ажение 2-й армии красных и поставили их 3-ю армию перед угрозой катастрофы Осенью 1918 года авангарды народоармейцев отделяло от позиций других народоармейцев — каппелевцев — и от аванпоста частей Комуча расстояние всего в несколько десятков километров. Один рывок в сторону Тетюшей — и фронт сомкнется, но… Страшной проблемой для прикамцев был снарядный и патронный голод: все боеприпасы, а также артиллерию они добывали в бою, отбирая их у красных. Естественно, этого явно не хватало. А боеприпасы были — в Казани, Симбирске, на освобожденных от красных уральских территориях. Следовательно…
Внимание, читатель! Вникни в обстановку. Уже освобожден весь Урал, на повестке дня взятие Перми, казаки-дутовцы братаются на юге с самарскими бойцами-«учредиловцами», вот-вот восстанут рабочие Верхней Волги от Нижнего Новгорода до Подмосковья (уже сражается Ярославль).
Что в данном случае требуется в первую очередь от антибольшевистских сил?
Объединиться, правильно выбрать направление ударов и побеждать! Ведь если, к примеру, Прикамскому восстанию будет своевременно оказана помощь боепитанием и войсками, то силы сопротивления могут почти без борьбы и потерь нанести удары через Прикамье на Пермь, Вятку и Тетюши (откуда рукой подать до Казани и Симбирска). И тогда — все силы уральского, сибирского и волжского антикоммунизма в едином кулаке. И вся Средняя Волга без особых усилий уплывает окончательно из рук большевиков. А тогда можно смело устремляться вверх по Волге, поднимая на пути рабочие восстания в Нижнем, Костроме и других городах и пополняя тем свои ряды. Направление — Москва. Уже осенью 1918 года…
Я уже не говорю о том, что в таких условиях вполне реальным становится захват Саратова и соединение с донскими и астраханскими казаками, осаждающими Царицын, то есть соединение с силами антибольшевистского Юга. А можно этого и не делать — бросить все ресурсы на взятие белокаменной: при численном перевесе повстанцев успех был более чем вероятен. Подчеркиваю: силами только Восточного фронта — без Краснова, без Деникина и еще до того, как в Сибири объявился Колчак.
Я еще раз намеренно акцентирую внимание читателей: таких грандиозных возможностей у белого движения не будет более никогда! Ни разу за всю войну!
Воистину, это время — кульминация российской трагедии; и большевики это знали — не случайно Ленин будет постоянно подчеркивать: на Восточном фронте решается судьба революции.
Почему же такие перспективы не стали реальностью? Почему 1918 год стал для антикоммунистического сопротивления временем упущенных возможностей? Слившись в единый шквал народной войны, разные потоки повстанчества единства так и не обрели. Если рабочие и крестьяне еще находили общий язык, то казаки и «националы» — не всегда. Даже между уральскими и оренбургскими казаками возникали подчас организационные трения — в ходе первого периода борьбы, с ноября 1917 года по апрель 1918-го.
Это все играет на руку большевикам. О противоречиях внутри башкирского национально-освободительного движения я уже писал: там был чудовищный разлет течений — от религиозного до социалистического (и сторонники последнего во главе с председателем Уфимского правительства А. Валидовым нанесли в конце 1918 года предательский удар в спину собственному делу, переметнувшись к большевикам).
Наконец, имели место просто региональные, местечковые трения. В. Молчанов — будущий ижвеско-воткинский начдив, в то время командующий Алпашской дружиной в устье Камы, — в своих мемуарах «Борьба на востоке России и в Сибири», к примеру, хвалит «своих» елабужских бойцов и порицает уфимцев за «пробольшевизм» (это противоречит всему, что мы знаем о партизанских антикоммунистических боях в Уфимской губернии). Налицо элементарное местничество, явно не полезное общему делу.
Крайне отрицательную роль сыграло отсутствие лидера — как в личностном, так и в политическом смысле. Коллегиальное руководство Учредительным собранием Ижевска Прикамским восстанием себя явно не оправдало единственным результатом его можно считать отставку командарма Д. Федичкина в самый ответственный момент борьбы и самороспуск самого собрания «из боязни быть арестованными Федичкиным».
Как следствие — утеря стратегической инициативы и последующий крах восстания.
Разброд в руководстве уфимского Ксе-Курултая завершился развалом фронта, падением Уфы, самоликвидацией башкирского правительства и бегством А. Валидова в красный лагерь (а оттуда — за границу) — и это при том, что Башкирия отнюдь не исчерпала сил к сопротивлению и бойцы-башкиры в 1919–1920 годах были едва ли не гвардией у Колчака. Не на высоте оказались и казанские руководители, сдавшие город через месяц с небольшим после начала своей деятельности.
Но особенно не выдерживает никакой критики деятельность самарского Комуча: его руководители оказались настоящими военно-политическими импотентами и не только не помогли никому из своих борющихся коллег: ни казанцам, ни прикамцам, ни казакам Краснова под Царицыном (а возможность явно имели: и войска, и оружие хватало, и расстояние до любого из вышеуказанных союзников было минимальным), — но даже и себя защитить не смогли, позорно сдав собственную территорию на милость наступающих дивизий Чапаева и Гая. Более того: самарские горе-руководители не смогли мобилизовать на свою поддержку немалый потенциал волжского крестьянства, настроенного явно антибольшевистски, — напомню, что территория, контролируемая Комучем, — это впоследствии театр военных действий двух крупнейших крестьянских восстаний: «чапанной войны» (начало 1919 года) и «вилочного восстания» (начало 1920 года). И еще: падение Самары привело к падению Оренбурга и Уральска в конце 1918 года, причем вернуть их уже не удалось.
Свою огромную долю ответственности за неудачи 1918 года (в частности, за катастрофу на Волге) несут тогдашние левые партии — эсеры и социал-демократы: именно последние и преобладали в Комуче. Эсеры, которые могли и должны были стать политическим авангардом освободительной войны (от них этого ждали, и, что самое интересное, в этом их обвиняла коммунистическая пропаганда), по сути, растерялись и попрятались. То, что их отдельные представители сражались в рядах сопротивления, не отменяет тот факт, что ЦК этой партии официально отмежевался от этой войны и заявил о нейтралитете (в 1922 году их все равно поволокут на так называемый эсеровский процесс — так-то, голубчики, раньше думать надо было!).
Кроме того, множество эсеров было и в красных рядах — вспомните хотя бы главкома Восточного фронта М. Муравьева! А леворадикальная часть эсерства так называемые «максималисты», — несмотря на огромное количество конфликтов (в том числе вооруженных) с большевиками, в описываемых событиях выступала на красной стороне баррикады — в частности, послала свои боевые отряды на подавление Прикамья! Это при том, что большевики максималистов явно использовали по принципу «на безрыбье и рак рыба» и откровенно не уважали: вспомните уничтожающую характеристику, которую дал максималистам советский официоз устами писателя А. Фадеева в романе «Разгром».
Что же касается социал-демократов (меньшевиков), в том числе самарских, то они с началом Прикамского восстания выпустили официальный документ, начинавшийся словами: «Мы скорее примиримся с большевизмом, чем с реакцией!»
«Реакция» — это, надо понимать, восставшие ижевцы… Большевики, кстати, за это сразу ухватились и… перепечатали меньшевистское обращение в своих типографиях, а затем разбрасывали его в виде листовок на позициях прикамских народоармейцев.
Представляете российский театр абсурда: красные распространяют листовки белых для разложения рабочей повстанческой армии! Где, в какой стране возможен еще подобный политический сюр? А ведь действовало! По воспоминаниям ветеранов Прикамского восстания, дезорганизовало это бойцов весьма и весьма.
Подобную же позицию социал-демократы позднее заняли и по отношению к Колчаку, под их влиянием прикамцы всерьез обсуждали идею… войны с Омском. Вышеописанное предательское поведение социалистического башкирского лидера А. Валидова также имеет аналогичное происхождение и объяснение. И не случайно, когда в конце 1918 года социал-демократы обсуждали место проведения своей партконференции (нашли время!), то саркастичный А. Пепеляев язвительно предложил им собраться в Циммервальде. Вряд ли стоит напоминать, что именно в этом швейцарском городке Ленин со товарищи провозгласил курс на разжигание гражданской войны в России.
Но самые главные вопросы приходится задавать белому командованию. Вернее, его высшему эшелону.
Как я уже говорил, Прикамское восстание — кульминация этих событий. От вопроса, победит оно или захлебнется в крови, зависит абсолютно все. Зависит, если хотите, судьба России. И тогда вопрос: зная о проблемах восставших (а они к сентябрю прорвали информационную блокаду и дали о себе знать всем центрам сопротивления), помог ли им хоть кто-нибудь?
Ответ ошеломляющий: никто. Единственная помощь пришла из осажденной Казани — оттуда капитан 2-го ранга В. Феодосьев на кораблях Камской флотилии доставил в Ижевск одну пушку с пятьюдесятью снарядами, сто гранатных капсюлей, пятьдесят седел, тридцать фунтов взрывчатки и сорок тысяч патронов. «Это все, — с горечью вспоминает на страницах лос-анджелесского журнала „Первопроходец“ Д. Федичкин, — что дала ижевцам богатая Казань». При этом флотилия Федосьева бросила позиции и, не поставив повстанческое командование в известность, ушла в Уфу по реке Белой.
А на ее место немедленно приплыли красные корабли Ф. Раскольникова. «Это было одной из главных причин, — констатирует Д. Федичкин, способствовавших падению Прикамского края».
Подчеркиваю: это была единственная помощь восстанию. Из Самары, как я уже говорил, ничего дождаться не пришлось. Но, что самое главное, не помогли и главные силы на Урале. Предшественник Колчака в Омске генерал В. Болдырев на отчаянные призывы о помощи не только не ответил, но даже не занес сведения об этом в дневник, который он вел ежедневно. Ну ладно, Болдырев в конце концов был, по всеобщему признанию очевидцев, одним из самых бездарных белогвардейских руководителей — чего стоят хотя бы его абсурдные планы наступления на Вологду, с которыми он в эти дни носился.