– Мисс Фарелл.
Мне на плечо легла рука, но голос показался звучащим из противоположного угла палаты.
– Мисс Фарелл, – повторил женский голос, теперь уже с нажимом, а рука переместилась к моему запястью, зафиксировала мои пальцы, которые бились над застежкой. – Это для его же безопасности. А заодно и для нашей.
Я покосилась на руку, отметила длинные пальцы с трещинками на костяшках, узловатый запястный сустав и жилистое предплечье. Дэниел.
Только тогда я как следует оглядела присутствующих. Медсестра, вся всклокоченная, пыталась заправить выбившиеся из узла пряди волос. Двое мужчин, явно не медики, не сводили глаз с папы. Женщина, назвавшая меня «мисс Фарелл», была одета в деловой костюм. Стояла она у двери.
– Ваш отец сейчас под действием успокоительного, – пояснила она. – Однако нам неизвестно, в каком состоянии он очнется.
Воздух был спертый, холодный. Обезличенный. Никаких домашних запахов. Воняло лекарствами, моющими средствами, хлоркой. Нечего и ждать, что в таких условиях к папе вернется память. Папе нужен запах свеженатертых половиц и леса; и выхлопов его допотопной машины, и жира, на котором готовят в «Келли».
– Ах, вам неизвестно? – вскинулась я. – Ну так я вас просвещу. В плохом он будет состоянии; просто в прескверном. Потому что вы его связали.
Женщина поджала губы и протянула мне руку. Пришлось ее пожать.
– Меня зовут Карен Аддельсон, я – заведующая этой лечебницей. Кажется, до сих пор я не имела удовольствия познакомиться с вами, мисс Фарелл. Прошу вас, пройдемте в мой кабинет. И вы, мистер Фарелл, тоже, – кивнула она Дэниелу.
Карен Аддельсон умудрилась, не выпуская моей ладони, свободной рукой взять меня еще и за локоть.
– Не волнуйтесь, с вашим отцом побудет медсестра.
С локтя ее ладонь переместилась мне на поясницу. Так она и повела меня из палаты. С другого боку шагал Дэниел.
Карен Аддельсон придерживалась в одежде ровно того же стиля, какой для работы выбрала я. В Филадельфии я тоже носила прямые юбки, черные туфли на плоской подошве и блузки, одновременно строгие и женственные. Когда мы повернули за угол, Карен отпустила меня и почти вжалась в стену (мы с Дэниелом сделали то же самое), давая проехать инвалидным коляскам и каталкам. С натянутой улыбкой Карен Аддельсон обернулась – проверить, не сбежали ли мы. Блузка у нее была прозрачная, сквозь ткань просвечивал бюстгальтер, и это совершенно не вязалось с отсутствием макияжа и строгим узлом волос. Попробуй раскуси такую дамочку.
В приемной было два эркера и обилие комнатных растений. Секретарша при нашем появлении рассеянно улыбнулась.
– Ни с кем меня не соединяйте, – бросила ей Карен и проследовала в кабинет.
У одной стены стояли три мягких стула и диван, у другой – письменный стол. Карен жестом пригласила нас сесть на диван, и Дэниел не преминул плюхнуться, почти провалился в подушки. Я осталась стоять. Эверетт ни за что бы не сел. Я словно шепот его расслышала: «Сядешь – и все, пиши пропало. Сидя, Николетта, козырь не перехватишь». Он не упускал случая преподать мне урок, все учил, как в разных ситуациях держаться, словно в его силах было сделать из меня ровню себе. Наверное, так же поступал с Эвереттом отец – задавал модель поведения, и крошка-Эверетт внимал, старался, подражал – вырастал в Эверетта нынешнего.
Карен села на стул напротив дивана, я шагнула к диванному подлокотнику, к Дэниелу поближе.
– Я обеспокоена, – начала Карен. – Сегодня утром с вашим отцом случился приступ.
– В каком смысле? – спросил Дэниел. – Что еще за приступ?
– Он крайне перевозбудился…
– Это потому, что его памяти не за что цепляться, – перебила я. – Если бы я проснулась в незнакомом месте, я бы тоже перевозбудилась.
– При других обстоятельствах, мисс Фарелл, я бы согласилась с вами; я не отрицаю права вашего отца на подобные эмоции. Но в данном случае причины далеко не только и не столько в том, что мистер Фарелл при пробуждении не понял, где находится. Боюсь, здесь уместен термин «паранойя». Это соображение заставляет меня задаться вопросом: быть может, наша лечебница – неподходящее место для вашего отца? Быть может, ему требуется заведение, где персонал и оборудование больше приспособлены к его специфическим потребностям?
– Вы сказали – паранойя? – переспросил Дэниел.
– Увы. Ваш отец кричал, что его дочери угрожает опасность, и рвался вон из лечебницы. Он был неуправляем. Впал в неистовство. Требовал выпустить его, дабы он мог помочь вам, мисс Фарелл.
Карен Аддельсон зафиксировала на мне взгляд, и я отвернулась. Я представила папу: буйного, вопящего «Пустите! Мне к дочке нужно!». Ко мне. По спине побежали мурашки. Наверное, у меня тоже паранойя.
– С вашим отцом едва сумели справиться двое крепких мужчин. Врач сделал ему инъекцию успокоительного. И даже после инъекции, уже на кровати, он продолжал повторять: «Моей дочери грозит опасность».
Взгляд Дэниела заставил меня вздрогнуть. Под ложечкой засосало, грудная клетка отозвалась противной пустотой.
– Если, допустим, слова вашего отца иллюстрируют некий давний эпизод, тогда это объяснимо, – продолжала Карен Аддельсон. – Тогда это соотносится с тем, что нам уже известно о его состоянии. Ответьте, мисс Фарелл, вам когда-нибудь угрожала опасность?
Я качнула головой.
– Не понимаю, что с папой.
«Пустите! Мне к дочке нужно!» – фраза билась в черепной коробке, словно я сама ее слышала.
– В таком случае, как я уже сказала, параноидальный бред вашего отца заставляет меня задаться вопросом: не следует ли перевести его в другое заведение? – произнесла Карен, возвращая нас к главной теме беседы.
– Это я виноват, – произнес Дэниел.
– В чем конкретно? – насторожилась Карен.
Под нашими с ней взглядами щеки Дэниела побагровели, словно он целый день проработал на ярком солнце.
– Пропала без вести наша соседка. Аннализа Картер. Еще в новостях передавали. И я сказал об этом отцу. Не подумал о последствиях. Теперь-то понятно, что зря. Оно как-то само вырвалось. Аннализа в лесу за нашим участком пропала, а Ник сейчас как раз живет в доме, одна. Я хотел, чтобы отец не из новостей узнал, а от меня. Мне казалось, так будет лучше. Нельзя было ему говорить. Я виноват. У него не паранойя, он просто перепутал. Стал беспокоиться за Ник, вот и…
Карен по-птичьи склонила голову набок, взвешивая услышанное. Наконец кивнула.
– Что ж, теперь ситуация несколько прояснилась. Мы продолжим наблюдать за его состоянием, но, если это войдет в систему…
– Извините, – произнес Дэниел. – Я поговорю с отцом.
– Лучше я. В конце концов, он ведь обо мне беспокоится, – возразила я.
Хорошо, что я осталась стоять – такое положение и впрямь придавало уверенности.
Карен поднялась.
– Да, так будет лучше.
– Только развяжите его, – сказала я.
Дэниел пошел в кафетерий за ланчем. Я сидела на стуле, закинув ногу на ногу, тянула содовую, добытую из торгового автомата, ждала, пока проснется папа. Наконец он открыл глаза. По распоряжению Карен у двери дежурил санитар.
– Привет, папа, – неуверенно сказала я.
Папа потер запястье, не очень понимая, откуда взялась ссадина. Я наклонилась над ним, чтобы он сначала увидел мое лицо, а уж потом – комнату, какой не было в его доме, и человека, которого он знать не знал.
– С тобой полный порядок, – заверила я.
Папа сделал усилие – подмигнул мне.
– Ник?
Он прищурился, озирая незнакомое помещение.
– Ты в «Больших соснах», жив-здоров. Я с тобой и тоже жива-здорова.
Он вытянул руку, погладил меня по щеке.
– Слава богу, Ник. Тебе нельзя там оставаться.
– Тсс, – прошипела я, косясь на санитара. – Со мной все нормально.
Вошел Дэниел с тремя пенополистироловыми коробками.
– Видишь, папа, Дэниел тоже здесь. С нами все хорошо.
Папа сидел в постели как ребенок, которому приснился кошмар. Одновременно перепуганный и довольный, что все плохое осталось во сне.
– Обещай, сынок, что позаботишься о своей сестренке.
Дэниел открыл все три коробки, заглянул в каждую, одну отдал папе, вторую – мне.
– Конечно, папа, я позабочусь.
К горлу ком подкатил.
– А ты обещай, что нервничать не будешь, ладно? – сказал Дэниел.
Папа снова потер запястья, будто силясь вспомнить: должно их что-нибудь сковывать или не должно?
– Папа, – заговорил Дэниел, – это очень важно.
Я расстелила на папиных коленях салфетку.
– Запомни, папа: все в порядке.
Он уставился на Дэниела.
– Обещай, сын, что будешь беречь ее.
Дэниел уже набил себе рот. Аппетит у него ни при каких обстоятельствах не ослабевал. Он уставился на папу и ответил, не переставая жевать:
– Ты сам знаешь, что буду.
Вошла Карен Аддельсон в сопровождении врача.
– Ну как наши дела? Патрик, вам лучше, не правда ли?
– Что? А, да. Лучше.
Папа ухватил сэндвич, будто заданную роль играя.
– Вы знакомы с моей дочерью? Ник, это наша замечательная заведующая. Замечательная наша заведующая, это Ник.
– Рада познакомиться, – одновременно сказали мы с Карен.
– Патрик, – продолжала Карен, – вам не помешает поспать. После ланча доктор даст вам снотворное. Мы все обсудим завтра. Договорились?
Я ободряюще кивнула. Дэниел последовал моему примеру. Папа поглядел на меня, на Дэниела – и тоже закивал, и делал это до тех пор, пока «замечательная заведующая» не удалилась. Тогда папа стиснул мою руку.
– Обещай, Ник.
– Обещаю, папа.
У меня ни малейшего представления не было ни о чем он просил, ни на что я согласилась. Было только ощущение, что так для нас лучше.
Карен поджидала нас у стойки регистрации.
– Завтра посмотрим на его состояние. Определим наши дальнейшие действия. А с вами давайте ориентироваться на следующую неделю. – Она протянула мне визитку. – Будем на связи.
Ни я, ни Дэниел ничего не ответили. Лечебницу мы покинули, соблюдая все неписаные правила: «до свидания» дежурной сестре, «спасибо» охраннику на выходе. Сели в раскаленную машину. Дэниел завел двигатель и включил кондиционер, но, чтобы не расплавиться, дожидаясь, пока он раскочегарится, мы по максимуму опустили окна.