5 сентября 1941 года палач Петр Глаголев вывел в тюремный коридор комкора Петра Глаголева, который уже четыре года тайком даже от жены махал руками. Пройдя двенадцать шагов, палач выстрелил генералу в затылок, после чего, как всегда, уединился в свободном карцере, где ровно полчаса махал руками, через каждые десять минут съедая кусочек мела. На следующий день он подобрал на помойке малолетнего сына Петра Глаголева и привел в свой дом, где уже проживали трое собственных детей и двое – детей преступников, расстрелянных Петром. В 1943 году палач умер, отравившись трупным ядом. Детей воспитывала его жена Нина.
Осенью 1949 года 77-летний академик Иван Станюта-Глаголев, сказавшись больным, перебрался на свою абрамцевскую дачу, где начал махать руками. Занимался он этим в просторной голубятне, под воркованье и шелест крыльев птиц, нечаянно гадивших ему на лысину. На расспросы близких академик отвечал туманно: «Ибо не верю больше ни в науку, ни в магию».
В феврале 1951 года заключенный лагеря «ее» литера «л» «Сталинградгидростроя» Дмитрий Мотовилов-Глаголев был проигран в карты, и юный уголовник штопором выколол ему оба глаза – в тот момент, когда Дмитрий только начал махать руками в вонючей клетке лагерного сортира.
В 1955 или 1956 году скульптора Тимофея Сокола-Глаголева, уже десять лет упорно махавшего руками, вдруг пронзила мысль: для того чтобы летать, вовсе не обязательно махать руками. Однако после кратковременного запоя он возобновил привычное занятие, уже совершенно забросив скульптуру.
День 2 апреля 1966 года медсестра Настенька Гуторова запомнила на всю жизнь. В тот день она стала первой – и до сих пор единственной – девушкой на Земле, лишившейся девственности на лету. Тогда она так низко склонилась над столиком со шприцами и так поразила воображение пациента Бориса Глаголева по прозвищу Бухало, что тот, взмахнув руками, взлетел к потолку и сделал круг по процедурному кабинету с Настенькой на весу. Вместе со счастливой матерью его пятерых сыновей Глаголев-Бухало машет руками и доныне.
По сведениям из зарубежных источников, ссылающихся на секретный доклад НАСА, в июне 1999 года президент России совершил вылет с подмосковного аэродрома Кубинка в сопровождении неопознанного летающего объекта с опознавательными знаками российских ВВС. По сведениям из того же источника, в октябре того же года состоялся второй вылет, на этот раз – с супругой. Утверждают, что махать руками президент начал не позднее лета – начала осени 1985 года. Пресс-служба президента отказалась подтвердить или опровергнуть эти сведения.
Слепец Дмитрий Мотовилов-Глаголев поселился в нашем городке после войны и вскоре приобрел славу чудо-целителя. Наложением правой руки на пациентово темя он избавлял страждущих от насморка и простатита, чесотки и рака молочной железы. Денег за это он не брал. Кормился огородом и небольшим садиком. В пору цветения яблонь и явился к нему некий корявый человек, весь заросший крученым диким волосом, и молча вложил в руку штопор.
– Ага. – Слепец сжал штопор в руке. – Ты в Бога веруешь?
– В Бога? Не…
– Хочешь искупить зло?
– Чего? – не понял гость. – Не… мне чего-нибудь попроще… такое…
– Что ж. – Слепец сделал паузу. – Тогда – маши руками.
И человек, вскоре получивший в городке прозвище Лебезьян, принялся махать руками. Во всем остальном он был нормальным человеком: дважды в месяц напивался до животного визга; бил жену и рябую дочь; воровал что ни попадя с мукомольного завода, где работал грузчиком; чтобы не тратиться лишку, самолично покрывал крольчих, производивших после этого потомство, сплошь покрытое крученым диким волосом. Он махал руками до и после работы, до и после получки, день за днем, из года в год. Он махал руками в день похорон жены, которая вместе с коровой попала под рижский поезд: из-под вагона извлекли месиво, где потроха бабьи было не отличить от скотьих, и похоронили женщину, при попустительстве рукомашущего мужа, с коровьим сердцем в груди. Махал он руками и на крыше подожженного им же дома: чтобы убояться до лету, по его словам. Тогда-то и лопнуло у мужиков терпение. Только Леонтьев, участковый, и спас от скорой и справедливой расправы этого гада и придурка, остановил мужиков, бросившихся с дрекольем к Лебезьяну, когда рухнула крыша подожженного им дома и этот ненормальный сверзился в пылающее месиво из досок и балок. Леша Леонтьев вытащил обожженного и переломанного Лебезьяна из этого ада и погрузил в мотоциклетную коляску. Люто матерясь, мужики обступили милиционера.
– А если что, стрелять будешь? – выпучив глазенки, возбужденно закричал Воробьев-Малец, мужичонка злой и жадный. – Будешь стрелять, сволочь, если мы его поучим?
– Не буду я стрелять, – невозмутимо ответил Леонтьев. – Дай проехать.
– Но тогда зачем же в больницу? – изумился Малец. – Да чтоб ему сдохнуть!
– Пусть живет, – кротко возразил Леша.
– Живет?! – завопил Малец. – Так он не живет, он руками машет. Зачем? А? Летать хочешь – на то «Аэрофлот»!
– Все равно: пусть живет. – Участковый покрутил рукоятку газа. – А ну отойди.
Сдав пострадавшего в приемный покой, Леша поинтересовался у доктора Шеберстова:
– А сможет он после больницы руками махать?
– Лебезьян-то? – Шеберстов с удивлением посмотрел на милиционера. – А то сам не знаешь?
Через неделю доктора Шеберстова срочно вызвали к больному Глаголеву. Раскорячившись посреди палаты, Лебезьян пытался махать руками, громко хрустя гипсовыми лангетами и от натуги звонко пукая.
Выйдя из больницы, он поставил на пепелище дощатый дом-времянку. В первый же вечер мужики подступили к Лебезьянову жилищу. Воробьев-Малец с трудом добрался до узкого окошечка под крышей – и замер с отвисшей челюстью.
– Ну, чего? – нетерпеливо спрашивали снизу мужики. – Машет?
– Машет, – растерянно отозвался Малец. – И жрет чего-то.
Мужики переглянулись. Кто-то нервно рассмеялся.
– Ну что ж, – пожал плечами Леша Леонтьев. – Почему бы и не жить у нас хотя бы одному придурку, который машет руками? Живут же зачем-то на свете разные там кобры, крокодилы или космонавты. Значит, надо, – рассудительно заключил участковый.
Мужики разошлись.
Стоя посредине совершенно голого сарая, потный от натуги, с вытаращенными глазами и закушенной до крови губой, Лебезьян упорно махал руками, треща застоявшимися суставами. Челюсти его безостановочно перемалывали мел. Продолжалась жизнь кобр, крокодилов и космонавтов, жизнь Лебезьяна-Глаголева и России – страны, в которой он махал руками.
Чудо о Буянихепоэма
Елью и туей пропах городок, елью и туей, – Буяниха умерла!
У Капитолины вода в чайнике внезапно забила ключом и превратилась в кровь, и старуха поняла: Буяниха умерла.
Дряхлеющий Афиноген вдруг почувствовал, как пустота во рту заполнилась живой плотью – это вырос язык, оторванный сорок лет назад осколком фугасного снаряда, – и первой его мыслью была: «Буяниха умерла», а первым словом:
– Подлецы!
Но это уже относилось к зятю и его дружкам, допивавшим в саду последний флакон «Сирени». Митроха опрокинул пузырек в рот и чуть не задохнулся: в горло посыпались пахучие цветы сирени.
Весть о кончине Буянихи передавалась из уст в уста, из магазина в магазин, из автобуса в автобус, с бумажной фабрики на макаронную, с маргаринового завода на мясокомбинат, из леспромхоза в городок нефтяников, – и последним, кто ее услышал, был Прокурор.
Он бросил собакам последний кусок мяса, вытер руки полотенцем, висевшим на спинке стула, чьи ножки, казалось, вросли в землю (после смерти прокурорши стул не убирали со двора ни зимой, ни летом; ранней весной Прокурор сдирал с его железного каркаса толстую кору ржавчины и огромной маховой кистью вымазывал весь стул светло-голубой краской, которая еще кое-как держалась на деревянных планках сиденья и спинки, но к середине лета облезала с каркасных прутьев, словно они были сделаны из какого-то особого металла, обладавшего неукротимой способностью сбрасывать с себя краску), и, обратив к собеседнику длинное лошадиное лицо, воскликнул:
– Впору пожалеть, что у нас нет ни одного колокола!
Он опустился на стул и, широко расставив ноги и упершись руками в колени, вновь заговорил своим бесстрастным, невыразительным голосом, который вполне мог принадлежать какому-нибудь неодушевленному предмету – ну, скажем, его поношенным, но аккуратно начищенным ботинкам:
– Такие новости следует возвещать под аккомпанемент траурного колокольного звона. Подумать только: Буяниха умерла.
Откинувшись на спинку стула, он поставил правую ногу на сиденье и обхватил руками худую лодыжку. В такой неудобной позе он просиживал с утра до обеда, глядя прямо перед собой крохотными серыми глазками, но не замечая ни приветствовавших его прохожих, ни собак, греющихся на солнышке или роющихся под забором, собак, на содержание которых, по слухам, он тратил большую часть своей пенсии. Даже не взглянув на часы, ровно в двенадцать он отправлялся обедать. А после обеда, вернувшись на привычное место и водрузив на стул уже левую ногу, он дремал, пока некий внутренний часомерный механизм не подсказывал ему, что пора пить чай. Вечера он проводил на том же стуле с книгой в руках. Иногда это были стихи, но чаще – один из томов «Истории государства Российского», аккуратно обернутый белой бумагой. В дождливую погоду поверх полотняного костюма он надевал прорезиненный плащ. Посетителей (а они не перевелись и после того, как он вышел на пенсию) он принимал тут же, во дворе, сидя на своем стуле под окном кухни, и только сильный дождь заставлял его пригласить человека в дом – в холодную полутемную комнату с портретом прокурорши на стене, с застеленным клеенкой столом, на котором красовалась бронзовая чернильница, с разнокалиберными шкафами, набитыми потрепанными книжками.
Внезапно он пошевелился.
– Неужели она умерла дома?
И впервые в его голосе прозвучало нечто очень отдаленно напоминающее печаль или недоумение.