Похоже, ни один из них не говорил по-английски, но затем ситуация немного прояснилась. Карлик с большой головой сильно разгневался и, испуская яростные крики, начал стаскивать меня с кровати, несмотря на то что свежая кровь сочилась у меня из раны. Уродец был сильным, как бык, не знаю, чем все это закончилось бы, если бы в помещение не вошел еще один человек, привлеченный шумом. То был пожилой мужчина с властным лицом. Он строго прикрикнул на голландца, и тот сразу же отпустил меня. Затем пожилой мужчина начал разглядывать меня, и взгляд его выражал удивление.
– Как, черт возьми, вы здесь оказались? – спросил он. – Нет, не вставайте. Вижу, вы изнурены, и рана у вас на плече серьезная, так что надо прежде всего заняться ею. Я врач, сейчас вас перевяжут. Но Бог мой, вы, видно, не подозреваете, что находитесь здесь в большей опасности, чем на поле битвы! Вы попали в лепрозорий и только что спали на постели прокаженного!
Что тут можно добавить, Джимми? Линия фронта приближалась, и всех этих несчастных эвакуировали накануне днем. Но затем выяснилось, что британцы наступают, и их вернули назад. Всем заправлял там этот человек, интендант медицинской службы. Он уверял меня, что невосприимчив к этому страшному заболеванию, однако все же не решался вступать в прямой контакт с зараженными и их вещами. Интендант поместил меня в отдельную палату, лечил, выхаживал и примерно через неделю отправил в обычный военный госпиталь в Претории.
А дальше началась главная моя трагедия. Я от души надеялся, что ужасная судьба миновала меня, и, лишь оказавшись дома, заметил страшные признаки. Эти белесые пятна на лице подсказали, что я заразился проказой. Что было делать? Я находился в доме с родителями, в полной изоляции. У нас было двое старых слуг, внушавших полное доверие. Был дом, где можно жить. Родители мои тайно связались с мистером Кентом, хирургом, и он согласился присматривать за мной. Иного выхода мы просто не видели. Альтернативой служило помещение в лепрозорий, где я провел бы остаток дней среди чужих людей, обезображенных этой страшной болезнью. Но следовало соблюдать полную секретность, чтобы соседи не узнали и не подняли скандал. Это обрекло бы меня на пожизненное заключение в лепрозории. Даже ты, Джимми, должен был оставаться в неведении. И как тебе удалось расколоть отца, ума не приложу.
Полковник Эмсворт указал на меня:
– Вот этот джентльмен заставил меня. – Он развернул листок бумаги и показал надпись. Одно слово: «Лепрозорий». – Я понял, что он обо всем догадался. Так что мне ничего не оставалось, как сказать всю правду до конца.
– И вы правильно поступили, – заметил я. – Все равно из этого не вышло бы ничего хорошего. Мистер Кент, как я понимаю, единственный, кто видит пациента. Позвольте узнать, сэр, вы специалист по подобного рода заболеваниям?
– У меня общее медицинское образование, – смущенно ответил мистер Кент.
– Ничуть не сомневаюсь в вашей компетенции, доктор, но, уверен, вы согласитесь со мной, что в подобных сложных и тяжелых случаях не помешает выслушать мнение еще одного профессионала. До сих пор вы опасались приглашать других врачей, боялись, что тайна раскроется и Годфри заберут.
– Именно, – кивнул полковник Эмсворт.
– Предвидя подобную ситуацию, я привез с собой друга, надежного человека, которому можно полностью доверять. Однажды я оказал ему небольшую услугу, и он мечтает отплатить мне тем же. Его имя сэр Джеймс Сандерс.
Даже перспектива быть представленным самому лорду Робертсу[153] меньше обрадовала бы и удивила какого-нибудь младшего армейского офицера. На лице доктора Кента отразилась самая искренняя радость.
– Буду польщен, – пробормотал он.
– Тогда попрошу сэра Джеймса пожаловать сюда. Он дожидается в карете. Пусть осмотрит пациента. А тем временем, полковник Эмсворт, думаю, нам стоит собраться в вашем кабинете, где я намерен дать кое-какие пояснения.
Вот где мне страшно не хватало моего верного Уотсона. Уж он, как никто другой, описал бы вопросы, ответы и вызванные ими у слушателей взрывы восторга, возвысил бы обычный, проявленный мною здравый смысл до уровня гениального откровения. Но я не преследовал такой цели. Я просто излагал ход своих рассуждений перед небольшой аудиторией в кабинете полковника Эмсворта.
– Процесс этот основывается на том, – начал я, – что, когда отсекаешь все невозможное, оставшееся, каким бы невероятным оно ни казалось, и будет истиной. Можно пойти и другим путем: оставить несколько объяснений и рассматривать их по очереди, подвергая сомнению до тех пор, пока одно из них не станет выглядеть наиболее правдоподобным. Попробуем применить этот принцип к данному делу. Поначалу мне представлялись возможными три объяснения того, почему этот джентльмен оказался заключенным или, если угодно, пленником в имении отца. Первое: он прячется здесь потому, что совершил какое-то преступление. Второе: он впал в безумие, и родители не пожелали отправить его в сумасшедший дом. И наконец, третье: он заразился какой-то болезнью. Других разумных объяснений я не нашел. Теперь предстояло решить, какое из трех предположений верно.
Криминальная версия не выдерживала критики. Никаких сообщений о совершенных в этом районе преступлениях не поступало. Тут у меня сомнений не было. Ведь если бы преступление имело место, но о нем пока никто не знал, было бы куда разумнее избавиться от улик и отправить сына за границу, вместо того чтобы держать его дома.
Так, теперь безумие. Эта версия казалась более вероятной. Присутствие в доме еще одного человека позволяет предположить, что это специально нанятый санитар. Предположение это подкреплялось еще и тем, что всякий раз, выходя из домика, мистер Кент запирал дверь на ключ. С другой стороны, охраняли пленника не слишком тщательно, иначе молодой человек не смог бы выбраться из дома ночью, чтобы хоть одним глазом взглянуть на своего друга. Помните, мистер Додд, я спрашивал у вас, какую именно газету читал мистер Кент? Если бы, к примеру, это оказался «Ланцет» или «Британский медицинский журнал», мне было бы куда проще. Однако нет ничего противозаконного в том, чтобы держать психически больного человека в доме при условии, если за ним присматривает квалифицированный врач, а местные власти уведомлены об этом. Тогда к чему такая секретность? И эта моя теория не подтверждалась фактами.
Оставалась последняя, третья, возможность, пусть необычная, но все же возможность, и тут все вроде бы сходилось. Проказа для Южной Африки – явление довольно распространенное. И юноша мог заразиться этой страшной болезнью. Родители его оказались в ужасном положении. Они не хотели, чтобы сын их стал изгоем, чтобы его до конца дней заперли в лепрозории. А потому пришлось соблюдать строжайшую секретность, не допустить распространения слухов и последующего вмешательства властей. Найти врача, который согласился бы присматривать за больным за приличную плату и сохранить все в тайне, не составило особого труда. Ну и после наступления темноты больной мог выходить на улицу. Характерная особенность этого заболевания – появление белых пятен на коже. Я был совершенно убежден в правильности своей теории, а потому решил действовать. Приехав сюда, я заметил, что Ральф, относивший еду в хижину, носит перчатки, пропитанные дезинфицирующим раствором. Последние сомнения исчезли. Одно написанное на листке бумаги слово убедило вас, сэр, что тайна раскрыта. То же, что я написал его, а не произнес вслух, доказывало, что мне можно доверять.
Когда я заканчивал свой анализ ситуации, дверь отворилась и в гостиную вошел известнейший в мире специалист в области дерматологии. Суровые, как у сфинкса, черты его лица смягчились, глаза излучали теплоту. Он подошел к полковнику Эмсворту и пожал ему руку.
– Я чаще приношу людям плохие новости, нежели хорошие, – начал он. – Но в данном случае имею все основания поздравить вас. Это не проказа.
– Что?!
– Это типичный случай так называемой псевдопроказы, иначе говоря, болезни под названием ихтиос, характеризующейся чешуйчатыми образованиями на коже. Болезнь тяжелая, но излечимая и совершенно незаразная. Да, мистер Холмс, удивительное совпадение, не правда ли? Но совпадение ли это?.. Разве это не признак того, что на свете существуют и действуют некие еще не разгаданные наукой силы? Разве не чудо, что опасения, от которых так страдал этот достойный молодой человек, обнаруживший признаки заболевания, не оправдались?.. Как бы там ни было, все складывается к лучшему, даю вам слово профессионала. О Боже, леди потеряла сознание! Думаю, вам, мистер Кент, стоит заняться ею незамедлительно. Тоже не слишком тяжелый случай, дама упала в обморок от радости.
Камень Мазарини
Доктору Уотсону было приятно снова очутиться на Бейкер-стрит, в неприбранной комнате на втором этаже, этой исходной точке стольких замечательных приключений. Он взглянул на таблицы и схемы, развешанные по стенам, на прожженную кислотой полку с химикалиями, скрипку в футляре, прислоненную к стене в углу, ведро для угля, в котором когда-то лежали трубки и табак, и наконец глаза его остановились на свежем улыбающемся лице Билли, юного, но очень толкового и сообразительного слуги, которому как будто удалось перекинуть мостик через пропасть отчуждения и одиночества, окружавшую таинственную фигуру великого сыщика.
– У вас тут все по-старому. И вы сами нисколько не изменились. Надеюсь, то же можно сказать и о нем?[154]
Билли с некоторым беспокойством посмотрел на закрытую дверь спальни.
– Он, кажется, спит, – сказал он.
Стояла ясная летняя погода, и было только семь часов вечера, однако предположение Билли не удивило доктора Уотсона: он давно привык к необычному образу жизни своего старого друга.
– Это означает, если не ошибаюсь, что ему поручено дело, не так ли?
– Совершенно верно, сэр. Он сейчас весь поглощен им. Я даже опасаюсь за его здоровье. Он бледнеет и худеет с каждым днем и ничего не ест. Миссис Хадсон его спросила: «Когда вы изволите пообедать, мистер Холмс?» – а он ответил: «В половине восьмого послезавтра». Вы ведь знаете, какой он бывает, когда увлечен делом.