взвода Сергей Полуяров с утра до вечера был со своими бойцами. Боевая, политическая, физическая подготовка. Строевые приемы и движение без оружия. Строевые приемы и движение с оружием. Подход к начальнику. Перебежки. Переползания.
Сергей рассказывал бойцам о свойствах и назначении боевого оружия, объяснял его устройство, способы разборки и сборки, учил метко стрелять, устранять задержки, чистить, смазывать. День за днем изучались темы: «Действия в наступательном бою», «Действия в оборонительном бою», «Действия в разведке, на марше, на посту». Дежурства, наряды, соревнования, кроссы…
Ничто не отвлекало молодого командира от выполнения служебных обязанностей. Недаром комбриг, начальник Ленинградского Краснознаменного училища, вручил ему аттестат с отличием.
Но в редкие часы отдыха, нарушая Устав караульной службы и правила внутреннего распорядка, к командиру взвода лейтенанту Сергею Полуярову приходили воспоминания. Москва, Третьяковская галерея, Гоголевский бульвар, который Нонна так мило называла по-старому — Пречистенский. Как далеко они остались позади! Не десять тысяч километров, а десять тысяч лет отделяли его от прошлого.
Вспоминал и кирпичный завод, зарой, старых друзей-заройщиков. Где теперь Алеша Хворостов? Стал ли поэтом? Что-то не встречаются в газетах и журналах его стихи. Видно, не очень просто взобраться на Парнас. А жаль! Парень Алешка талантливый. Как живет спокойный, невозмутимый Назар Шугаев? А ершистый правдолюбец Семен Карайбог? По-прежнему ли воюет со злом?
Но была в воспоминаниях Сергея Полуярова одна запретная зона — Настенька! Давно нет любви к ней, а чувство вины и стыда осталось. Как мог он так обидеть славную светлую девушку, доверчиво смотревшую в его глаза! Навсегда ушло прошлое. Не вернется Золотая улица под луной, черные кроны кленов, ночные паровозные гудки, серые доверчивые глаза.
И однажды, томимый запоздалым раскаянием, надеясь хоть как-то искупить свою вину, Полуяров решил написать письмо Настеньке. Долго колебался. Столько лет молчал — и вот… Верно, давно она забыла его, вышла замуж. Стоит ли ворошить прошлое? Не причинит ли он своим ненужным письмом ей новую боль?
И все же написал:
«Здравствуй, Настенька!
Хорошо понимаю, с каким недоумением ты развернешь мое письмо. Постараюсь объяснить, почему я взялся за перо. По молодости лет, по глупости и легкомыслию я поступил очень нехорошо. Сейчас мне даже трудно объяснить, почему я так поступил. Да и нужны ли мои объяснения!
Можешь только поверить: мне до сих пор стыдно. Не буду лукавить. Любви к тебе давно нет, многое забылось, а вот стыд остался. Пишу с надеждой, что ты простила меня. Плохо жить, когда чувствуешь на своей совести вину.
А мне сейчас скверно. Не думай только, что со мной стряслась беда, что у меня неприятности по службе или еще что-нибудь в таком роде. В этом отношении у меня все в порядке. И хотя в народе говорят: от сумы да от тюрьмы не отрекайся, мне они не грозят. Беда у меня другая: не задалась личная жизнь. Впрочем, это касается только меня.
Сейчас я часто вспоминаю зарой, наших старых товарищей. Несмотря ни на что, хорошее было время! Как теперь я понимаю замечательные слова Пушкина: „Все мгновенно, все пройдет, что пройдет, то будет мило!“
Если ты еще помнишь меня и будет охота — напиши, как живешь, как сложилась твоя судьба.
Прости меня, если можешь.
Желаю тебе всего хорошего!
Сергей».
В одном Сергей Полуяров оказался прав. Письмо его разворошило прошлое. Настенька читала письмо с ощущением, будто на самом дне комода нашла старый альбом с давно забытыми, выцветшими от времени фотографиями.
…Ушел железнодорожный состав. Увез Сережу. Куда? Сколько дней продлится его дорога к месту службы в армии? Настенька подсчитывала: ну, пусть пять дней езды туда да пять дней будет идти его письмо. Всего десять дней. Через десять дней она получит первую весточку от Сережи.
Прошло десять дней. Письма не было.
Почему она решила, что поезд будет идти пять дней? А если его послали служить на Дальний Восток? Десять суток туда, десять суток обратно. Весточка может прийти и через двадцать дней.
Письма не было!
Когда прошел месяц, она окаменела в ожидании. Верно, что-то случилось! Заболел? Простудился? Или попал в какую беду? Хуже всего — неизвестность! А тут расспросы:
— Что пишет служивый?
— Как дела у Сереги? Не вышел ли в Чапаевы?
— Когда на побывку приедет?
На Новый год из Москвы на каникулы приехал Алексей Хворостов. Наговорил с три короба: ходит на все лекции и вечера в Политехнический музей, видел всех известных московских писателей, даже познакомился с Николаем Николаевичем Асеевым.
О Сергее Полуярове Алеша сказал мельком, словно это всем известно: служит в Москве, жив, здоров. Видятся редко. Все некогда. Столица!
Москва почти рядом. Вечером сядешь в поезд — утром в Москве. Поехать? Прийти к нему в казарму, посмотреть в глаза, спросить?.. Нет, ничего не спрашивать, только посмотреть в глаза — и все станет ясно. А что станет ясно? Разве сейчас не ясно. Жив, здоров. Значит, забыл. Другую нашел, московскую.
Впервые лицом к лицу Настенька столкнулась с непонятной, необъяснимой, незаслуженной жестокостью. Ну, разлюбил, ну, нашел другую. Напиши. Напиши честно: не жди! Почему же ты молчишь, Сергей? Неужели забыл, как возвращались вечерами по Золотой улице, как лежало под ногами лунное кружево, гремели в темных садах знаменитые курские соловьи, страстно и душно пахли маттиолы? Как же ты мог забыть все, все?..
Так прошел год!
Весь год рядом с Настенькой был Назар Шугаев. Вместе перешли работать на механический завод, и в один цех — в слесарный. Назар ни о чем не спрашивал, не замечал Настенькиных заплаканных опухших глаз, не выражал сочувствия, не осуждал Сергея. Просто был рядом. Спокойный, деликатный, неназойливый, всегда готовый оказать услугу. Ни разу ни единым словом не заикнулся он о своих чувствах. Просто был рядом, как настоящий друг.
Она слукавила бы, сказав, что не понимала, какие чувства питает к ней Назар. Еще тогда, на зарое, когда он с побледневшим лицом бросился на Жаброва, чтобы защитить ее, отметила: первым бросился Назар. Настенька была благодарна Назару, даже по-своему любила его. Но тогда все ее мысли, чувства, мечты — Сергею!
Прошел еще год. Снова была весна. Как-то утром, идя на работу, Настенька увидела, как прыгают по мостовой и пьют голубую весеннюю воду воробьи, как радостно бьют мохнатыми чудовищными ногами по булыжникам ломовые ихтиозавры, как весело блестят к первомайскому празднику вымытые окна. Почувствовала: ее совсем не тревожит, не огорчает, что нет писем из Москвы. Ей даже смешно, что было время, когда она собиралась ехать в столицу, чтобы посмотреть в глаза Сергею Полуярову. Теперь ей казалось, что по-настоящему она и не любила Сергея. А если и любила, то самую капельку. Все чаще думала о Назаре. Представляя себе свою дальнейшую жизнь, возможное замужество, видела рядом с собой только Назара.
…Осенью Настенька вышла замуж за Назара Шугаева.
С каждым годом все дальше уходило прошлое, затягивалось пеленой. Неожиданное письмо Сергея разорвало эту пелену. Настенька в один присест написала ответ.
«Дорогой Сережа!
Я получила твое письмо. Сразу же отвечаю. Вспомнила тот давным-давно прошедший день, когда на перроне, у железнодорожного вагона, уезжая служить в Красную Армию, ты сказал мне: „Жди!“
Я ждала. Ждала каждый день твоих писем, ждала тебя. Ждала два года.
Не буду писать, что стоило мне ожидание. В ту пору было мне семнадцать лет, и мне казалось, что я люблю тебя. За время срочной службы ты не прислал мне ни одного письма, хотя я знала, что ты жив и здоров. Один раз я совсем уже собралась поехать в Москву, найти тебя в твоих казармах, посмотреть в глаза. Не могла понять, почему человек, которого я любила, которому верила, так предал меня. Я допускала мысль, что ты встретил в Москве другую девушку, достойную и лучшую, и разлюбил меня. Но разве новое чувство мешало тебе написать хотя бы одно слово: „Прощай!“ Но ты молчал, словно я не живой человек или чем-то обидела тебя.
Пишу я тебе не с укором. Все давно перегорело. Теперь я не чувствую к тебе ни любви, ни обиды. И не вспоминала бы прошлое, не получив спустя столько дет твое письмо. Ты, вероятно, не знаешь, что я давно замужем, что у меня растут два сына. А вот мужа моего знаешь хорошо — Назара Шугаева.
Не буду писать, как получилось, что я стала женой Назара. В конце концов, это тебя не касается. Чтобы быть совершенно откровенной — а у меня нет нужды что-нибудь скрывать, — могу написать: я счастлива с Назаром. Он остался таким, каким был в пору нашей комсомольской юности, — скромным, честным, добрым человеком. Кстати, письмо пишу с его ведома и, понятно, дам ему прочесть перед тем, как отправлю тебе.
Я люблю мужа и своих славных ребят. Больше того, теперь я даже рада, что у нас с тобой тогда ничего не получилось. Хотя я до сих пор не знаю, почему ты так поступил со мной, но поверь, теперь это не имеет для меня никакого значения. Если ты помнишь мой характер, то должен знать: сохранись в моей душе хоть немного прежнего чувства к тебе, я не побоялась бы написать тебе об этом. Ни муж, ни дети не остановили бы меня. Но такого чувства нет. Верно, и раньше любви настоящей не было, а так, полудетский розовый туман. И туман рассеялся.
Но твое письмо все же встревожило меня. Ты пишешь, что не задалась твоя личная жизнь. Хотя я не знаю, что случилось, но сочувствую тебе. Надеюсь, и у тебя все наладится. Мое счастье и спокойствие будут полней, если и у тебя все будет хорошо.
От всей души желаю тебе добра. Не смейся, но сейчас у меня такое чувство, словно кроме маленьких сыновей, что рядом со мной, есть у меня еще один сын, которому сейчас трудно, и я сердечно желаю ему добра и счастья. Может быть, такое материнское чувство объясняется тем, что ты, как я знаю, воспитывался в детском доме и не помнишь своей родной матери. В моей памяти ты так и остался совсем юным, почти мальчиком.