[179]
У маленькой лавочки стоял человек, неподвижный, как деревянный шотландец у старомодной табачной лавчонки. Было трудно поверить, что кто-то может столь терпеливо стоять снаружи, кроме самого лавочника; но между лавочником и лавочкой было почти гротескное несоответствие. Лавочка была одним из тех восхитительных скоплений хлама, которые так восхищают детей и мудрецов, словно это — сказочная страна, хотя люди с более скромным и опрятным вкусом не отличат ее от мусорной кучи. В минуты гордости она именовала себя лавкой древностей, хотя чаще ее именовали лавкой старьевщика, особенно — среди тупоголового и суетливого люда, обитающего в промышленном порту. Перед теми, кто любит подобные вещи, излишне разворачивать историю ее сокровищ, самые драгоценные из которых не могли принести практической пользы. Крошечные кораблики в полной оснастке неслись на всех парусах в пузыре из стекла или какой-то странной восточной резины; снежный вихрь кружился в стеклянных шарах; огромные яйца, наверное, отложила доисторическая птица; странные бурдюки полнились скорее всего не вином, а ядом; причудливое оружие, причудливые инструменты и прочее в том же духе все глубже и глубже погружалось в пыль и хаос. Стоять у подобной лавочки впору величавому еврею в длинных одеяниях араба или какому-нибудь цыгану бронзовой тропической красы, увешанному золотом и медью. Но страж был совершенно иным — стройным, бодрым, в чистой одежде американского покроя, с длинным, довольно резким лицом, часто встречающимся у американских ирландцев. Лихо заломленный стетсон был надвинут на один глаз, вонючая питсбургская сигара торчала под острым углом из уголка губ. Если б у него в набедренном кармане был еще и автомат, те, кто глазел на него, не удивились бы. Имя, туманно начертанное над его лавкой, гласило «Денис Хара».
Впрочем, глазевшие на него оказались важными птицами; важными даже для него, хотя никто бы не сказал этого по его суровым чертам и угловатой небрежности позы. Самой выдающейся из птиц был полковник Граймс, старший констебль графства, длинноногий мужчина с продолговатой, как дыня, головой. Те, кто хорошо его знал, ему доверяли, но среди своих он не пользовался популярностью, ибо упрямо стремился быть полицейским, а не сельским джентльменом, другими словами — грешил тем, что предпочитал констебльство графству. Эта эксцентричность усилила природную неразговорчивость; и даже для хорошего сыщика он был непривычно тих и скрытен, когда речь заходила о его планах и находках. Двое его товарищей, хорошо его знавшие, были тем более удивлены, когда он остановился перед человеком с сигарой и обратился к нему громким, ясным голосом, который от него редко приходилось слышать:
— Честно скажу вам, мистер Хара, мои люди получили сведения, которые дают мне право сделать у вас обыск. Надеюсь, необходимость эта отпадет, но должен предупредить, что за вами установлено наблюдение и мы пресечем любые ваши попытки покинуть это место.
— Что, решили купить мои кораблики в пузырях? — спокойно осведомился Хара. — Нет, полковник, я не собираюсь ограничивать вашу славную и свободную конституцию, а то бы усомнился, что вы вот так запросто вломитесь в мой невзрачный домишко.
— Поверьте, я не лгу, — отвечал полковник. — Собственно, я направляюсь к двум мировым судьям, чтобы они подписали ордер.
Двое, пришедшие с констеблем, удивились, хотя и по-разному. Инспектор Белтейн, крупный темноволосый мужчина, неповоротливый, но надежный, явно растерялся, когда его шеф быстро двинулся по улочке. Третий был невысокий человечек в круглой черной шляпе священника и сам по-священнически круглый и черный. Лицо его, тоже круглое, до сей поры казалось сонным, хотя он нет-нет да поглядывал на старшего констебля. Теперь в его глазах засветилось не столько удивление, сколько что-то вроде новой мысли.
— Вот что, — сказал полковник Граймс, — вы, наверное, есть хотите. Безбожно так вас таскать после трех часов. К счастью, первый из нужных мне людей сидит вон там, в банке, а за углом есть приличный ресторанчик. Второй — подальше, но к нему я пойду, когда усажу вас за столик. Больше судей тут нету. Нам повезло, что они — близко друг от друга. С банкиром я улажу все прямо сейчас. Пойдемте.
Череда дверей, сверкавших стеклом и позолотой, привела их по коридорам в местный банк, и полковник вошел в святая святых, где, видимо, уже бывал. Там обнаружил он сэра Арчера Андерсона, известного экономиста, возглавлявшего и это, и другие респектабельные учреждения. То был серьезный и любезный джентльмен с седыми кудрями и остроконечной бородкой на несколько старинный лад, однако одетый по самой безупречной моде. Взглянув на него, всякий сказал бы, что в графстве, как и констебль, он чувствует себя прекрасно, но тоже предпочитает работу игре. Передвинув огромную кипу бумаг, он приветствовал гостя и предложил присесть, явно готовый приступить к финансовым операциям.
— Простите, — сказал Граймс, — я не по банковскому делу. Задержу вас минуты на две-три. Вы ведь мировой судья. Так вот, по закону мне нужны подписи двух судей на ордере. Обстоятельства, вынуждающие провести обыск, очень подозрительны.
— Да? — вежливо вымолвил сэр Арчер. — Чем же именно?
— Ну, — отвечал полковник, — дело довольно странное, здесь еще таких не бывало. Конечно, у нас есть свои нарушители закона и, как обычно, они друг с другом связаны. Но этот Хара — видимо, американский гангстер, и не из мелких. Он заправляет крупной системой, фактически неизвестной у нас. Да, для начала, знаете вы наши последние новости?
— Скорее всего нет, — холодно, хотя и с улыбкой, отвечал банкир. — Я не слишком интересуюсь полицейской хроникой, а сюда приехал недавно, посмотреть, как тут дела. До этого я был в Лондоне.
— Вчера убежал заключенный, — серьезно сказал полковник. — Вы знаете, на болотах, в нескольких милях отсюда, есть большая колония. Там немало народу, теперь — одним меньше.
— Что ж, бывает, — сказал банкир. — Заключенные сбегают из тюрем, верно?
— Верно, — признал старший констебль. — Быть может, само по себе это неудивительно. Удивительно то, что он не только сбежал, но и буквально исчез. Да, заключенные убегают, но почти всегда их ловят, во всяком случае — мы знаем, куда они делись. Этот просто исчез, словно дух или фея, в сотне-другой ярдов от тюремных ворот. Поскольку мне самому уже кажется, что он — фея или дух, придется принять единственно нормальное объяснение: за ним прислали автомобиль, даже несколько автомобилей, не говоря уж о том, сколько тут замешано шпионов и заговорщиков. Несомненно, его приятели, как бы они ему ни сочувствовали, этого организовать не могли. Человек он бедный, сидит за браконьерство. Друзья его тоже бедны и, думаю, браконьерствуют. Сам он убил егеря. Скажу честности ради, что суд признал непредумышленное убийство. Срок ему дали немалый, затем скостили, а кто-то уж совсем его сократил. И потом, в таких делах нужны деньги, бензин, опыт. Словом, ни ему, ни дружкам все это не под силу. Не буду мучить вас подробностями наших открытий, но я уверен, что штаб-квартира — в лавке старьевщика, и должен поскорее выписать ордер. Вы понимаете, сэр Арчер, что вас это ни к чему не обязывает. Если на лавочнике нет вины, все мы это подтвердим, однако без обыска не обойтись, и подписи мне нужны. Потому я и отрываю у вас время полицейской хроникой, когда его лучше потратить на хронику финансовую. Если вы готовы подписать, вот ордер, и больше я вас трогать не буду.
Он положил бумагу перед сэром Арчером. Тот, хмурясь, пробежал ее глазами и быстро подмахнул.
Старший констебль, наскоро, но очень тепло выразив благодарность, встал и проследовал к дверям, небрежно бросив на ходу:
— Обычно малый бизнес не страдает от этих нынешних кризисов. Но в такое беспокойное время…
Еще при словах «малый бизнес» сэр Арчер быстро и сердито вскочил.
— Если бы вы что-нибудь знали о нашем банке, — воскликнул он, — вы бы знали и то, что пошатнуть его ничто и никто не может!
Полковник Граймс вывел спутников на улицу и с великодушной властностью расположил по соседству, в ресторане, а сам отправился ко второму судье, Уиксу, который иногда давал ему юридические советы. Инспектор Белтейн и отец Браун серьезно смотрели друг на друга, ожидая, пока полковник вернется.
— Ошибусь ли я, — с дружеской улыбкой спросил священник, — предположив, что вы чуть-чуть озадачены?
— «Озадачен» — слишком сильно сказано, — сказал инспектор. — С банкиром все очень просто, но когда вы знаете человека не первый год, а он ведет себя непохоже на себя, возникает странное чувство. Полковник — самый тихий и скромный служака, какого я только видел. Чаще всего он не признается даже ближайшим коллегам, что у него на уме. Почему же сейчас он прямо на улице громко болтал с врагом общества — чтобы сказать ему, что собирается обыскать его лавочку? Ведь, не говоря о нас, начал собираться народ, слушал, примечал. Какого черта он сообщил этому собачьему гангстеру, что собирается сделать обыск? Почему бы без лишних слов его не сделать?
— Дело в том, — сказал отец Браун, — что он и не собирался обыскивать лавочку.
— Тогда зачем кричать на весь город?
— Ну, затем, — сказал отец Браун, — чтобы весь город судачил о его визите к гангстеру и не заметил визита в банк. Собирался он сказать только те, последние слова, и не лавочнику, а банкиру, чтобы узнать его реакцию. Ведь если о банке и впрямь ходят сплетни, городок бы на уши встал, пойди он прямо туда. Он должен был измыслить для этого простую причину; и лучше, чем просьба о подписи, не сыщешь. Прекрасно придумано!
Инспектор Белтейн таращился на него через стол.
— Что вы имеете в виду? — наконец осведомился он.
— То, — отвечал священник, — что полковник Граймс был не так уж далек от истины, назвав беглеца феей. Или лучше — духом?
— Вы что, считаете, — недоверчиво спросил инспектор, — что Граймс просто придумал убитого егеря и сбежавшего браконьера? Да ну что вы! Он говорил мне об этом, как полицейский полицейскому.