— Репетируем без костюмов, — объявила присутствующим жена мистера Мандевиля.
— Очень хорошо, — отозвался Найт, — конечно, без костюмов. Жаль, что костюмы к этому адскому действу такие вычурные и неудобные.
— Что за действо репетируете? — поинтересовался священник.
— «Школу злословия», — ответил Мандевиль. — Может, это и неплохая литература, но мне нужны пьесы. Моя жена любит так называемые классические комедии. По-моему, в них куда больше классики, чем комедии.
В этот момент к директору, ковыляя, подошел старый привратник, известный всем как Сэм — единственный обитатель театра по ночам. Он протянул директору визитную карточку и сказал, что его желает видеть леди Мириам Марден. Мандевиль отвернулся, но отец Браун еще несколько секунд подслеповато смотрел на его жену и заметил, как на ее лице мелькнула слабая улыбка, причем отнюдь не веселая.
Отец Браун ушел в обществе актера, который его привел и к тому же являлся его другом и единомышленником, что нередко в мире кулис. Однако, идя по коридору, он услышал, как миссис Мандевиль негромко велела миссис Сэндс покараулить у запертой двери.
— Миссис Мандевиль кажется очень неглупой женщиной, — заметил священник своему спутнику, — хотя почти все время держится на втором плане.
— Когда-то она слыла интеллектуалкой, — с грустью ответил Джервис. — Говорят, она зарыла в землю свой ум и талант, выйдя за этого невежу и ничтожество Мандевиля. Знаете, у нее самые утонченные представления о театральном искусстве, однако, разумеется, ей нечасто удается заставить своего повелителя и господина взглянуть на мир в подобном свете. Вам известно, что он хотел, чтобы такая женщина играла мальчишек в пантомимах? Признавал ее талант актрисы, но говорил, что на пантомимах больше заработаешь. Из этого вы сможете составить представление о его проницательности и чуткости. Но она никогда не жаловалась. Как-то раз она мне сказала: «Жалобы всегда возвращаются к нам эхом со всех концов света, а молчание нас укрепляет». Если бы только она вышла замуж за кого-то, кто разделял ее идеалы, то стала бы величайшей актрисой нашего времени. И вправду, высоколобые театральные критики по-прежнему очень высокого о ней мнения. Однако увы, она замужем за ним.
И показал на грузную фигуру Мандевиля, стоявшего к ним спиной и говорившего с дамами, вызвавшими его в вестибюль. Леди Мириам была очень высокой, манерной и элегантной женщиной, красивой по современной моде, взявшей за образец египетские мумии. Ее темные, прямо остриженные волосы отдаленно напоминали шлем, а ярко накрашенные и выступавшие вперед губы придавали ее лицу надменно-презрительное выражение. Ее спутница оказалась очень живой дамой с некрасивым, но вместе с тем привлекательным лицом и припудренными легкой сединой волосами. Звали ее мисс Тереза Тальбот, она все время говорила, в то время как леди Мириам казалась слишком усталой, чтобы произнести хоть слово. Только когда мимо проходили отец Браун и Джервис, она нашла в себе силы сказать:
— Пьесы — сплошная скука, но я никогда не видела репетицию в обычных костюмах. Почему-то в наши дни очень трудно найти то, чего никогда не видела.
— Поэтому, мистер Мандевиль, — вступила мисс Тальбот, оживленно и настойчиво хлопая его по руке, — вы просто обязаны дать нам посмотреть на эту репетицию. Вечером мы прийти не сможем, да и не хотим. Нам хочется взглянуть на забавных людей в смешных костюмах.
— Разумеется, если желаете, я могу предоставить вам ложу, — торопливо ответил Мандевиль. — Не угодно ли вашей светлости следовать за мной? — И он повел их куда-то по коридору.
— Вот интересно, — задумчиво проговорил Джервис, — такого ли типа женщин предпочитает Мандевиль.
— А есть ли у вас причины полагать, — спросил священник, — что он вообще кого-то предпочитает своей жене?
Прежде чем ответить, Джервис с секунду смотрел на него пристальным взглядом.
— Мандевиль — какая-то тайна, секрет, — мрачно сказал он. — Да-да, я знаю, что он похож на неотесанного мещанина, разгуливающего по Пикадилли. Но тем не менее, он — настоящая загадка. У него на совести есть какое-то темное пятно. И я сомневаюсь, что оно больше связано с мимолетными интрижками, нежели с его совершенно обделенной вниманием женой. Если так, то в их отношениях присутствует нечто большее, чем видится глазу. Собственно говоря, мне волею случая довелось узнать обо всем этом больше других. Но даже я не могу ничего понять из того, что знаю, кроме одного — тут какая-то тайна.
Джервис оглядел вестибюль с целью убедиться, что они одни, и добавил, понизив голос:
— Вам я рассказать могу, поскольку знаю, что вы умеете держать язык за зубами. Но на днях меня чрезвычайно удивило и заинтересовало одно происшествие, которое повторилось несколько раз. Вам известно, что Мандевиль всегда работает в небольшой комнате в конце коридора, прямо под сценой. Так вот, раза три мне довелось пройти мимо нее, когда все считали, что Мандевиль там один. Более того, я все три раза мог бы с уверенностью заявить, что знал, где находятся все женщины нашей труппы или дамы, которые могли бы прийти к директору.
— Все женщины? — спросил отец Браун.
— У него была женщина, — едва ли не шепотом проговорил Джервис. — К нему постоянно приходит какая-то женщина, которую никто из нас не знает. Мне даже неизвестно, как она туда проникает, поскольку вход в кабинет Мандевиля только из коридора. Мне кажется, что я однажды видел некую даму под вуалью или в накидке, которая в сумерках, словно призрак, выходила из театра через черный ход. Но это был не призрак. И я не верю, что это какая-то банальная интрижка. По-моему, тут дело не в любви, а в шантаже.
— Отчего вы так думаете? — спросил священник.
— Оттого, — ответил Джервис, и его лицо из серьезного сделалось мрачным, — что как-то раз я слышал возгласы, очень похожие на ссору. А потом та загадочная женщина с металлом и угрозой в голосе произнесла три слова: «Я — твоя жена».
— Вы думаете, что он двоеженец, — задумчиво проговорил отец Браун. — Что ж, двоеженство и шантаж, конечно же, очень часто сочетаются. Однако она может и блефовать, и шантажировать его. Она может быть не в себе. Людям театра очень часто докучают маньяки. Возможно, вы и правы, но я бы не спешил с выводами… Кстати, о людях театра. Репетиция вот-вот начнется, а вы разве не актер?
— В этой сцене я не занят, — улыбнулся в ответ Джервис. — Сейчас репетируют только один акт, пока ваша подруга-итальянка не придет в себя.
— Кстати, об итальянке, — заметил священник. — Очень хотелось бы знать, пришла ли она в себя.
— Если хотите, можем вернуться и посмотреть, — предложил Джервис.
Они спустились в подвал и оказались в коридоре, где в одном конце располагался кабинет Мандевиля, а с другого на них глядела закрытая дверь гримерки синьоры Марони. Дверь, похоже, была по-прежнему заперта, рядом с ней мрачно сидела миссис Сэндс, неподвижная, будто деревянный истукан.
Неподалеку от другого конца коридора Джервис и отец Браун заметили актеров, поднимающихся по лесенке на сцену. Впереди по ступенькам взбегали Вернон и Рэндалл, за ними, медленно и по обыкновению величественно ступая, шла миссис Мандевиль, а Норман Найт, похоже, чуть сбавил шаг, чтобы поговорить с ней. Отец Браун и Джервис невольно подслушали несколько фраз из их разговора.
— Говорю же тебе, к нему ходит женщина! — с жаром сказал Найт.
— Тише! — ответила миссис Мандевиль серебристым голосом, в котором слышались стальные нотки. — Ты не должен так говорить. Не забывай, что он мой муж.
— Господи, как же мне хочется об этом забыть! — воскликнул Найт, взбегая на сцену.
Миссис Мандевиль последовала за ним, такая же бледная и спокойная, чтобы занять свое место на сцене.
— Об этом знает кто-то еще, — тихо произнес отец Браун. — Однако сомневаюсь, наше ли это дело.
— Да, — пробормотал Джервис. — Похоже, все это знают, но никто об этом ничего не знает.
Они прошли в тот конец коридора, где неприступная костюмерша охраняла дверь итальянки.
— Нет, еще не выходила, — мрачно проговорила миссис Сэндс. — И не умерла, потому как я слышу — она там время от времени двигается. Не знаю, что она еще задумала.
— А вы случайно не знаете, сударыня, — неожиданно вежливо спросил у нее отец Браун, — где сейчас мистер Мандевиль?
— Знаю, — тотчас ответила та. — Видела, как пару минут назад он входил к себе в кабинет, вон, в конце коридора. Прямо перед тем, как суфлер сказал, что готов, и подняли занавес. Он наверняка еще там, я не видела, чтобы он выходил.
— Вы хотите сказать, что в кабинет ведет только одна дверь, — небрежно произнес отец Браун. — Что ж, полагаю, что репетиция сейчас в самом разгаре, несмотря на хандру синьоры Марони.
— Да, — ответил Джервис, чуть помедлив. — Отсюда мне слышно голоса на сцене. У старика Рэндалла прекрасно поставленный голос.
Они пару секунд прислушивались. Сквозь лестничный пролет в коридор и вправду долетали отзвуки рокочущего на сцене голоса актера. Но прежде чем они снова вернулись к разговору, до них донесся другой звук. Это был глухой, но сильный удар, и раздался он за закрытой дверью кабинета Мандона Мандевиля.
Отец Браун ринулся по коридору, словно выпущенная из лука стрела, и принялся дергать за ручку двери, прежде чем Джервис, вздрогнув, очнулся и бросился за ним.
— На замке, — сказал священник, повернув к Джервису слегка побледневшее лицо. — Я за то, чтобы взломать дверь.
— Вы хотите сказать, — произнес побледневший Джервис, — что туда снова проник загадочный гость? Вы думаете, дело серьезное? — Через секунду он добавил: — Возможно, я смогу отодвинуть засов, я знаю, как устроен запор.
Он опустился на колени, вытащил из кармана перочинный нож с длинным лезвием, поковырял им в замке, и дверь в кабинет директора театра открылась. Войдя, оба почти сразу заметили, что второй двери нет, нет даже окна, а на столе горит большая электрическая лампа. Однако еще до этого они увидели лежавшего посередине комнаты лицом вниз Мандевиля, из-под головы которого растекались струйки крови, в неестественно ярком свете походившие на алых змей.