Женщины куда более осмотрительны. Долго копят обиды, ведут молчаливый счет случаям пренебрежения, пока не наберется материала на целое уголовное дело.
Давать выход страстям – привилегия мужчин, их свойство. По статистике, незапланированные нападения в большинстве случаев совершают мужчины. Отсюда следствие и плясало: мигом выделило в подозреваемые Джексона, Тайлера, Дэниела и мистера Прескотта.
Копы пошли по ложному пути. Надо было не на статистику опираться, надо было начать с Коринны – выяснить, что она за человек. Займись копы ее характером, может, и поняли бы: самая страстная, самая необузданная любовь – та, которой сильнее всего противишься. Половая принадлежность здесь роли не играет. Такую любовь возбуждала в людях Коринна.
Следователям требовались факты. Имена. События. Обиды и зависть, достигшие точки кипения, переполнившие чашу, вылившиеся в смерть девушки возле ярмарочных аттракционов. Ханна Пардо вытащила на свет истинную Коринну. Впрочем, толку из этого, похоже, не вышло. Потому что могла ли быть Коринна более подлинная, чем та, что жила у меня в голове? Смутный образ, неотвязный и ускользающий; призрак, что кружится среди подсолнухов. Я так и не раскусила Коринну – и все же более реальные люди мне не встречались.
«Прыгай, – сказала тогда Коринна. И подалась ко мне еще ближе, так, чтобы ее шепот не донесся даже до Байли. – Я бы на твоем месте прыгнула».
Но я не послушалась.
Что факты! Факты изменчивы, они зависят от угла зрения. Их легко исказить, да они и сами часто ложны.
– Что бы она сделала? – допытывались копы.
После того, как я ответила ей «нет».
После того, как ее оттолкнул Дэниел.
После того, как ее бросил Джексон.
Что бы она сделала? Мы все в один день от нее отвернулись. Ей некуда было идти. Что, что бы она сделала?
Ледяные пальцы на сгибах локтей, шепот перерастает в крик:
– Прыгай.
Очень хочется верить, что ты – не самая несчастная на свете. Что кому-то другому еще хуже, и этот кто-то – рядом с тобой. Страдает, как и ты, в непроглядной, непролазной тьме.
«Прыгай», – велела Коринна. Словно у меня будущего не было.
Она ошибалась. О, как же она ошибалась.
Оттуда, с самой верхотуры, где дух захватывало от вихря, я смотрела вниз, на Тайлера; оттуда все предстало мне ясным как день.
Хочется кому-нибудь рассказать о том вечере. О Коринне. Объяснить ее слова.
Хочется рассказать о себе.
Но я не умею. Честное слово, это невозможно. События и люди связаны. Одно без другого не объяснишь. Сказавши «А», неминуемо скажешь и «Б». Потому что разум их по отдельности не воспринимает и не хранит.
За два дня до ярмарки мы были у Коринны дома. В ванной. Коринна держала тест-полоску, не давала мне смотреть.
– Тут написано, девяносто секунд. Вот и жди.
Тиканье часов из спальни.
– Тик-так, Ник.
– Хорошо, хоть ты это забавным считаешь, – сказала я.
– Момент истины, – отозвалась Коринна.
Она взглянула первой, и мне захотелось вырвать тест из ее цепких пальцев. В следующую секунду она с улыбкой показала результат мне.
Две синие полоски. Приступ тошноты. Снова. Я скорчилась над унитазом на безупречном, белоснежном кафеле. Коринна похлопала меня по спине.
– Ну, ну. Все будет хорошо.
Я сидела на полу, наблюдала, как Коринна извлекает из мусорного ведра пакетик из-под «Скиттлз», прячет в него тест-полоску, запихивает обратно в ведро.
– Не волнуйся. – Коринна покривила рот. – Меня мама тоже в восемнадцать родила.
Нельзя было на ее уговоры поддаваться – идти с тестом к ней домой, позволять ей это похлопывание. Не она должна была узнать первой. Не она, а Тайлер.
– Мне пора, – сказала я.
Коринна не стала меня удерживать. На нетвердых ногах я вышла из ее ванной, из спальни, из дома. Я побрела к реке. Села над бурлящим потоком и долго плакала, зная, что никто меня не услышит. Потом позвонила Тайлеру, чтобы пришел на берег. Сумела рассказать ему обо всем без слез.
Два дня спустя я смотрела на Тайлера с чертова колеса, и целое мгновение была уверена – у меня есть все.
Коринна своим вечным «Правда или вызов» вынудила меня выбраться из кабинки. Мне хотелось убедиться, что это легко, а потом с легкостью сказать «нет». Хотелось ощутить восторг, и собственную силу, и надежду – все, чем могла наполниться моя жизнь.
Тут-то я и услышала дыхание, щекочущее ухо.
– Прыгай, – велела Коринна.
И мне стало жутко. Что она сейчас вытворит? Душа у нее темная, это все знают; а вот насколько темная? Моя жизнь для нее – только часть игры. Я – пешка; я – тростинка, и весь вопрос – насколько сильно можно меня выгнуть? Как, наверное, Коринна меня ненавидела; как ненавидела каждого из нас! Какая тьма таилась в ней под напускным задором!
Я боялась, что она меня толкнет, а Байли слова никому не скажет, и все подумают, что я хотела умереть. В то время как я в тот миг хотела только жить. Перед нами – мной и Тайлером – лежала целая жизнь, наполненная и прекрасная, с тысячами возможностей.
Несколько минут – и я теряю равновесие, и мир летит под откос, и я сама лечу от удара кулаком в скулу.
К месту катастрофы бежит Коринна – свидетельница.
Большеглазая девочка-олененок застывает с мороженым в руке и с потрясением, которое уже не отпустит ее.
Моя рука инстинктивно выворачивается, чтобы принять удар на себя, уберечь живот. Потому что я вдруг понимаю, насколько хрупко все в нашем мире, насколько ничтожен запас человеческой прочности. Понимаю, что для меня начинается нечто новое. Стоящее того, чтобы держаться за жизнь.
После Лориного предрожденчика я отправилась к реке и там пробыла до темноты. Выжидала, пока уедет Дэниел, пока в доме останутся только флюиды краски, витающие среди влажных и липких стен.
Несколько раз звонил Дэниел, но я не брала трубку. Ограничилась эсэмэс-сообщением, когда пришла домой.
«К нам приедешь?» – написал Дэниел.
«Нет. Лягу спать», – ответила я.
Однако спать не легла. И делом никаким не занялась.
Ночь я посвятила жалости к себе. Оплакивала Коринну и маму, Дэниела и папу, себя и Тайлера, и все, все утраченное.
Завтра я возьму себя в руки. Не позволю себе ни единой слезы. Завтра вспомню, что надо продолжать жить дальше.
НАКАНУНЕ
День 5-й
Нельзя было сюда приходить. Нельзя. Нельзя. Нельзя.
Я раскачивалась на диване перед телевизором с чашкой свежесваренного кофе в обеих руках. Вчерашняя одежда казалась немым укором, шершавила кожу.
В спальне зазвенел будильник. Следующие несколько мгновений представились мне во всех давно отрепетированных деталях: вот он жмет на кнопку «Дополнительный сон»; вот, тихо матерясь, бежит в душ; вот напяливает первое, что попадается под руку, пришлепывает бейсболкой влажные волосы, заливает в термос разогретый вчерашний кофе.
Я сидела на диване, поджав ноги; тянула свежий кофе из кружки с логотипом «Эллисон констракшн».
Я ошиблась. Тайлер встал сразу и сразу вышел из спальни, словно на звук телевизора, даром что уровень громкости обозначала одна-единственная черточка. Тайлер стоял передо мной в одних черных трусах-боксерах. Синие глаза были без намека на сонливость. Я покосилась на его загорелый торс, на живот. С прошлого раза Тайлер поправился, но под одеждой это было незаметно. За десять лет я изучила контуры его тела, и никто не смог бы с большей точностью определить, насколько они расплылись. В моих ладонях жила мышечная память; то же относилось к Тайлеру – касательно меня.
С усилием я перевела взгляд на экран, качнула в сторону телевизора кружкой и сказала:
– Новости смотрю.
Журналистка в телевизоре шевелила губами беззвучно, как рыба.
Она стояла перед плакатом с фото Аннализы Картер, повторяла давно всем известное: в последний раз скрывающуюся в лесу Аннализу видел младший брат. Идет второй день поисков. Задействованы вертолеты. Пока никаких зацепок не обнаружено. Никаких выводов сделать нельзя.
Новости без новостей.
– Я думал, уже не застану тебя, – сказал Тайлер.
Он приблизился к дивану. Я упорно смотрела в телевизор.
– Мне уехать не на чем. Я кофе сварила. Свежий. Там, в кухне стоит.
– Не спалось, да?
Это Тайлер спросил уже из спальни, открыв шкаф. Квартира была не из тех, в которых из одной комнаты в другую не докричишься. Гостиная с телевизором, спальня, кухня – правда, не тесная, с обеденным столом посередине – вот и все. На журнальном столике лежал выключенный лэптоп.
– Не спалось, – подтвердила я.
Не совсем так: я уснула практически сразу, и сон был глубокий и спокойный. Настолько сладко я не спала ни разу после возвращения. Разбудили меня голоса снизу – паб закрывался, запоздалые посетители расползались по домам. Больше я не заснула. Не смогла. Я только с Тайлером забывалась, иначе – никак. Вдобавок меня жестоко тошнило. Так я промаялась до утра.
Тайлер взял с дивана покрывало, аккуратно сложил, перекинул через подлокотник, где оно вчера висело. Сам уселся рядом со мной, чуть ближе, чем следовало – в одной руке кружка с кофе, другая рука на диванной спинке позади меня – и запустил пальцы мне в волосы. Напряжение стало проходить, спазм в животе отпустил. На миг я закрыла глаза. Тайлер смачно отхлебнул из кружки.
Вот так бы и сидеть. Раствориться в этом тепле, затеряться на все выходные.
На столе зазвонил мой сотовый, я его схватила, думая, что звонок от Дэниела. Физически ощутила, как бледнею, когда прочла на экранчике: «Эверетт». Я поставила кружку на пол и сказала, не дожидаясь его «Алло»:
– Извини, перезвоню. Через десять минут.
– Через десять не надо, – отозвался Эверетт. – Я еду в офис. Теперь только если во время ланча.
– О’кей. До связи.
Я нажала «отбой», сильно подалась вперед на диване, уронила лицо в ладони. Тайлер поднялся.
– Мне нужно на работу собираться. Я тебя подвезу, Ник.