— О, разумеется, — ответил Джервис и направился к двери. — Но что с вами такое?
— Признание собственной глупости, — ответил отец Браун. — Так часто случается в юдоли плача. Я сильно сглупил, совершенно забыв, что сегодня репетируют и играют «Школу злословия».
Священник нетерпеливо мерил шагами комнату, пока на пороге не показался Джервис с взволнованным и даже встревоженным лицом.
— Ее нигде нет, — растерянно произнес он. — И никто, похоже, ее не видел.
— И Нормана Найта тоже, не так ли? — сухо спросил отец Браун — Что ж, это избавляет меня от самого неприятного разговора в жизни. Да простит меня Господь, я чуть было не испугался этой женщины. Однако и она меня испугалась, испугалась чего-то виденного или слышанного мною. Найт все время умолял ее бежать с ним. Теперь она согласилась, и мне чрезвычайно его жаль.
— Его? — спросил Джервис.
— Ну, не очень-то хорошо бежать с убийцей, — бесстрастно ответил священник. — Но на самом деле она гораздо хуже убийцы.
— И чем она хуже убийцы?
— Она эгоистка, — ответил отец Браун. — Она из тех, кто смотрит в зеркало, прежде чем выглянуть в окно, а это самое худшее в земной жизни. Зеркало и вправду принесло ей несчастье, но, скорее всего, потому, что не было разбито.
— Не понимаю, что все это означает, — растерялся Джервис. — Все считали ее человеком самых возвышенных идеалов, думали, что в духовной области она намного превосходит всех нас…
— Она и сама так считала, — заметил отец Браун, — и знала, как внушить это окружающим. Возможно, я недостаточно долго ее знал, чтобы в ней не ошибиться. Однако я понял, что она за особа, через пять минут после того, как впервые ее увидел.
— Ах, полноте! — воскликнул Джервис. — По-моему, с итальянкой она вела себя просто безукоризненно.
— Она всегда себя так вела, — сказал священник. — Все наперебой рассказывали, какая она утонченная, изысканная, как она духовно превосходит беднягу Мандевиля. Но вся эта утонченность и изысканность, похоже, сводились лишь к тому, что она — настоящая леди, а Мандевиль — уж никак не джентльмен. Но, знаете ли, я никогда не был уверен, что святой Петр устроил бы лишь это испытание у врат небесных.
— Что же до остального, — продолжал он чуть оживленнее, — то я с первых сказанных ею слов понял, что она, несмотря на всю свою утонченность и снисходительное великодушие, весьма нечестно обошлась с бедной итальянкой. Я вновь в этом убедился, узнав, что сегодня играют «Школу злословия».
— Что-то я не услежу за ходом ваших мыслей, — смущенно произнес Джервис. — Какая разница, что за пьесу мы ставим?
— Так вот, — продолжил отец Браун, — миссис Мандевиль сказала, что дала девушке роль красавицы-героини, а сама отошла на второй план, взявшись играть матрону. Это может быть применимо к любой пьесе, но в комедии Шеридана все наоборот. Миссис Мандевиль могла подспудно подразумевать лишь одно: она выделила итальянке роль Марии, которая едва ли может считаться ролью. А вот роль незаметной и держащейся в тени почтенной замужней дамы — это роль леди Тизл, которую, заметьте, стремится сыграть любая актриса. Если итальянка и вправду талантливая актриса, которой обещали первоклассную роль, то у нее имелись и повод, и причина устроить скандал. Итальянцы просто так не впадают в ярость. Люди латинского темперамента логичны и не сходят с ума на ровном месте. Однако эта незначительная деталь высветила мне истинную подоплеку великодушия миссис Мандевиль. Есть и кое-что другое. Вы рассмеялись, когда я сказал, что мрачный вид миссис Сэндс побудил меня сделать наблюдение касательно характера, но не характера миссис Сэндс. Именно так. Если хотите узнать женщину, не смотрите на нее. Она может оказаться для вас слишком умной и изворотливой. Не смотрите на окружающих ее мужчин, они могут оказаться слишком глупы, чтобы ее разгадать. Присмотритесь к женщине, которая всегда рядом с ней, особенной к той, что от нее зависит. В этом зеркале вы разглядите ее истинное лицо. А лицо, отразившееся в миссис Сэндс, было жутким и отталкивающим.
Что же до первых впечатлений, то каковы они? Я слышал много разговоров о том, что Мандевиль — ничтожество, но в них подразумевалось, что он — ничтожество на фоне своей жены. Я совершенно уверен, что косвенно они исходили от миссис Мандевиль. И даже в этом случае выдавали свой «первоисточник». Из того, что говорили все кругом, следует, что она доверительно всем признавалась, какое духовное одиночество ее окружает. Вы сами говорили, что она никогда не жаловалась, и тут же привели ее слова, что смиренное молчание укрепляет душу. И это — характерная нотка, легко узнаваемый стиль поведения. Жалующиеся суть обычные, надоедливые христианские души, я их понимаю. Но те, кто жалуется, что никогда не жалуется, суть приспешники дьявола. Так и есть. Разве похвальба своим стоицизмом не есть квинтэссенция байроновского культа сатаны? Я все это слышал, но, хоть убей, никогда не слышал о чем-то существенном, на что ей приходилось бы жаловаться. Никто не заявлял, что ее муж пьет или избивает ее, что он не дает ей ни копейки, что он ей изменяет, пока не пополз слух о каких-то тайных свиданиях, которые в ее мелодраматическом стиле всего лишь прикрывали ее надоедливые выволочки, которые она устраивала мужу в его кабинете, вдали от посторонних глаз. А если присмотреться к фактам, отбросив ореол мученичества, который она сама себе создала, то они говорят об обратном. В угоду ей Мандевиль перестал ставить приносившие хорошие деньги пантомимы. В угоду ей он начал терять доходы, ставя классические драмы. Она распоряжалась репертуаром и режиссурой, как хотела. Она захотела пьесу Шеридана — пожалуйста, захотела роль леди Тизл — и получила ее. Захотела провести репетицию без костюмов именно в это время — и провела. Стоит присмотреться к тому любопытному факту, что репетировать без костюмов захотелось именно ей.
— Но к чему такая длинная тирада? — спросил актер, раньше никогда не слышавший от своего друга-священника таких пространных речей. — Мы, кажется, отдалились от убийства и углубились в психологию. Миссис Мандевиль могла сбежать с Найтом, могла одурачить Рэндалла и обвести вокруг пальца меня. Но она не могла убить своего мужа, ведь все утверждают, что она все время находилась на сцене. Может, она и безнравственна, но она не ведьма.
— Ну, я бы не говорил с такой уверенностью, — улыбаясь, заметил отец Браун. — Однако в данном случае ей не было нужды прибегать к ведьминым чарам. Я знаю, как она все проделала, это довольно просто.
— Почему вы так убеждены в этом? — спросил Джервис, озадаченно глядя на священника.
— Потому что репетировали «Школу злословия», — ответил отец Браун. — И репетировали нужный миссис Мандевиль акт этой пьесы. Должен вам напомнить, что, как я уже сказал ранее, она заправляла в театре всем. Хотелось бы также вам напомнить, что сцена там изначально строилась для пантомим. Для них, естественно, нужны люки и потайные выходы. А когда вы говорите, что свидетели могут подтвердить, что видели всех актеров на сцене, я бы вам напомнил, что в ключевой сцене «Школы злословия» один из главных персонажей находится на подмостках, но его не видно. Это действующее лицо теоретически «присутствует», но практически оно очень даже «отсутствует». Этот фокус называется ширмой леди Тизл и алиби миссис Мандевиль.
После недолгой паузы актер спросил:
— Так вы думаете, что она через люк за ширмой проскользнула в подвал, где находится кабинет директора театра?
— Разумеется. Она проскользнула туда каким-то образом, и скорее всего — именно так, — ответил отец Браун. — И это тем более вероятно, поскольку она воспользовалась возможностью провести репетицию без костюмов и даже специально ее организовала. Это всего лишь моя догадка, однако полагаю, что проводись в это время генеральная репетиция, актрисе трудно было бы пролезть в люк в юбке с фижмами восемнадцатого века. Есть, конечно, еще множество мелких деталей и сложностей, но, думаю, их со временем выявят и прояснят.
— Я никак не могу прояснить для себя главную сложность, — проговорил Джервис, с легким стоном уронив голову на руки. — Просто не могу заставить себя поверить, что такая светлая и чистая женщина не могла, так сказать, обуздать свои плотские похоти, не говоря уж о духовной гордыне. Существовали ли тому достаточно веские причины? Так ли уж сильно она любила Найта?
— Рад бы надеяться, что сильно, — ответил отец Браун, — поскольку это стало бы для нее хоть каким-то оправданием. Но, к сожалению, должен признать, что я в этом весьма сомневаюсь. Она хотела избавиться от мужа, старомодного провинциального деляги, который к тому же и денег зарабатывал немного. Ей хотелось сделать театральную карьеру, стать блистательной женой блистательного и взлетающего к вершинам славы актера. Но в этом смысле ей не хотелось действовать, как в «Школе злословия». Она сбежала бы с мужчиной лишь в самом крайнем случае. Ею движила не обычная человеческая страсть, а какое-то дьявольское стремление к благоприличиям и чопорной респектабельности. Она постоянно изводила мужа тайными сценами, настаивала, чтобы он с ней развелся или как-то иначе убрался с дороги. Тот упрямо отказывался и, в конце концов, поплатился за свое упрямство. И еще одну вещь вам неплохо бы запомнить. Вы говорите, что у высоколобых интеллектуалов есть какое-то особо утонченное искусство и какие-то философские драмы. Однако вспомните, к чему сводится почти вся их философия! Вспомните, какое поведение эти высоколобые интеллектуалы зачастую выставляют высоконравственным! Все эти рассуждения о «воле к власти», «праве на жизнь» и «праве на опыт» суть проклятая чепуха и даже более того — чепуха, которая может навлечь проклятие.
Отец Браун нахмурился, что с ним случалось очень редко. Мрачное выражение еще не до конца исчезло с его лица, когда он надел шляпу и вышел на ночную улицу.
Исчезновение Водрея[135]
Сэр Артур Водрей, в светло-сером летнем костюме и экстравагантной белой шляпе на седых волосах, быстрым шагом вышел из своей усадьбы к домам, которые выглядели почти служебными, направился в деревушку и пропал без следа, будто его унесли феи.