Неожиданно мисс Дарнуэй улыбнулась:
— Кажется, я поняла. Вы говорили, словно безумец, но я поняла. Но кто убийца?
— Не знаю, — признался Пейн тихо, — знает отец Браун. А он говорит, что убийство совершил тот, чья воля была свободна, как этот ветер с моря.
— Отец Браун удивительный человек, — промолвила Аделаида после паузы, — только он один скрашивал мою жизнь здесь, пока…
— Пока? — Пейн порывисто шагнул к ней, едва не столкнув бронзовое чудище с пьедестала.
— Пока не появились вы, — улыбнулась она.
И спящий за́мок проснулся. Здесь не место описывать все стадии его пробуждения, хотя многое свершилось еще до того, как на берег опустилась ночь. Много раз Гарри Пейн шагал этим путем по темным пескам, но никогда еще не испытывал такого невероятного счастья — внутри него словно плескалось алое море. Ему казалось, что замок утопает в цветах, бронзовый тритон сияет позолотой, а фонтан бьет струями воды и вина. И вся эта благодать происходила из единственного слова «убийство», смысла которого художник до сих пор не сознавал. Он просто принял его на веру и не прогадал, ибо был из тех, кто чуток к гласу истины.
Прошло больше месяца, и Пейн вернулся в свой лондонский дом, где должен был встретиться с отцом Брауном. С собой художник привез снимок портрета. Его сердечные дела продвигались настолько успешно, насколько возможно, учитывая недавнюю трагедию, и хотя его самого она почти не затронула, все же трагедия напрямую относилась к семье Дарнуэев. В последнее время художнику пришлось заниматься многим, но только когда уклад замка вернулся в привычную колею и портрет водворили на старое место в библиотеке, Пейн получил возможность сфотографировать его со вспышкой. Прежде чем отослать снимок антиквару, художник привез его в Лондон, чтобы показать отцу Брауну по настоятельной просьбе последнего.
— Вы чего-то недоговариваете, отец Браун, — заметил Пейн. — Судя по вашему виду, вы давно разгадали загадку.
Священник скорбно покачал головой:
— А вот и нет. Должно быть, я болван, но кое-чего я до сих пор не понимаю. До определенного момента мне все ясно, а как только доходит до… Вы позволите снимок?
Священник поднес фотографию к глазам и близоруко прищурился.
— А лупа у вас есть?
Пейн подал лупу. Некоторое время патер пристально разглядывал снимок.
— Взгляните на корешок книги, что стоит на полке за рамой. «История папессы Иоанны». Интересно, как… о Господи. А вот и еще одна, что-то про Исландию. Невероятно, обнаружить разгадку таким удивительным способом! Где были мои глаза? Какой же я осел, что не заметил раньше!
— Не заметили чего? — нетерпеливо спросил Пейн.
— Недостающего звена, — ответил отец Браун. — Зато теперь мне все ясно. Да, теперь я знаю, как развивалась эта печальная история от начала до конца.
— И как же? — вскричал Пейн.
— Оказывается, — улыбнулся священник, — в библиотеке замка есть книги о папессе Иоанне и об Исландии, и еще одна, название которой начинается: «Религия Фридриха…» Нетрудно догадаться, что в конце.
Заметив нетерпение собеседника, священник посерьезнел:
— По правде сказать, это недостающее звено не самое важное. В деле есть куда более существенные детали. Начать с обстоятельства, которое наверняка вас удивит. Дарнуэй умер не в семь часов вечера, он был мертв с самого утра.
— Удивит — это мягко сказано, — нахмурился Пейн, — учитывая, что днем мы оба видели его живым и здоровым.
— Нет, не видели, — спокойно возразил отец Браун. — Мы думали, что видим, как он возится с фотоаппаратом. Признайтесь, когда вы вошли, фотограф прятал голову под черным плащом. Во всяком случае, когда вошел я, так и было. Недаром что-то смутило меня в его фигуре. И не потому, что он хромал, — как раз хромым он не выглядел! Как всегда, Дарнуэй был в черном, но, согласитесь, если один человек попытается принять позу, свойственную другому, его телодвижения выглядят неестественно.
— Вы хотите сказать, — вздрогнул Пейн, — что мы видели незнакомца?
— Убийцу, — ответил отец Браун. — Он убил Дарнуэя на рассвете и вместе с трупом прятался в лаборатории. Отличный тайник: никому не придет в голову туда сунуться, а если кому и придет, в темноте он мало что увидит. А затем убийца подстроил так, чтобы ровно в семь тело рухнуло на пол, а смерть Дарнуэя приписали старинному проклятию.
— Не понимаю, почему он не убил его ровно в семь? Ради чего стерег тело четырнадцать часов?
— А вы не задавались вопросом, — поинтересовался священник, — почему фотография так и не была сделана? Дело в том, что убийца хотел помешать Дарнуэю отправить снимок антиквару.
Внезапно наступило молчание, затем отец Браун тихо спросил:
— Неужели вы не видите, как все просто? Вы же сами сказали, что человек может придать себе сходство с портретом, но не проще ли нарисовать портрет, похожий на человека? Другими словами, нет никакого проклятия. Нет старинного портрета, нет надписи на портрете, нет легенды о муже, погубившем жену. Есть человек, умный и жестокий, который пожелал смерти другому человеку, задумав украсть его невесту.
Неожиданно священник печально улыбнулся Пейну, словно хотел его утешить.
— Думаете, я говорю о вас? Нет, вы не единственный, кто навещал старый дом из романтических побуждений. Вы знаете этого человека или думаете, что знаете. Ибо в душе Мартина Вуда, художника и антиквара, таились глубины, о которых не подозревали друзья. Помните, его пригласили в замок описать старинные картины? Когда художника зовут составить каталог пыльной рухляди, это значит, что от него ждут отчета, какими сокровищами обладают хозяева. И они не удивятся, если художник обнаружит то, о существовании чего они не подозревали. Разумеется, подделка должна быть отменного качества, и тут Вуд не оплошал. Так что он не преувеличивал, когда говорил, что картина написана мастером, по таланту равным Гольбейну.
— Я потрясен, — признался Пейн, — однако в этом деле еще столько неясного! Откуда он знал, как выглядит Дарнуэй? Как именно он его убил? Доктора до сих пор гадают о причине смерти.
— Я видел снимок, который австралиец прислал мисс Дарнуэй до своего приезда, — сказал священник. — Наверняка Вуду не составило труда узнать остальное. О многом мы можем только догадываться. Помните, он предлагал помочь Дарнуэю в лаборатории? Идеальное место, чтобы воткнуть иглу с ядом, особенно если все яды под рукой. Другое не давало мне покоя: как Вуд умудрился оказаться в двух местах одновременно? Как вытащил труп из лаборатории и прислонил к фотоаппарату, чтобы тот рухнул на пол спустя несколько секунд, а сам в то же самое время искал книгу в библиотеке? Какой я болван, что не догадался осмотреть книжные полки! И только сейчас, на этом снимке, благодаря счастливому стечению обстоятельств, обнаружил книгу о папессе Иоанне!
— Самую таинственную загадку вы приберегли напоследок, — мрачно промолвил Пейн. — Какое отношение к убийству имеет папесса Иоанна?
— Не говоря уже об Исландии и религии какого-то Фридриха. Остается выяснить, что за человек был покойный лорд Дарнуэй.
— И это все? — растерялся Пейн.
— Полагаю, старый лорд сочетал редкую образованность с эксцентрическим складом ума, — сказал отец Браун. — Как человек образованный, он знал, что не было никакой папессы Иоанны. Как человеку с чувством юмора, ему нравилось сочинять названия вроде «Змей Исландии», которых также нет в природе. Полагаю, название третьей книги звучит как «Религия Фридриха Великого». Еще одна выдумка. Зачем придумывать названия книгам, которые вовсе не книги? Другими словами, зачем нужен книжный шкаф, который вовсе не шкаф?
— Теперь я понял! — вскричал Вуд. — Выходит, в доме есть потайная лестница…
— И она ведет в комнатку, которую Вуд предложил использовать как лабораторию, — кивнул священник. — Дело не стоило выеденного яйца, а я вел себя как болван. Нас одурачили романтическими бреднями о вымирающих старинных семействах и разрушенных фамильных замках. Как тут обойтись без потайной лестницы, которая ведет в тайник, где во времена гонений прятались католические священники? И я заслужил, чтобы меня туда посадили.
Призрак Гидеона Уайза[121]
Отец Браун всегда упоминал это дело как самый курьезный пример в теории алиби, утверждающей, что никто, в отличие от легендарной ирландской птицы[122], не может находиться в двух местах сразу. Для начала, Джеймс Бирн как ирландский журналист являл собой ближайшее подобие ирландской птицы и сумел побывать если не в двух местах одновременно, то на двух полюсах общественно-политической жизни в течение двадцати минут. Один полюс располагался в роскошных залах отеля «Вавилон», где три угольных магната собрались с намерением провести локаут и списать его на забастовку. Второй — в кабачке за фасадом бакалейной лавки, где заседал другой триумвират, жаждущий превратить локаут во всеобщую стачку, а стачку — в революцию. Репортер сновал между враждебными станами беспрепятственно, словно новый герольд или дипломатический посланник.
Он застал трех миллионеров в джунглях цветущих растений средь леса коринфских колонн; в золоченых клетках под расписными сводами, куда доставали лишь верхние листья пальм, пели на разные голоса яркие экзотические птицы. Они могли бы с тем же успехом расточать свои трели в безлюдной глуши, а цветы — благоухать в пустыне, ибо бесчувственные дельцы, по большей части американцы, не обращали на них ни малейшего внимания. И здесь, среди лепнины, на которую никто не смотрел, птиц, которых никто не слушал, пышной обивки и величественной архитектуры, три шахтовладельца говорили о том, что залог успеха — рачительность, бережливость и самоограничение.
Один говорил меньше других и лишь смотрел зоркими неподвижными глазами через пенсне, и его улыбка под черными усиками очень напоминала презрительную усмешку. То был знаменитый Якоб П. Штейн, и он открывал рот, лишь когда имел что-нибудь сказать. Старый Гэллап из Пенсильвании, грузный, с почтенной седино