Какое чудовище могло разорвать так одежду? Тянуло несчастного одновременно в разные стороны, но каким образом? Крестьяне могли думать, стоя за моей спиной, что угодно, потому что я чуть ли не носом водила по изодранным в кровь бледным рукам. Отпечаток челюсти, рваный рукав, и рубаха пошла на груди драной тканью, отпечаток челюсти на правой руке… разрыв…
— Брат Грегор?
Я крикнула громче, чем стоило, но я и не ожидала, что он возится в колосьях от меня буквально метрах в пяти. Чем бы он ни был занят, отозвался он моментально.
— Сестра?
— Вы что-то нашли, мой брат? — Брат Грегор помотал головой, а я указала на тело: — Как полагаете, брат, как его волокли?
Если он придет к тому же выводу, что и я, мне уже будет проще. Брат подошел, отирая о штаны испачканные в земле руки, вопросительно посмотрел на меня.
— Рубаха, — прошептала я, чтобы крестьяне меня не слышали. — Брат, охотятся ли оборотни стаей?
Он жестом переместил свет ниже, и губы у него скривились так, будто я уточнила какую-то нелепость. Но он не съязвил, только снова помотал головой. Я ждала: он должен был увидеть то, что и я. И ждала долго.
— Похоже, сестра, что его волокли, — наконец скупо заметил брат Грегор. — И еще — рубаха, — он бросил на меня очень быстрый и невероятно изумленный взгляд и сразу вернулся к телу. Теперь он тоже присел на корточки и рассматривал жертву не менее пристально, чем это делала я. — И очень похоже, что в самом деле было два… два зверя?
Брат был в сомнениях. Казалось, он сам не очень верил тому, что видел и говорил, но мы видели одно и то же: он, послушник, маг, охотник, опытный и умелый, несмотря на возраст, и я, монахиня, юрист, не имевшая понятия о чудищах из темноты, но умеющая осматривать место происшествия и замечать то, что не видят простые люди. У нас вышел любопытный тандем — охотник и попаданка. Занятная команда.
— Оборотни не охотятся так, как звери, оборотни убивают. А здесь, — он прикоснулся рукой к рубахе, — здесь была именно что охота. Они тянули добычу друг у друга. Я обнаружил странное: два зверя катались в поле и грызлись, кровь свежая и колосья примяты не так давно. Этого беднягу убили вон там, — и он указал рукой в другом направлении, — а что звери? Не поделили добычу, один прогнал другого и уже не вернулся, потому что собралось много людей?..
— Все же не оборотень? — я смотрела ему прямо в глаза. Прекрасно быть монахиней и послушником, никаких двусмысленностей, никаких. — Скажите мне, брат.
— Я отвечу, когда поймаю его, — недобро улыбнулся брат Грегор. — Его, ее или их. Вы просили довериться вам и утверждали, что Милосердная не позволит вам совершить ошибку. Так что же, она и ведет вас как избранную слугу свою, я преклоняюсь перед ней и рукой ее, направляющей ваш разум. Но берегитесь, будьте осторожны, сестра. Очень осторожны. Кто бы это ни был, он где-то здесь.
Глава двадцатая
— Кого-то ищете, сестра?
Рассвет застал меня на монастырском кладбище. Здесь не было крестов и могильных плит, как ни странно — лишь урны с прахом, в которых, как в обычных вазонах, росли яркие синие или желтые цветы. Но на втором ряду могил я поняла, что странное — это только мое привычное восприятие. Стереотипы владели и мной, как я ни сопротивлялась.
Синие цветы — монахини, желтые — миряне.
— Блок, — задумчиво проговорила я. — Помните их, сестра?
Сестра Аннунциата обиженно поджала губы.
— Я еще не выжила из ума, сестра, — проскрипела она. — Вон могила госпожи Блок, — она указала на урну с желтыми цветами, — а вон и старшей сестры. Пряменько справа от вас. Бедняжка так болела, кашляла не переставая и вся исчахла, Лучезарная смилостивилась над ней. Что это вдруг вы вспомнили? Проблемы с казначейством?
Я не успела удивиться тому, что сестра Аннунциата с таким волнением и явным знанием дела спросила меня об этом, опустилась на колени и быстро посчитала возраст почившей Клары. Сорок три года. Сестры Клары?.. Ведь цветы синие. И после покачала головой, потому что сестра Аннунциата проявила необъяснимое беспокойство.
— Слава Лучезарной, — и сестра небрежно сложила руки в молитвенном жесте. — Матери-настоятельнице только этого сейчас не хватало.
Мне нужно было спросить, при чем здесь она, но сестра Аннунциата была более сведуща, чем сестра Шанталь, и это выглядело подозрительно. Поэтому я взглянула на нее как можно более безмятежно, а сестра Аннунциата нахмурилась:
— Неужто кто-то еще хочет к нам в обитель? И предлагает что-то взамен?
— Нет, насколько я знаю, — ровно ответила я и порадовалась, что опыт давно приучил меня выдерживать любой удар. Опыт — и люди, все те же люди со своим бесконечным враньем. Каждый второй судебный процесс грозил сюрпризами — нотариально оформленным разрешением на продажу спорного имущества, распиской о погашении долга, не менее верно оформленной, алиментами, выплачиваемыми ежемесячно путем банковского перевода в размере гораздо большем, чем истица могла по закону претендовать… Улыбаемся и машем, мне всегда казалось, что эту фразу сценаристы мультика подслушали у знакомых юристов.
— Красильная мастерская господина Блока приносит казначейству хороший доход, — вернулась сестра Аннунциата к тревожившему ее вопросу, — только и вы же, сестра, недовольны были, что господин Блок, поправьте, если я путаю, передал долг самому казначейству, а не нашему монастырю. Деньги, сестра, на дороге не валяются, а вы умны довольно, чтобы не отдать епископату еще один источник дохода, — и, выдав это изумительное заключение и оставив меня в состоянии, близком к шоковому, сестра Аннунциата величественно удалилась с территории кладбища.
Я постояла еще минуту и, стараясь не бежать, не привлекать внимания, пошла в свой кабинет.
Я устала. Ночь прошла спокойно — без нападений и появлений чудовищ, но напряженно для меня лично. Я отчитала несчастного, покрыла его тело лентой и долго упрашивала крестьян забрать тело, к которому они опасались прикасаться и ждали какого-то Луи с повозкой. В конце концов терпение у меня лопнуло, и сестра Шанталь уступила место Елене Липницкой. Крестьяне повиновались, брат Грегор отправился куда-то в леса, а я в сопровождении своего охранника вернулась в монастырь.
Я устала, но отдыхать было некогда. И в кабинете я вытащила договоры и изучила их в который раз.
Уильям С. Блок передал в приют в счет уплаты долга жену и двоих дочерей — супруга и старшая дочь, ставшая сестрой, почили с миром. Младшая дочь, как я понимала, ушла из приюта после смерти родных, но это требовалось проверить. Увы, но этих бумаг у меня не было, как и доказательств того, что сестра Аннунциата ничего не напутала. Все же вряд ли она ошиблась, потому что говорила очень уверенно, зная, что сестра Шанталь в любую минуту ее поправит. В договоре была только сумма долга, а сестра Аннунциата сказала, что речь шла о красильной мастерской, и мне этого было достаточно, чтобы сделать определенные выводы. Может, не стопроцентно верные, но очень близкие к тому.
Уильям С. Блок некогда заложил свою мастерскую, и лет он был уже немалых, если смотреть на возраст сестры Клары; по какой-то причине ему требовалось обеспечить спокойную старость жены и дочерей, поэтому он предложил епископату удобную сделку: он «продает» в приют своих близких, а монастырь в обмен выкупает у неизвестного мне залогодержателя мастерскую, вероятно, по бросовой цене. И я бы не удивилась, если бы сейчас младшая госпожа Блок поживала себе преспокойно при этой мастерской или даже работала там… я бы даже не удивилась, узнав, что семья Блок жила в приюте как у Милосердной за пазухой.
Так поступали и в нашем мире. Богатые наследницы и наследники нередко покидали суетный мир, оставляя прочую родню с носом. Уберечь имущество семьи от картежников, пьяниц и расточителей, передать состояние в ведение монастыря — где всегда находились сестры и братья, умеющие обращаться с любым предприятием, и самим уединиться в тихой обители. Были обратные ситуации — когда в монастырь уходили по принуждению, отписывая наследство… «Гардемарины»? Кажется, да, богатую наследницу Софью насильно отправляли на постриг, и она должна была подписать монастырю дарственную.
Отлично, подумала я и придвинула к себе договор Консуэло. Вот эту сделку провела уже я сама, и я понятия не имею зачем. Я не знаю о доброй воле, не знаю, почему Консуэло рассказывает всем другую легенду, но причина у всего этого есть, бесспорно, есть.
Софья, Софья, она же пыталась сбежать из монастыря и не смогла, но не потому, что не хотела, потому что ее ловили — и поймали, что немаловажно; дарственную она подписала перед самым постригом, а потом — сценарное стечение обстоятельств, и ей удалось уйти, пусть и нищей. Если семья Блок жила в приюте неплохо, если Консуэло не хочет отсюда никуда уходить…
У меня было к ней очень много вопросов. Больше, чем к Розе, больше, чем к Лоринетте. Ответы на эти вопросы я, может быть, получу, стоя на тонком-тонком льду едва замерзшего озера: один неверный шаг, одно неловкое движение — мне конец.
Может ли быть так, что договор Консуэло каким-то образом защищает ее интересы? Да. Возможно ли, что она бегала по городу, как и Софья, и все из-за того, что ее уже продали или хотели продать в работный дом — в наш приют? Тоже да. Потом она что: смирилась? Поняла, что бежать некуда и бродяжничество было ошибкой?
Кое-как я съела завтрак. Кусок не лез в горло, вызывая чуть ли не спазмы, голова была неприятно пуста от усталости и недосыпа. Я ушла к себе в келью, взяла чистые вещи, отправилась в монастырскую баньку — прийти в себя. В этот утренний час там никого не было, аромат воды успокаивал, но тело, не разум.
Консуэло поддерживает легенду — не потому ли, что договор создан сестрой Шанталь и больше ни одной живой душе не известен? Или мать-настоятельница в курсе? Она нужна мне — и в то же время нет никого опаснее нее. Единственная, кто имеет надо мной в монастыре власть, кто не хочет меня почему-то видеть. У меня в кабинете нет даже бумаг, которые могут пролить свет на эту историю, есть только люди, которые мне соврут, недоскажут, уйдут от прямого ответа, будут искренне заблуждаться, черт бы их всех побрал. У меня только те, кому верить бессмысленно — моя кара за то, что я всегда не любила людей?