то ли вовсе не счел прегрешением, и беспокоился только за то, чтобы возница меня не опрокинул.
Где-то на середине нашего спуска я услышала топот копыт со стороны монастыря и испуганно обернулась. Пугаться мне было нечего, но отчего-то я решила, что это за мной, что меня вернут, отберут бумаги. Если мать-настоятельница обо всем знала, если Консуэло добилась аудиенции у нее, то мои планы могут порушить. Но это был Микаэль — отец Андрис отправил его мне в подмогу.
Зачем бы ты мне сдался, с досадой подумала я, но ничего не сказала. Избавлюсь от него как-нибудь.
Мы спустились без происшествий, въехали в лес. Дорога была другой — мы свернули налево, по направлению к городу, не к крестьянским угодьям. Над моей головой шелестела листва, пели птицы в ветвях, шустро пересек наш путь огромный, размером с овчарку, серый заяц — уши у него были короче, чем у известных мне, но способ бега подсказал, что это какой-то похожий вид.
У меня было плохое предчувствие. Я сказала себе — оснований для этого нет, если только мои опасения, что меня остановят. Пока я не скажу, что дом принадлежит монастырю и Альфонсо может убираться куда захочет, все еще можно обернуть вспять. Есть и еще одна вещь: да, договор поддельный, а я сейчас заявлю, что он подлинный, что имущество принадлежит монастырю, и по факту я совершу подлог. Что тогда? Красильня осталась епископату, значит, когда господин Блок шел на сделку, он понимал, что рассчитывать можно лишь на нашу порядочность.
О моем договоре не знает никто. Кроме отца Андриса, но меня защищает тайна исповеди. Если я верну домой Пачито и Микаэлу, которые, может быть, считаются умершими, то мы с этим Альфонсо будем в равных условиях: он не сможет сказать, что дом принадлежит ему, а я не смогу объявить дом имуществом монастыря. А почему Люсия сомневалась, верить богемам или же нет? Ах да, в ее доме мог поселиться целый табор… Как же мне сделать так, чтобы овцы остались целы, а волки сыты, причем пастуху не должна быть объявлена вечная память?
Опекун, подумала я, когда взгляд мой упал на Микаэля. Непонятно было, при чем тут он, может, натолкнуло на мысль то, что он был богат и ни в чем не заинтересован? С минимальными рисками я могу назначить малышу опекуна. Такого, на которого смогу положиться. У меня сейчас есть все, чтобы никто ни к чему потом не придрался. Ведь договор составляла я, нужно только найти в нем подходящее место.
Коротко заржала, словно вскрикнула, лошадь, запряженная в мою коляску, ей так же тревожно ответил конь Микаэля. Через кусты, не разбирая дороги, бросился еще один заяц, а может, не заяц, а какой-то иной серый зверь, крестьянин хлестнул лошадь, второй крестьянин закрутил по сторонам головой.
— Кум! — окликнул он, но мой возница уже нахлестывал лошадь, а та и рада была бежать. Дорога была изъезженной, каменистой, коляску подкинуло и мы чуть не опрокинулись, а наша лошадь споткнулась и встала, но, к счастью, ничего себе не повредила. — Эй, кум!
С истерическим ржанием сорвалась с места следовавшая за нами лошадь, я вцепилась в бортики коляски, подняла голову и увидела того, кто нас поджидал.
Это был, без сомнения, волк — кто-то из волчьей братии, наверняка тут водились виды крупнее и мощнее наших волков. Оскаленная пасть, но вид спокойный, как ни парадоксально это не было. Будто он не собирался нападать, а просто преграждал нам дорогу.
— Ведьма! — выдохнул мой возница, а его кум тут же замертво свалился мне под ноги. — Милосердная, убереги!
У нас тут мужчины и бесполые некто, подумалось мне, и тут же я осекла себя: глупости. Верить можно было отцу Андрису и более никому. Мне ведь в голову бы не пришло утверждать, что на снимке ночного неба какое-то НЛО, потому что это нелепая выдумка и объяснений может быть сколько угодно. Над моей головой пролетел в волка огненный шар и раскололся на части прямо перед его мордой, не причинив никакого вреда.
Волк сделал шаг.
Он, казалось, раздумывал. Был разумен? Или проще — был сыт? Я видела на его морде темные потеки. Он плотно подкрепился, тогда какого же черта он вылез сюда? Как не вовремя. Что я могу? Молиться, ехидно напомнила я себе. Это у меня неплохо должно получаться.
Микаэль не рисковал еще раз атаковать зверя, а тот выжидал. У него от выбора глаза разбежались: и кони, и люди, жри не хочу. Умнее всех поступил тот крестьянин, чья лошадь тоже оказалась мудрее: он прикинулся мертвым, а лошадь дала стрекача. Если кто-то из нас пошевелится, может быть плохо. И еще мы как-то сидим и стоим в общей куче…
Первой не выдержала наша лошадь и в ужасе снова всхрапнула. Волк отмер, и я увидела, как он огромен в прыжке. Просто монстр. Лошадь вздыбилась и заржала, возница свалился с козел на землю, в волка полетел еще один шар — мимо, зверь всей тушей навалился на лошадь, опрокинул ее, и я потерялась, где верх, где низ, где небо, где земля.
Коляску несчастная лошадь потащила за собой. Вопил крестьянин, не успевший выбраться, все было как в замедленной съемке, а я взлетала куда-то и вертелась, как в центрифуге, под ржание, крики и звериный рык.
Наверное, меня подхватило потоком воздуха, потому что в следующий миг я не смогла дышать — так сильно ударилась грудью о спину уже несущегося во всю прыть коня, прямо перед лицом была короткая рыжая шерсть и лошадиные мускулы, и я не задумывалась — что, куда, для чего, я пыталась сделать хоть один вдох. В ушах стояли кошмарные звуки, конь тоже встал на дыбы и, кажется, развернулся, а потом я совершенно оглохла от выстрела.
Меня теперь прижимала к спине лошади чья-то рука. Пахло кровью и порохом, вопил крестьянин, лошадь встала и замерла, рука исчезла. Очень быстро все кончилось, за мгновения, но, может, так же быстро и началось.
— Брат! Брат! Кум! Брат!
Я различила, что это были два голоса: Микаэля и одного из крестьян. Я застонала от спазма мышц во всем теле, с трудом подняла голову. Перевернутая телега, крестьянин вытаскивает кума, тот стонет, но, похоже, не пострадал, Микаэль на коне стоит поодаль, и лицо его болезненно перекошено, руки он держит перед собой. От лошади и зверя меня отделяла спина — чья, я не сомневалась.
— Брат Грегор, — позвала я, но он не повернул головы. Мысленно сказав слова, не подобающие святой сестре даже в мыслях, я сползла с лошади и обошла ее.
Пока я подходила к телеге, Микаэль успел спешиться. Руки он так и держал перед собой, и теперь я отчетливо видела, что они у него сильно обожжены. Брат Грегор держал в одной руке мушкет, другой рылся за пазухой. Крестьяне встали, оба перепачканные, но целые, и теперь отступали от мертвой лошади и мертвого зверя.
Мне показалось, что волк без сознания и еще может встать.
— Эй, ты, земляная рожа, — крикнул брат Грегор крестьянам. — Поди сюда, возьми это и полей брату на руки.
Крестьяне двинулись к нему как завороженные, я сделала еще один шаг к телеге. Удивительно, меня никто не остановил.
Огромный зверь, ухо разорвано, и недавно. Сегодня ночью? Лошадь было уже не спасти, и над жертвой и хищником начинали роиться мухи. От запаха крови во рту появился металлический привкус, меня замутило. Я оглянулась — крестьянин с благоговейной физиономией поливал на руки Микаэлю сияющую воду, и волдыри пропадали, ожог спадал. Вот почему не пьют ее, подумала я. Как все просто. Впрочем, матери-настоятельнице сияющая вода не смогла помочь. В каждом мире, даже там, где живут оборотни и действует магия, все равно должна оставаться возможность для чуда, и случается оно не всегда.
Не каждый раз.
— Я предупреждал вас, сестра, что стоит быть осторожной, — упрекнул меня брат Грегор, подходя ближе. — Ваше счастье, что я гонял его почти целую ночь и не давал ему передохнуть. Каких-то трех часов, пока я возил бургомистру того, первого зверя, ему все-таки для передышки не хватило. И брат, конечно, помог, — он быстро оглянулся на Микаэля — тот уже оправился от ран и теперь осматривал ссадины крестьян, — хотя и не умеет правильно создавать огонь, да оно было и не надо…
— Это же зверь, — сказала я удивленно. — Просто животное.
— Разумеется, сестра. Если я взрежу ему брюхо, уверен, найду что-то от жертв и у него. Этот, — брат приблизился к волку, я осталась на месте, — скорее всего, первый попробовал охотиться на человека. Добыча легкая, не то что прочий зверь. Только тощий…
Я не выдержала и засмеялась. Не подобало святой сестре, тем более в такой трагической ситуации, но я простила себя: все-таки стресс. Я до сих пор не осознала, что была на краю верной гибели или могла сильно перекалечиться, я понимала, что кошмар придет позже, ночью, и долго потом не даст мне покоя. И все же мне было очень смешно: как и люди, звери гнались за легкой добычей, не понимая, что ей не насытишься, что придется выслеживать ее, новую, еще и еще, снова и снова, и до тех пор, пока это не приведет к такому концу.
— Да простит меня Лучезарная, — пробормотала я. — Переверните коляску, братья мои, и поймайте сбежавшую лошадь. Мне нужно спешить в город, у меня много дел.
Глава двадцать четвертая
Город был синий и розовый. Длинными росчерками ложились тени домов и тонких шпилей, разрезая узкие, вымощенные булыжником улицы, пахло выпечкой и — я не сомневалась! — дерьмом, мне стоило спуститься со ставших уже привычными высот, чтобы убедиться: я далеко не в таком просвещенном времени, как это казалось в монастыре.
История наврала, а может, ее писали восхищенные победители. Что-то приукрасили, в чем-то приврали, где-то посетовали, что прогресс был слаб, женщины — неграмотны, труд — изнурителен и африканцы предпочитали оставаться рабами до середины девятнадцатого века, да и потом не слишком охотно принимали свободный статус.
Я убедилась, что это и правда, и одновременно и ложь.
Менять ход событий — легко, только кто это вспомнит?
Микаэль, который, несмотря на ранения, вызвался сопровождать меня и дальше, рассказал, как обстоят дела в других работных домах епископата. Так же, как было у нас до того, как я взялась все перестраивать. Перемены не беспокоили монахинь и были не важны женщинам. Встречали их кто-то покорно, а кто-то в штыки, и не так уж стремились менять заведенный порядок вещей. Зачем? Полно, и я покачала головой на какую-то пылкую реплику Микаэля, разве в то — мое, прежнее — время люди не полагали, что выйти замуж — главное в жизни? Что диплом о высшем образовании должен быть, принесет он достойную жизнь или потешит эго? Разве не лупили детей и жен, не работали за гроши, имея возможность монетизировать хобби и получать удовольствие и совершенно другие деньги? Разве не бежали со всех ног от любой «нетаковости», не признавая за собой право жить без оглядки на кого-то еще?