь ты должен понять, почему я пришел в такой ужас, когда твой друг из колледжа завел разговор о моей татуировке и о том, что она значит. Я испугался, что он раскрыл мою тайну. Именно под фамилией Армитидж я поступил на службу в банкирский дом Лондона, и именно под фамилией Армитидж я получил срок за нарушение закона и меня депортировали из страны. Не суди меня строго, сынок. Дело было в так называемом долге чести, который мне нужно было отдать, а я заплатил не своими деньгами, будучи полностью уверенным в том, что смогу восполнить эти средства, прежде чем пропажу заметят. Но меня постигла страшная неудача. Деньги, на которые я рассчитывал, я так и не получил, и предварительная проверка счетов выявила мою недостачу. Сейчас такому делу могли бы и не дать ход, но тридцать лет назад законы были намного строже, да и смотрели на них иначе. Так в свой двадцать третий день рождения я, скованный, как преступник, оказался в обществе тридцати семи других заключенных в межпалубном отделении барка «Глория Скотт», который держал путь в Австралию.
Шел пятьдесят пятый год, тогда Крымская война была в самом разгаре и почти все корабли, в мирное время перевозившие преступников, были задействованы в Черном море как транспортные суда. Поэтому правительство было вынуждено депортировать заключенных на небольших и неподходящих для этого лодках. Барк «Глория Скотт» раньше возил чай из Китая. Это был довольно старый корабль с тяжелым носом и широкой палубой. И конечно, он не шел ни в какое сравнение с современными быстроходными клиперами. На борт барк мог брать до пятисот тонн груза. Кроме тридцати восьми заключенных, на нем плыли двадцать шесть членов экипажа, восемнадцать солдат, капитан, три его помощника, доктор, священник и четыре тюремных надзирателя. Итого на барке было почти сто человек, когда мы покинули порт Фалмута.
Между камерами вместо толстых дубовых перегородок, какие обычно делают на специальных кораблях для перевозки заключенных, были очень тонкие и ненадежные стенки. Рядом со мной в кормовой части судна сидел мужчина, который привлек мое внимание еще на пристани, когда нас вели к кораблю. Это был молодой человек с ясным лицом, с длинным тонким носом и квадратным подбородком, у него не было ни бороды, ни усов. Его осанка была горделивой, а походка – исполненной чувства собственного достоинства, а еще он отличался огромным ростом. Думаю, ни ты, ни я не достали бы головой до его плеча, рост у него, я уверен, был не меньше чем шесть с половиной футов[91]. Было очень странно видеть среди множества печальных изможденных лиц лицо, светящееся энергией и наполненное решимости. Для меня он был как проблеск яркого солнца в темную снежную ночь. Поэтому я обрадовался, когда заметил, что его камера рядом с моей. А еще больше я возликовал, услышав шепот в мертвой ночной тишине. Оказалось, он проделал отверстие в перегородке, которая нас разделяла.
– Ну что ж, добрый вечер! – сказал он. – Как вас зовут? И за что вас посадили?
Я ответил ему и спросил, с кем имею честь говорить.
– Меня зовут Джек Прендергаст, – ответил он. – И даю руку на отсечение, вы непременно проклянете мое имя, прежде чем откажетесь со мной разговаривать.
Я вспомнил о его деле, потому что оно гремело по всей стране незадолго до того, как меня арестовали. Он был родом из хорошей семьи и славился как человек, обладающий незаурядным умом и весьма дурными наклонностями: при помощи собственной хитроумной системы мошенничества ему удалось выманить у крупнейших лондонских торговцев огромные суммы денег.
– Ага! Так вы помните о моем деле? – с гордостью поинтересовался он.
– Очень хорошо.
– Может быть, тогда вы вспомните, что в нем было нечто странное?
– Что же?
– У меня было почти четверть миллиона, верно?
– Так говорили.
– Но эти деньги так и не вернулись к законным владельцам?
– Нет, не вернулись.
– Как вы думаете, где они сейчас? – спросил он.
– Понятия не имею, – признался я.
– Между моими большим и указательным пальцами, – вскричал он. – Боже правый, да у меня больше фунтов, чем волос на вашей голове. А если у тебя есть деньги, дружище, и ты умеешь с ними обращаться и знаешь, во что их вкладывать, ты можешь делать все, что угодно! Вы же не думаете, что человек, который может делать все, что угодно, будет протирать штаны в вонючей камере в этом старом, заплесневелом, кишащем крысами и изъеденном жуками китайском плавучем гробу? Нет, сэр, такой человек позаботится о себе и позаботится о своих друзьях. Можете быть в этом уверены! Держитесь к нему поближе, и можете поклясться на Библии, что он вас выручит.