Много было дней и месяцев голодных и холодных. Мало было возможностей и зачастую не хватало средств создать условия жизни курсанта, кои давали бы ему полную возможность систематической, плановой работы по подготовке будущих красных командиров. Но могучий союзник пролетарского класса — воля к победе, выдержка и спайка — гнали и затушевывали недоедание и холодание. Стремление к военному и политическому просвещению, клятвенное и горячее желание вывести рабоче-крестьянскую страну на путь социалистического строительства дают нам сегодня шестьдесят шесть подготовленных военных руководителей и политических воспитателей.
Через несколько дней наши воспитанники покинут стены школы и вольются в части Красной Армии, где их ждут и где они должны пройти вторую, еще более суровую и требовательную школу жизни.
Условия жизни — оборотная сторона новой экономической политики — таят в себе много разлагающих соблазнов для нестойких и незакаленных сынов пролетариата. Пусть же выдержка и стойкость, взращенные и вскормленные на полях брани, оберегут наших молодых красных витязей, и пусть они свое высокое звание и свой долг донесут до конца незапятнанными.
Великие события стерегут наши дни, близко время последней, беспощадной схватки со старым миром, недалеки часы, когда ныне производимые красные командиры поведут на ратные подвиги своих подчиненных — братьев рабочих и крестьян. Тяжелые испытания и тернии в изобилии лежат на пути солдата пролетарской революции.
Да будет же с честью пройден этот путь, без отставших и изнемогших в тяжелой борьбе!
Пусть же ни за одного своего питомца и его шаги и деяния 1-й Петроградской пехотной школе никогда не будет стыдно!»
Сергей Полуяров не помнил своего отца. Не много дала ему жизнь наставников и учителей. А те, что были, не заменили отца. Может быть, потому в горячих и сердечных словах старого приказа, ставшего давно историей, он услышал живой, мужественный, вдохновенный и убежденный отеческий голос. Так мог говорить отец со своими сыновьями. Так мог сказать и его отец, благословляя сына на службу в армии.
…Размеренно и наполненно шла курсантская жизнь Сергея Полуярова. Строевая, огневая, политическая, тактико-техническая, химическая, физическая подготовка. Стрельбы из винтовок, из станковых и ручных пулеметов. Звездно-лыжные пробеги, инспекторские проверки, соревнования. В общежитии над его кроватью висит красный флажок с надписью: «Ударник».
Сергей Полуяров стал ассистентом, а затем и знаменщиком боевого Знамени. Он гордился славной историей училища, которое когда-то было Ораниенбаумскими пулеметными курсами, посылало своих воспитанников драться с полчищами Юденича, Деникина, Врангеля. Кровь их была и на кронштадтском льду, и в песках Средней Азии, и на перекопских солончаках…
Теперь курсант Сергей Полуяров знал: на всю жизнь Красная Армия стала его большим родным домом.
Все хорошо! Сам начальник школы, суровый на вид комбриг, сказал как-то:
— Молодец, Полуяров!
Все хорошо! Но ни стрельбы, ни учения, ни дежурства, ни прогулки по Ленинграду, ни посещения Эрмитажа и Петропавловской крепости не смогли заслонить, затмить память о далекой высокой черноглазой девушке…
Через год курсант Краснознаменного училища Сергей Полуяров, получив отпуск «для устройства личных дел», приехал в Москву. Какие у него личные дела в столице? Одно у него личное дело — Нонна!
Звонить или не звонить? Сколько воды утекло с тех пор, когда была Третьяковская галерея, памятник Гоголю, скамья на старом бульваре, перрон ночного вокзала.
Все же позвонил. Веселый, звонкий голос:
— Вас слушают!
— Будьте добры, попросите Нонну.
— Нонночки нет дома. Она будет часа в два. Кто ее спрашивает?
— Сергей Полуяров.
Пауза. Словно там, на другом конце провода, женский голос растерялся, не может решить, что ответить. Наконец прозвучало холодное:
— Хорошо, я передам!
Он звонил в два, в четыре, в восемь… Нонны не было дома.
Верней всего было предположить, что просто Нонна не подходит к телефону. Но как трудно предположить такое. Лучше бы прямо сказала: «Не звони!» Он бы в тот же вечер уехал в Ленинград.
А так оставалась робкая, неверная, но живучая надежда: может быть, действительно ее нет дома? Занимается в консерватории. Уехала в гости. Мало ли что бывает.
На следующий день позвонил рано утром. Снова трубку подняла мать Нонны.
— А, Сережа! — Ему показалось, что она даже обрадовалась его звонку. — К сожалению, Нонночка уже уехала в консерваторию. Но я хочу с вами поговорить, Сережа.
Зачем он ей понадобился? Что она хочет сказать? Снова — несмотря ни на что — надежда. Мать Нонны хочет с ним познакомиться. Возможно, она не так уж враждебно к нему относится.
— Я в Москве проездом.
— Знаю, знаю, что вы учитесь в Ленинграде. Но поговорить мне с вами надо обязательно. Приезжайте сейчас. Я вас буду ждать!
Весь путь от площади Коммуны, где находилась гостиница ЦДКА, до Арбатской площади Сергея терзали сомнения. Зачем он понадобился матери Нонны?
По мраморной, еще не затоптанной лестнице старого московского дома Сергей поднимался, как на доклад к высокому начальству. Правда, нет теперь и в помине пыльных футбольных бутс, помятых и коротких хлопчатобумажных штанов, ковбойки — мечты дикого запада, как тогда в Серебряном бору. Курсантская форма сидела ладно. В трамвае и троллейбусе ловил на себе взгляды девушек: красивый, высокий, сероглазый.
А все же! Не верил он ни ласковому тону, ни добрым словам звонкого, совсем молодого голоса.
На массивной темной двери медная начищенная, на века приколоченная дощечка:
ДОКТОР В. С. НИКОЛЬСКИЙ
Акушерство и гинекологические болезни
Прием от 3 до 5 часов вечера
Вот почему Нонна смутилась, когда он спросил, чем занимается ее отец. Чудачка! Все же до кнопки звонка дотронулся с неожиданным чувством брезгливости. Дверь открыла молодая, очень красивая женщина. Мать Нонны он видел всего один раз, и то мельком, тогда, в Серебряном бору. По-настоящему и не рассмотрел — не до того было. Теперь же сразу догадался: мать Нонны. Как они похожи! Те же черные, влажные, полные огня и жизни глаза, темные пышные волосы над выпуклым лбом. И такая молодая! Скорей могла быть ее старшей сестрой.
— Сережа! Очень хорошо. Входите. Я мать Нонны. Ядвига Аполлинариевна. Не сердитесь, что нарушила ваши планы и настояла на встрече. Мне необходимо с вами поговорить.
Большая просторная передняя с красивым от пола до потолка трюмо в золоченой раме. Паркетный пол натерт так, что боязно ступать.
— Прошу сюда!
Ядвига Аполлинариевна ввела Сергея в гостиную. Он знал, что живут Никольские в хорошей, просторной квартире, но не представлял, что у них такая богатая обстановка: багрово-темные ковры, мерцающий черным зеркалом рояль, люстра, подрагивающая хрустальными подвесками, плюш замысловато изогнутых кресел. Но ему показалось, что тесно заставленная мебелью гостиная похожа на музей или просто на комиссионный магазин, и он подумал, что жить в такой квартире не очень уютно.
— Садитесь, Сережа! Хотите чаю? — Ядвига Аполлинариевна приветливо улыбалась. — Я давно хотела с вами познакомиться, Сережа, но не получалось… — Она пощадила его самолюбие и не напомнила о первой встрече в Серебряном бору. — Простите мою настойчивость. Я хорошо понимаю, что вы в Москве проездом, у вас свои дела.
Слова приветливые, доброжелательные, но нет ни радости, ни спокойствия. А хозяйка продолжала ласково, вкрадчиво:
— Я знаю, Сережа, что вы юноша умный, серьезный, и буду говорить с вами совершенно откровенно. Можно?
— Прошу! — пробормотал Сергей, окончательно сбитый с толку и тоном, и словами Ядвиги Аполлинариевны.
— Я знаю, что вам давно нравится Нонна. Допускаю мысль, что вы ее по-своему любите. Больше того, я знаю, что и Нонна раньше вам симпатизировала.
Ядвига Аполлинариевна внимательно посмотрела на гостя. Какое впечатление произвели ее слова? Сергей видел большие черные, совсем как у Нонны, глаза. Только теперь они уже не казались ему ни добрыми, ни искренними, как в первые минуты. Холодное и враждебное таилось в их темной влажной непроницаемой глубине. Разом рухнули все наивные надежды. Ничего хорошего не сулят ему глаза Ядвиги Аполлинариевны. А она продолжала суше, без льстивых и притворных улыбок:
— Но я старше вас, опытней, знаю жизнь, знаю свою дочь. Она у нас одна, и мы своей любовью и родительским обожанием, возможно, испортили ее. Она выросла эгоистичной, избалованной, капризной. Она привыкла к комфорту, ко всем житейским благам. Можете мне поверить, что я говорю совершенно объективно, хотя я и мать. Разве такая жена нужна вам? Вам нужна боевая подруга, женщина, которая делила бы с вами все трудности и тяготы военной службы. Окончите училище — и вас пошлют служить в какой-нибудь дальний гарнизон, в глушь, где нет театров, консерватории, музеев, модных ателье и ювелирных магазинов. Вероятно, не будет водопровода, телефона, простите меня, даже теплой уборной. И вы привезете туда Нонну. Представляете, на какую жизнь вы обречете ее!
Сергей сидел понурив голову. Понимал: все эти жестокие слова продиктованы неприязнью к нему. И все же не мог не согласиться: есть в них доля правды. И насчет дальнего гарнизона, и театров, и музеев…
— Нонночка занимается в консерватории. Она любит музыку, у нее большие способности. Что она будет делать в вашем гарнизоне? Участвовать в художественной самодеятельности? Аккомпанировать официанткам и прачкам, которые будут петь «Рябинушку» или «Лучинушку»? — Лицо Ядвиги Аполлинариевны стало брезгливым. — Допустим, что Нонна еще симпатизирует вам и ради чувства пойдет на все лишения. С милым и в шалаше рай! Но, мой дорогой Сережа, я слишком хорошо знаю свою дочь. Жертвенной любви у нее не хватит и на три месяца. Двадцать лет она жила — вы сами видите — в такой обстановке. Я и муж старались ей дать все. Неужели вы думаете, что любовь к вам заставит ее отказаться от всего, что окружало ее с первых дней жизни? Не будьте наивны! Через два-три месяца ваша семейная жизнь превратится в сущий ад и наступит неизбежный разрыв. Подумайте об этом. Только не считайте, что все это я говорю из предубеждения к вам. Поверьте, Сережа, мне всего дороже счастье дочери. Если я была хотя бы капельку уверена, что вы принесете ей счастье, я бы сегодня, сейчас обеими руками благословила вас. Но — увы!