Под предлогом, что мне нужно в туалет, я оставила Эверетта болтать с дежурной медсестрой. Закрывшись в кабинке, изнемогая от тревоги, набрала номер Тайлера. Заклинала, слушая гудки: «Ну ответь же, ответь!» Конечно, Тайлер не ответил. Я стала прикидывать, не позвонить ли в справочную, не выяснить ли номер паба «Келли». Из холла доносился голос Эверетта:
– Что конкретно говорил Патрик Фарелл?
Я выскочила в холл, позвала:
– Эверетт?
Он неохотно отделился от стойки рецепции.
– Я готова. А ты?
Сплетни – вот главная опасность любого расследования. Распространяются как зараза, никого не щадят. Я этой гадости отведала задолго до того, как стала работать школьным психологом.
Опасны сплетни потому, что произрастают из фактов, как из зерен; это уже после побег начинает жить своей жизнью, ветвиться, цвести пышным цветом. Правда и выдумка питаются из одного корня, становятся неразделимы. Потом и не вспомнишь, где первая, а где вторая.
Вскоре после пропажи Коринны не осталось необшаренных мест, неопрошенных свидетелей и непроверенных версий. Что было делать жителям Кули-Ридж? Только домыслы строить.
О Коринне, о Байли и обо мне. Мы-де безрассудные, мы безответственные; о последствиях своих действий сроду не думали. Бывало, возле пещеры из горлá пили, по кругу пускали бутылку, еще и мальчиков впутывали. Тырили шоколадные батончики из универсама (на спор, на слабó); собственность чужую не уважали, авторитетов не имели. И вечно висли друг на дружке, целовались-обнимались, вон и фотографии есть: поди пойми в этом клубке рук да ног загорелых, волос неприбранных, кто есть кто. «Девчонки эти даже мальчиками менялись!»
Доказательства? Пожалуйста, до сих пор хранятся в «коробке»: Джексон целуется с Байли, Коринна на моих глазах лезет к Тайлеру. Мы втроем кружимся на подсолнечном поле, сливаемся в одно целое, размытое, призрачное. Я за пределами кабинки чертова колеса, гляжу вниз, в глаза верной гибели. Мы жили слишком близко – и друг от друга, и от некоей таинственной черты; были слишком безрассудны, слишком неукротимы, слишком уверены в собственном бессмертии. Лезли на рожон. Нарывались. И, согласно общему мнению, в итоге нарвались.
Может, и так.
А по другую сторону – Дэниел, Джексон и Тайлер; ребята, с которых глаз спускать нельзя. Они постоянно рядом с нами отирались. Порывали с нами, отталкивали нас, если что им не по нраву – и возвращались, опять же к нам, чтобы получить больше.
Ну и стоит ли удивляться, что все так вышло?
Я лично только одному удивлялась: как ребята это выдержали.
Я ехала медленно, опасаясь неожиданных резких поворотов, каких полно на этом шоссе. А то еще олень выскочит на дорогу и замрет, как нарочно, на двойной желтой. Вдобавок Эверетт проверял почту, а за следующим изгибом шоссе зона действия кончалась.
Вот сейчас примется проклинать мобильную связь. Но Эверетт молчал.
– Может, в библиотеку заедем?
– Не надо. Дела подождут до завтра.
– Голоден?
– Как волк.
– Ясно. Знаю подходящее местечко. – Быстро взглянув на Эверетта, я добавила: – Просто дома у меня одни полуфабрикаты для микроволновки. Завтра заедем в супермаркет.
– Тебе следует лучше питаться. Ты похудела.
Если судить по болтающимся штанам, Эверетт прав. Я была занята по горло, днями не ела, до изжоги пробавлялась кофе и содовой. Любая пища или казалась несвежей, или имела металлический привкус.
Возле паба «Келли» я остановилась – не на парковке у фасада, а позади здания; во-первых, передняя парковка была уже заполнена машинами, во-вторых, местные всегда останавливаются с тылу. Тайлеров пикап отсутствовал, зато в уголке маячил велосипед Джексона.
Вечером в пятницу посетители иные, не те, что по будням в дневное время. Съезжаются на выходные студенты; ищут, чем бы заняться. Здесь же отмечают конец рабочей недели; работяга не уйдет, пока не опрокинет пару-тройку дополнительных порций. А пахнет и в пятницу, и в другие дни одинаково – алкоголем, жиром, парфюмом и пóтом.
За барной стойкой дежурили двое – Джексон и незнакомая женщина с распрямленными, длинными, аж до талии, волосами и в чересчур тесном топе. Оценив меня взглядом, она кивнула на столики и произнесла «Располагайтесь», как будто я без нее не знала здешних порядков.
Я скользнула за столик для двоих, притиснутый к окну, с обзором вестибюля и с видом на лестницу, что вела на второй этаж.
– Ты пока меню посмотри, а я напитки закажу, – произнесла я, вставая.
Эверетт указал на официанта с официантками, но я только головой качнула.
– Этак мы до завтра ждать будем. Доверься мне.
Я подошла к барной стойке и постучала по столешнице, потому что Джексон упорно смотрел в пол.
– А, Ник. Ну и что тебя к нам привело?
– Водку с тоником. Двойную, – сказала я.
– Трудный день выдался, да?
– И бутылку минералки.
Джексон помолчал, покосился на Эверетта, внимательно изучавшего меню, щурившегося – свет был тусклый.
– Это еще что за тип?
– Эверетт. Мой жених.
Джексон выпучил свои вечно воспаленные глаза. Я продолжала:
– Ты Тайлера не видел? Мне нужно с ним поговорить.
– И для этого ты сюда своего женишка притащила? Знаешь, Ник, это жестоко. Даже для тебя.
Я вздрогнула.
– Дело срочное.
– Ник, я его не видел. – Джексон с размаху поставил стакан и бутылку на барную стойку. – Кстати, этими вот штучками, – он кивнул на Эверетта, – внимание Тайлера ты не привлечешь.
Я глотнула водки с тоником и попросила, указывая на стакан:
– Будь добр, проследи, чтобы нам все время подносили.
Пока я делала заказ, Эверетт не сводил с меня глаз, а едва удалилась официантка, выдал, кривя рот (алкоголь, что ли, уже подействовал?):
– Никогда ты при мне ни с кем так не разговаривала. Кроме меня самого. Очень забавно.
На самом деле у меня выговор куда слабее, чем у большинства местных. Папа не в наших краях родился. Мама – местная, но она уехала еще в детстве. Вырвалась. Закончила школу, встретила папу. После рождения Дэниела вернулась в Кули-Ридж. Говорила, хочет растить детей там, где сама росла, где жили и умерли ее отец и мать. Рядом с ними она и похоронена. Сама я давно научилась маскировать южный выговор, даром что он и был-то далеко не махровый. Старалась произносить слова отрывисто, укорачивать гласные, купировать протяжное южное «я-а-а». Культивировала непринужденную деловитость. Я не избавилась от выговора, но он стал неопределенным; вроде и не коренная филадельфийка, а поди пойми, откуда родом.
Южный выговор проявлялся, лишь когда я перебирала с алкоголем – что бывало редко. Сейчас он просочился бог весть откуда.
– Задумала напоить меня и воспользоваться моей беспомощностью, да, Николетта? – спросил Эверетт.
Ему досталась натянутая улыбка.
За обедом я глаз не сводила с открытой двери. Меня душил гнев на Тайлера. На его отсутствие. На визиты к папе, на вопросы, которые остались без ответов, на картинку, которую подсовывало воображение: Тайлер глядит на мобильник, видит мой номер, решает не реагировать.
Мы покончили с бургерами, а Эверетт опрокинул третью по счету двойную порцию водки с тоником, когда появился Тайлер. На миг он застыл в дверях, оглядел зал, заметил меня, заметил Эверетта – и ушел.
– Я на минутку, – сказала я. – Носик попудрить.
Эверетт сидел спиной к двери и не мог видеть, как я, растолкав локтями толпу, свернула направо, вместо того чтобы обогнуть барную стойку (туалеты помещались за ней).
– Постой! – окликнула я, но Тайлер продолжал подниматься по лестнице. – Нужно поговорить!
Он остановился, спросил, не оборачиваясь:
– Это он и есть?
Я живо подскочила к нему, заговорила полушепотом:
– Ты что, к моему отцу ходишь? Зачем, Тайлер?
Он обернулся. Мы оказались слишком близко друг от друга. Я вжалась в перила.
– Чего? А, понял. У нас там объект поблизости. Раз в неделю выбираюсь перекусить. Твоему отцу одиноко. Я – не самая плохая компания.
– Моему отцу одиноко? Пытаешься пробудить во мне чувство вины?
– Нет. Никакое чувство я в тебе пробудить не пытаюсь.
Он тоже заметил, что мы слишком близко стоим, вдохнул, отступил на шаг.
– Твоя мама умерла, твой отец с этим не справился. Все ясно-понятно. Ты ему ничего не должна. Никто тебя не винит.
– Причина же не в том, что я не… У меня работа, у меня своя жизнь. Не могу я здесь торчать только потому, что мой отец в прямом смысле до потери памяти допился.
Тайлер кивнул.
– Конечно, Ник. Передо мной можешь не оправдываться. Я сам решил его навещать.
– Он сказал, ты просил его мне не говорить, – выпалила я.
Что-то это да значило. У Тайлера была какая-то тайна.
– О чем ты, Ник? Он правда так сказал? – Тайлер запрокинул голову, стал смотреть в потолок. – Пустяки. Мы просто болтали. Он не обязан тебе все разговоры пересказывать, Ник.
Я ткнула пальцем ему в грудь.
– Не лги мне.
Тайлер заиграл желваками.
– Я тебе никогда не лгу. Ты знаешь.
Было время, я в этом не сомневалась. Было время, я никому так не доверяла, как Тайлеру. Но факт оставался фактом: Тайлер не сказал мне, что навещает моего отца; Тайлер не хотел, чтобы я об этом узнала.
– Просто скажи: почему?
– Он – твой отец; у нас с тобой были отношения. Ты уехала, он остался. В отличие от тебя, я не вычеркиваю людей из своей жизни, если они перестают туда вписываться. Что здесь непонятного, Ник?
«Когда они перестают вписываться в мою жизнь».
– Я уже десять лет не с тобой. Мой отец – больше не твоя забота.
Целое мгновение мне казалось, что Тайлер начнет возражать. Перечислит мои заблуждения, разложит все по полочкам. А он рассмеялся. С закрытыми глазами, и рот у него сложился не в улыбку, а в гримасу.
– Ладно. Проехали.
Поднялся на одну ступеньку, достал ключи.
– Десять лет, говоришь? Честное слово, мне казалось, гораздо меньше.