Все реки текут - 2 — страница 5 из 7

1

Поезд уносил ее на север, в Маннум. Она не знала, где находится «Филадельфия», но, по ее расчетам, пароход должен плыть уже обратно в Маннум, на фабрику Шереров.

Дели решила, что она у мистера Шерера обождет возвращения «Филадельфии»; только бы не случилось так, что она приедет, а Бренни уже ушел куда-нибудь на другую реку, дав ей телеграмму в Мельбурн. И ей долго придется его разыскивать: рассылать телеграммы по городам, стоящим у реки, караулить проходящие пароходы, чтобы разузнать у капитанов, не видели ли «Филадельфию».

Все случившееся в Мельбурне через день стало казаться ей каким-то сном — сказочным и прекрасным, но сном. Вот только Берт из этого радостного сна не давал ей покоя. Она мучительно ненавидела этого счастливого и наглого красавца, но ее тянуло к нему. И Дели ничего не могла поделать, кроме как уехать, вернуться к детям, опять сбежать.

В Маннуме, к счастью, «Филадельфии» еще не было. Дели зашла к мистеру Шереру в кабинет, он радостно ее встретил, спросив о том, когда назначена свадьба. Но Дели уклончиво ответила, что это приятное событие несколько откладывается.

Мистер Шерер предложил ей взять на пароход груз, опять те же машины, только в меньшем количестве, так что палуба останется достаточно свободной. Их надо было доставить в Уэнтворт. Дели с радостью согласилась перевезти этот груз.

Мистер Шерер любезно пригласил ее к себе, в свой небольшой двухэтажный особняк, пожить у него в ожидании парохода, и Дели оказалась в его скромно, но с большим вкусом обставленном доме.

Вечером, сидя перед горящим камином вместе с мистером Шерером и его полной женой Сарой, Дели смотрела на огонь и думала о Берте. Мистер Шерер вдруг заговорил об Омаре:

— За что вы рассчитали вашего повара? Я видел его на берегу, вы решили обойтись без повара или он плохо готовил?

Дели не знала, что ответить. Она сказала, что Омар отпросился на некоторое время, ему нужно побыть в Маннуме по делам.

— Мне бы его дела, я бы от них не отказался, — сказал мистер Шерер, раскуривая трубку. — Я видел вместе с ним прелестную молоденькую, темнокожую девушку…

— Джесси?! — удивилась Дели.

— Не знаю, как ее зовут, но она чрезвычайно мила.

— Вот видите, у всех свои дела, и у повара тоже…

Значит, Джесси и Омар остались на берегу? Она стала немного волноваться, не произошло ли на пароходе что-нибудь ужасное? Вот что значит оставлять детей одних! Не произошла ли какая-нибудь драка между Гордоном и Омаром? Хотя нет, Гордон не может драться, он не терпит этого. Но после того, что случилось, уже невозможно ничего загадывать, от Гордона можно ожидать уже всего.

На следующий день утром возле причала прогудела «Филадельфия» — Бренни салютовал городу о своем возвращении.

Когда он увидел Дели, стоящую на причале и размахивающую приветственно руками, он вначале удивился, но не стал строить предположения, почему она оказалась в Маннуме так скоро. Он выбежал из рубки и скинул мостик на причал.

— Ма, как здорово, что ты здесь! Ты уже получила телеграмму?

— Нет, я решила поскорее вернуться… Ну как, мой дорогой, все нормально?

— Все замечательно, ма! Отвезли машины, а сейчас на палубе для мистера Шерера плуги для ремонта, они там, под брезентом.

— Ничего не случилось? — осторожно спросила Дели.

— Все в норме, Мэг на кухне… — Бренни замялся. — Да, она на кухне, потому что…

— Я знаю, потому что что-то произошло и Омара видели на берегу.

— Да, ма. Но это все Мэг затеяла! — сказал Бренни и закатил глаза. — Она просто, видимо, еще дурочка.

«Как я», — про себя добавила Дели.

— Мэг решила свести Джесси и Гордона. Но ничего не вышло, у Джесси случилась истерика, она чуть ли не собиралась бросаться в воду из-за своего Омара, — презрительно сказал Бренни.

— А Гордон что?

— Ничего. Хоть и тряпка, хоть и переживает, но переживает мужественно, даже смеется.

У Дели отлегло от сердца:

— Ну вот и прекрасно. Мы опять все вместе, и все у нас будет по-старому…

— А мистер Джойс?

— Ты по нему соскучился? — улыбнулась Дели.

— Извини, нисколько.

— И я тоже пока не соскучилась. — Дели поцеловала Бренни в щеку. — Милый мой мальчик, я уже не нужна, ты уже сам можешь плавать куда захочешь, даже по озеру Виктория. Ты справишься, ты уже совсем большой…

— Возможно, но ведь ты так не считаешь, — усмехнулся Бренни.

— Нет, теперь ты мне кажешься совершенно взрослым, Бренни, — сказала Дели и похлопала его по плечу.

Она не стала расспрашивать Мэг, а тем более упрекать ее в чем-либо. Хвала Всевышнему, но Джесси нет на пароходе; Гордон мужественно переносит разлуку, а время сделает остальное — залечит его сердечную рану.

2

Все было по-прежнему.

Машины Шерера, накрытые сверху брезентом, были погружены на палубу и привязаны толстыми веревками к бортам. Бренни и Гордон избегали говорить с матерью о мистере Джойсе, они, как и Мэг, как Алекс понимали, что что-то произошло, но чувствовали, что расспросы будут не слишком приятны для матери.

Их старенький пароход вновь бороздил мутные речные воды, они плыли в Уэнтворт. Все было по-старому. Новыми были воспоминания: не о Максимилиане — о Берте. И эти воспоминания о нем дарили ей вдохновение…

Когда солнце начало садиться, она выбежала на палубу и лихорадочно стала зарисовывать акварелью чрезвычайно яркий фиолетовый закат. Дели сделала еще несколько набросков для картины «Кролики на берегу», как она в мыслях называла свой будущий шедевр, но пока не чувствовала, что может выписать кроликов так, чтобы они получились живыми и резвыми.

Омара не было — и это было неплохо. Конечно, они стали питаться гораздо хуже, но Дели с радостью вернулась к работе на кухне, а Мэг ей помогала.

Вот только Гордон стал слишком печальным, временами он казался просто подавленным. Голова его постоянно была опущена вниз, словно он решал какую-то сложную задачу, но никак не находил решения. Он теперь безропотно повиновался Бренни и без всяких возражений мог кидать дрова в топку хоть круглые сутки.

Алекс, вечно с книжкой по анатомии или биологии, не хуже Гордона расхаживал по палубе, словно сомнамбула, и беззвучно что-то шептал, видимо, зубрил латинские названия.

Пароход приближался к Уэнтворту. Дели четыре раза сменяла Бренни у рулевого колеса. Но когда они стали проходить шлюзы, Дели передала штурвал Бренни, чтобы он привыкал лавировать в этих узких шлюзах, научился поворачивать гребные колеса, в нужный момент включая в работу то одно, то другое.

Дели смотрела, как Бренни, закусив губу, сосредоточенно смотрит вперед, рассчитывая в уме расстояние до шлюза и скорость, и подумала: «Да, он копия Брентона».

И тут же в глубине сознания закопошились назойливые вопросы, терпеливо ожидавшие, когда их разрешат: почему от Аластера до сих пор нет письма? Или еще рано ждать ответа? Да и нужен ли теперь ей его ответ?..

Дели посылала Алекса на почту, когда они проходили Марри-Бридж, в страхе опасаясь, что там ее будет ждать телеграмма или письмо от Максимилиана, но на почте ничего не было. И от Дороти Баретт ни весточки, уж не заболела ли?

И почему, почему ненавистный Берт не хочет покинуть ее мысли хоть на один день?! Всего лишь потому, что она нашла в нем эфемерное сходство с юным Адамом? Или в нем кроется еще что-то, и под внешним снобистским цинизмом — как бы хотелось, чтобы это оказалось так — вдруг в его сердце теплится хотя бы искорка любви к ней? Любви, но не циничного, бесстыдного влечения, любви!.. Но что на самом деле скрыто в сердце Берта, она не знала.

3

«Филадельфия» почти на предельной скорости подходила к шлюзу. Дели еще подумала: зачем он так лихачит? Но тут же колеса парохода остановились и закрутились в другую сторону. Из окна своей каюты Дели увидела, что начальник шлюза вышел наружу и передвижной кран стал поднимать шлюзовые заслоны, уровень воды стал понижаться. Бренни зачем-то дал короткий гудок, Дели подумала, что лучше на всякий случай подняться к нему в рубку, вдруг потребуется помощь. Он еще был недостаточно опытен.

Она поднялась в рулевую рубку и, взглянув вверх, только хотела спросить: почему из трубы валит такой черный дым, может быть, в топку попала резина или туда плеснули масла, — но не успела сказать, как закричала. Она увидела, что кран на шлюзе начал крениться в сторону. Ее крик услышал только Бренни, так как шум двигателя поглотил его. К счастью, в этот момент на шлюзе тоже заметили, что кран начал падать. Шлюзовик побежал по маленькому мостику, на котором стоял.

Дели видела, что огромный кран неумолимо опускается вниз, а человек, бегущий по мостику, медленно, слишком медленно передвигается. Казалось, что он бежит на месте.

— Берегись! — крикнула она.

Бренни яростно ругался, мучаясь оттого, что ничем не может помочь.

И тут они услышали страшный крик, похожий на крик раненого зверя. Но это кричал человек. Ногу шлюзовика придавило краном, но он был жив.

Голова Дели закружилась, она вся задрожала. Бренни мгновенно выскочил из рубки. Остановив колеса «Филадельфии», закричал:

— Мэг! Мэг! Скорей!

Но Мэг уже и сама видела, что произошло. Она бежала с пароходной аптечкой и вслед за Бренни ловко перепрыгнула с парохода на мостик шлюзовой камеры.

Двое шлюзовых рабочих уже бежали с домкратами, собираясь поднимать кран, а человек с придавленной ногой, уже перестав кричать, судорожно бился на мостике, лицо его было бледным, по лбу катились капли холодного пота, на губах было некоторое подобие виноватой улыбки, он даже пробовал шутить, но обрывал свои шутки на полуслове.

Гордон тоже спрыгнул с «Филадельфии» и подбежал к Бренни и Мэг, которая поддерживала голову пострадавшего рабочего, а в это время другие рабочие быстро поднимали домкратами свалившийся кран.

— Вот как повезло, правда? — с трудом, тяжело дыша, говорил пострадавший рабочий. — Это я на тебя загляделся; смотрю, такая красавица на палубе этой посудины, а меня не замечает…

— Тише-тише, не надо говорить, не надо так шутить, сейчас все будет хорошо, — говорила Мэг, укладывая его голову себе на колени.

— Не веришь? Ты не веришь? — с трудом выдыхал рабочий.

— Я верю. Надо помолчать. Гордон, без тебя людей хватает, принеси что-нибудь теплого попить и не забудь положить сахар.

Гордон побежал на пароход.

Ногу удалось освободить не сразу. Но лежащий под краном так и не терял сознание, он все время, казалось, не отрываясь, смотрел на Мэг и пытался улыбаться. Он так больше и не крикнул, лишь сильнее и сильнее сжимал руку Мэг. Минут через двадцать ногу удалось освободить. Мэг увидела, что шины накладывать бесполезно: ступня была страшно искалечена, необходим хирург, и чем раньше пострадавший будет доставлен в больницу, тем больше шансов, что ногу удастся спасти.

Прибежал Гордон и подал Мэг металлическую кружку с теплым сладким кофе. Мэг стала поить рабочего, но тот сделал всего лишь пару глотков и начал захлебываться.

— Не надо, — прохрипел он, — лучше смотри на меня, а я тоже буду на тебя смотреть. Мне от этого становится легче. Опять не веришь, красавица?

— Верю-верю, только не надо говорить, это отнимает силы, — говорила Мэг, по-прежнему держа его голову на своих коленях и гладя его по голове. Здесь, в этом глухом уголке Нового Южного Уэльса, недалеко от границы с Южной Австралией, среди бесконечных саванн, она себя чувствовала сейчас самым нужным, самым главным человеком, от которого теперь зависела ну если не жизнь, то, по меньшей мере, нога этого несчастного рабочего, которую, если поторопиться, все-таки можно попытаться спасти.

Ближайшая больница находилась в Уэнтворте. Мэг, оглянувшись, увидела бледную Дели, спрыгивающую со шлюзового мостика обратно на пароход. Дели, быстро посмотрев на изуродованную ногу, которая по-прежнему лежала в луже темной крови, почувствовала приступ тошноты и побежала на пароход.

— Ма! — крикнула Мэг. — Его нужно доставить в больницу на пароходе. На автомобиле будет слишком трясти!

— Конечно, Мэг, несите его скорее на палубу, — ответила Дели и побежала за одеялами, чтобы подстелить их на палубу. Она боялась, что если нести пострадавшего в каюту, то это будет слишком сложно — проносить его по узким коридорам. К тому же ногу можно обо что-нибудь задеть.

Бренни и Гордон вместе с двумя рабочими быстро перенесли пострадавшего на палубу и положили на одеяло. Лицо рабочего было белым как мел, видимо, от потери крови, а боль после шока все усиливалась и становилась почти нестерпимой. Но ногу без вмешательства хирурга нельзя было трогать, нельзя даже перевязать. Вся надежда была на скорость «Филадельфии».

Кран уже подняли, и пароход, быстро пройдя шлюз, на всех парах помчался к Уэнтворту.

— Красавица, красавица, — стонал рабочий, лежа на палубе словно в полузабытьи.

Мэг по-прежнему держала его за руку и вытирала марлей холодный пот с его лба.

Через сорок минут они были в Уэнтворте, а еще через десять Бренни и Гордон принесли рабочего на носилках в больницу. Его сразу же переложили на каталку и куда-то увезли, а Мэг осталась ждать в холле. Она не знала, что останется в больнице почти на месяц. Сейчас все ее мысли были заняты пострадавшим. Сидя в кресле, она беспокойно озиралась по сторонам и думала:

«Здесь все сияет чистотой. Здесь есть журналы мод и газеты, можно полистать и узнать курс акций и свежие сплетни из Европы и Америки.

Все для того, чтобы родственники пациентов сидели и покорно ждали, отвлекаясь чтением от всего, что происходит там, в палатах и операционных, с их самыми дорогими людьми.

Каково приходится каждому из них, когда вот такая ледяная глыба, арктический айсберг в белом халате вежливо, но категорично указывает им, что их место здесь, на кожаных диванах с этими цветами и столичными газетами…»

Так думала Мэг, стоя перед высокой полной женщиной с тонкими губами, которая говорила, что не видит оснований не доверять персоналу их больницы заботы о мистере Саутвилле.

Женщина была медсестрой.

Она говорила, глядя блекло-серыми глазами куда-то поверх головы Мэг, а Мэг смотрела на нее и думала:

«Лет в тринадцать, живя у Мелвиллов, я читала огромную географическую энциклопедию. Это было интереснее всех вечерних карточных пасьянсов и романов. Мне снился Северный полюс и огромные айсберги. Я просыпалась и плакала оттого, что никогда не увижу этого холодного белого льда наяву. Но вот я вижу это перед собой — и это отвратительно!..

Неужели она думает, что заставит меня покорно ждать здесь? И только потому, что она годится мне в матери, я не смогу быть грамотной сиделкой, как она?!»

Мэг была в бешенстве, но держалась абсолютно спокойно.

— Миссис… — начала она тихо и вежливо.

— Мисс, — холодно поправила ее медсестра. — Мисс О’Брайн.

— Маргарет! — представилась в ответ Мэг и невозмутимо продолжала: — Я не родственница, не жена и не невеста этого человека, как вы изволили предположить, мы с ним почти незнакомы…

— Тем более вы можете с чистой совестью доверить его нашим заботам и идти по своим делам. Если они у вас, конечно, имеются.

— О да! У меня было очень много дел на «Филадельфии» — пароходе, который принадлежит моей матери. Но мать и братья отправили меня сюда позаботиться о человеке, которого на наших глазах постигло несчастье. Именно я оказала ему первую помощь, и я чувствую ответственность за его судьбу. — Мэг говорила по-прежнему негромко, но глаза ее чуть сузились от ярости.

— Однако у вас нет диплома медсестры, — невозмутимо ответила мисс О’Брайн. — Сожалею, но я не могу верить любой юной леди, явившейся в нашу больницу. О здоровье мистера Саутвилла, вы можете справиться завтра, если зайдете сюда. Или по почте.

Мэг чувствовала, что у нее перехватывает дыхание, что она уже не сможет говорить спокойно, а сейчас закричит в лицо этой мисс О’Брайн все, что она думает о ней и об этой больнице, где с людьми обращаются как с подопытными кроликами, а будущих коллег считают проходимцами.

— Мэгги! Наконец-то увидел тебя там, где и ожидал встретить, — вдруг сказал кто-то, легонько касаясь руки Мэг.

Рядом стоял старик с забинтованной рукой. Здоровой рукой он опирался на трость с набалдашником из сандалового дерева.

От недоумения Мэг не могла вымолвить ни слова. Она смутно припоминала, что с самого начала их разговора с медсестрой этот старик был поблизости и наблюдал за ними. Наверно, ждал визита детей или внуков. Но Мэг могла поклясться на Библии, что видит его впервые в жизни.

Старик, однако, смотрел на нее радостно, как на добрую знакомую, и говорил мисс О’Брайн:

— Племянница моя училась на медсестру вместе с этой доброй девушкой. Дороти, племянница моя, выскочила замуж и укатила за океан! А я-то думал, у меня на дому будет собственная больница на одного пациента. Но Мэгги была всегда так добра ко мне. Я думаю, она не откажется сделать мне перевязку. Мне это будет так приятно. Вы позволите, мисс О’Брайн?

Неожиданно мисс О’Брайн сбросила надменность и посмотрела на старика. Улыбнулась ему — не широкой улыбкой кинозвезды и рекламных агентов, а краешком губ, тихо и сдержанно, и сказала:

— Да, мистер Ангстрем.

И уже обращаясь к Мэг:

— Пойдемте, я дам вам бинты и йод. Я вижу, при себе у вас ничего нет.

«И все-таки я здесь! Надолго ли? Может быть, я сделаю старику перевязку и эта фурия отправит меня обратно?» — думала Мэг, шагая по больничному коридору вслед за мисс О’Брайн.

Когда они вошли в палату, старик был уже там. Протянул забинтованную левую руку и, пока Мэг снимала старую повязку, говорил:

— Видишь, Мэгги, совсем старый стал. С пилой управиться не могу, вместо бревна чуть руку себе не распилил.

— У вас небольшой порез, заживет быстро, — утешала его Мэг, обрабатывая рану.

«Порез в самом деле маленький, — думала она, — но у стариков все так плохо заживает. Наверняка он уже долго мучается здесь со своей рукой. А вдруг есть опасность гангрены? Кажется, да! Врачи, конечно, ничего ему не рассказывают, но сам-то он чувствует. Однако говорит об этом с улыбкой. И так приветливо смотрит на меня… нет, все-таки я не помню его. И кто такая Дороти? Может, я и была знакома с его племянницей, я быстро забываю имена. Но память на лица у меня отличная. Я как сейчас вижу тех малышей-близнецов, что махали нам руками с берега в нескольких милях вниз по течению от Милдьюры. Я сама была немного старше и видела их не дольше минуты, но узнала бы и теперь, когда они выросли и, конечно, изменились. Я видела стольких людей — и не могу забыть ни одного лица… Однако этого старика я никак не вспомню. Наверное, он видел меня, но я этого не заметила, и нас не познакомили. Тогда откуда же он знает мое имя? Надо будет у него спросить, но уж как-нибудь потом, без этой мисс О’Брайн».

Мисс О’Брайн тем временем не спускала глаз с Мэг, следила за каждым ее движением. Чувствуя на себе ее холодный, оценивающий взгляд, Мэг волновалась, но делала все безупречно. Ее подбадривал другой взгляд — старик смотрел на нее участливо и, когда она закончила бинтовать руку, поблагодарил и добавил:

— Мисс О’Брайн, сиделка у меня очень добрая и перевязку делает хорошо, но, наверное, никто не станет возражать, если Мэгги разок-другой навестит меня и сама поменяет повязку? Доченька, найдется у тебя время? — обратился он снова к Мэг.

— О да, конечно. Я скоро навещу вас, мистер Ангстрем, — улыбнулась ему Мэг и вышла вслед за медсестрой, гордясь тем, что с первого раза запомнила и правильно произнесла фамилию этого странного старика.

— Вам повезло, — все тем же лишенным интонации и выражения голосом говорила мисс О’Брайн. — Этого больного никто не навещает, и я не могу отказать ему в прихоти видеть вас, пусть даже в качестве медсестры.

— Но я и есть медсестра, — возразила Мэг как можно спокойнее, — и вы только что имели возможность в этом убедиться. Разве я делала что-то неправильно?

— Нет, перевязку вы сделали вполне грамотно. Вам не хватает навыка — вы работаете так, будто вы не в клинике, а на балу где-нибудь в Старом Свете в начале прошлого века танцуете менуэт.

«Ну и сравнения у этой бесчувственной причальной тумбы!» — изумленно подумала Мэг, но вслух сказала, будто пропустила это мимо ушей:

— Да, у меня еще недостаточно опыта. Но мои знания позволяют мне его приобрести.

— Только, пожалуйста, не вздумайте приобретать его в операционной — туда вас никто не пустит. А в качестве сиделки вы, пожалуй, не принесете вреда. Вперед и направо первая дверь, девятнадцатый номер. Идите же, мистера Саутвилла скоро привезут с операции.

И, не удостоив Мэг даже взглядом, медсестра удалилась.

«Настоящая ведьма! Взять бы градусник и измерить ей температуру — наверняка не 36,6°, как у всех людей! Кровь у нее холодная, как у змей и лягушек! Сейчас расскажу ему, как она не хотела меня впустить, он должен знать, какая она дрянь… А почему, собственно, должен?»

Мэг даже застыла на месте от этой внезапной мысли.

«Действительно, зачем ему знать о моих неприятностях? Он перенес операцию, ему нельзя волноваться. Даже если эта мисс О’Брайн будет появляться в его палате, что с того? Уж я как-нибудь смогу защитить его, ему вовсе не надо тратить силы на борьбу со старыми ядовитыми змеями… Да я даже не знаю, как его зовут! Когда он придет в себя, надо будет наконец познакомиться».

Мэг переступила порог, огляделась. Солнце светило в широкое окно, затопив палату теплом и сиянием; Мэг переставила стул поближе к изголовью кровати, села, приготовилась ждать.

«Мама, наверно, права, считая меня во всем еще ребенком. Я обижаюсь, я горжусь своими тайнами, а между тем сама давно поняла, до чего по-детски я влюбилась в Гарри. Я таяла от его прикосновения; я дрожала, когда он был совсем близко; я не могла здраво рассуждать и спокойно говорить — и меня совершенно не волновало, что при этом чувствует Гарри; я была уверена, что он должен, обязан влюбиться в меня! Ребенок, глупый, капризный ребенок! Я же не задумывалась, какой Гарри на самом деле. Когда он говорил, что его мучит, я лишь досадовала, что он не говорит обо мне. Я придумала своего Гарри и не желала понять, что существует настоящий. А он, хоть и старше, не лучше меня — так и не захотел принять мои чувства, подумать, что переживаю я, поступиться своей свободой…

Я часто вспоминаю все это, но продолжаю делать такие же ошибки. Будто существую только я и все должны замечать, что со мной творится. Вот сейчас я чуть было не выплеснула всю свою обиду на человека, которого должна оберегать. До чего же я бываю отвратительной! Хорошо, что вовремя одумалась. К тому же есть время поразмыслить над всем этим… да, долго его нет… Вдруг что-то случилось, операция прошла неудачно? Сохрани его Господь! Лишь бы все было хорошо».

Мэг вскочила и зашагала по палате. Она начинала уже серьезно волноваться — но тут дверь открылась и медсестра с санитаром вкатили носилки на колесах.

Больной спал — наркоз еще действовал. Мэг посмотрела ему в лицо — загар не скрывал бледность, но дыхание было ровное.

Когда его переложили на кровать и санитар ушел, молоденькая медсестра улыбнулась Мэг и спросила:

— Ты новая сиделка?

— Да… То есть нет… — растерялась Мэг.

— Понятно. Он — твой парень, — кивнула она в сторону кровати. — Ты молодец. Как тебе удалось обмануть Инфлюэнцу?

— Что-что? — Мэг абсолютно ничего не поняла.

— Инфлюэнца — это старшая медсестра, мисс О’Брайн. Кстати, давай наконец познакомимся. Меня зовут Салли.

— Маргарет. Можно просто Мэг.

— Замечательно! Ну, расскажи-ка мне, как тебе удалось обдурить Инфлюэнцу?

Салли смотрела на Мэг любопытными, смеющимися глазами, как у кошки.

— Мне не удалось ее обдурить. Я пыталась втолковать ей правду, и благодаря старику, мистеру Ангстрему, она все-таки поверила.

— Что же это за правда? И что сделал старикашка?

— Мистер Ангстрем? По-моему, очень хороший человек, но со странностями. Он уверен, что мы с ним знакомы…

И Мэг стала рассказывать всю историю — о ее разговоре с медсестрой, а затем, в ответ на вопросы, которыми засыпала ее Салли, о том, что случилось на седьмом шлюзе и как она попала сюда в качестве сиделки.

Салли смеялась, удивленно вскидывала брови, взмахивала руками.

А Мэг говорила, не спуская глаз с больного, время от времени щупая у него пульс.

«Спит спокойно. Он хорошо перенес наркоз и вскоре проснется. Только бы операция прошла удачно и боль не мучила его после пробуждения!..

Какая участливая эта Салли — ей все интересно. Слава Иисусу, в этой больнице есть хоть одна веселая и добрая медсестра…

А она красивая. Зачем она коротко постриглась? Конечно, это модно. Она живет в городе и следит за модой, не что я — плаваю по реке вниз-вверх, везде и нигде…

Золотые кудри! Почему я не блондинка! Светловолосая девушка похожа на ангела, такой любой залюбуется. Не то что я — этакий смуглый курносый черт, и волосы у меня темные и жесткие, и улыбаться вот так мило я в жизни не научусь!..

«Однако он долго не просыпается», — с тревогой подумала Мэг и, оборвав свой рассказ на полуслове, спросила Салли:

— Как ты считаешь, не слишком ли он долго спит?

Салли бросила взгляд в сторону кровати и весело махнула рукой:

— Нет, что ты, после наркоза всегда долго спят… Ты правда с ним не знакома, честно?

— Честно. — Мэг недоуменно пожала плечами, она не понимала, зачем ей врать.

— Замечательно! — изумилась Салли. — Никогда бы не подумала, что можно вот так ухаживать за незнакомым человеком.

— Какая разница, знакомы мы или нет. Это мой долг. Я же все-таки медсестра.

— Но ты не работаешь медсестрой. — Салли удивленно округлила глаза, недоумевая, как можно не понимать таких простых вещей. — Тебе за это не платят деньги! Хотя… Знаешь, от дотошности нашей Инфлюэнцы все-таки бывает польза. В деньгах она жутко щепетильна. Держу пари, она уверена, что это твой жених, но жалованье тебе выпишут…

Мэг не успела ответить, в палату вошел врач.

Молодой высокий, черноволосый, черты лица безупречные, как у древнегреческих богов, но глаза чуть насмешливо прищурены. И вежливая улыбка.

— Ну как наш пациент? Все еще спит? — Врач склонился над больным. — Нет, это не годится. Разбудите его, поговорите с ним, — обратился он к Мэг, — а я приду через полчаса.

Он повернулся к Салли:

— Зайдите сейчас ко мне. Надо подготовиться к вечернему обходу.

— Да, доктор Лейкарт, — скромно потупившись, сказала Салли, а когда врач вышел, добавила, подмигнув Мэг: — Вообще-то я зову его Джеймс. Но не на людях, конечно. Я зайду к тебе, поговорим еще.

Салли помахала рукой и скрылась за дверью.

Мэг подошла к кровати.

«Он вроде и некрасив, но все-таки… Как это бывает, что человек красивый и некрасивый одновременно?

Он чем-то похож на Гарри…

Да нет же, только раздвоенный подбородок, но скулы у него шире, и весь он как-то крепче. А в лице Гарри была капризность, будто он хоть и воевал, но не повзрослел на самом деле… Почему я их сравниваю? Наверное, наслушалась этих дурацких разговоров про то, что он мой жених. Его надо разбудить, и немедля, как сказал доктор».

Она наклонилась над больным, дотронулась до его лба, сказала: «Проснитесь». Несколько раз, негромко, ласково и настойчиво.

И он открыл глаза. Посмотрел на нее, улыбнулся и вновь закрыл.

— Нет-нет, так нечестно. Ну-ка просыпайтесь…

Он вновь открыл глаза и наконец проснулся по-настоящему. Приподнялся на подушке.

— Лежите, пожалуйста, не поднимайтесь, вам надо лежать.

— Хорошо, красавица. — Он улыбнулся и послушно улегся обратно.

— Кстати, меня зовут Мэг. А вот вы назвали врачам только свою фамилию, так что я до сих пор не знаю вашего имени…

— Огден. А твое имя, красавица, я услышал еще там, на шлюзе. И хоть соображал плохо, запомнил, как все звали тебя: «Мэг! Мэг!»

Затем он стал расспрашивать ее, сделали ли ему операцию и будет ли она за ним ухаживать и дальше. Получив утвердительные ответы, вдруг задумался, а потом, долгим взглядом посмотрев на Мэг, сказал:

— Знаешь, а мне ведь что-то снилось.

— Такое бывает. Но обычно после хлороформа спят без сновидений.

— А у меня было сновидение. Да, теперь я вспомнил, — произнес он медленно и улыбнулся, вновь посмотрев на нее. — Я же видел тебя.

Мэг почувствовала, что краснеет.

— Вам, наверное, показалось, что это сон, когда я вас будила и вы в первый раз открыли глаза.

— Может, и так, — тихо сказал он.

Потом зашел доктор Лейкарт, осмотрел Огдена и, вызвав Мэг в коридор, сказал, что операция прошла успешно, но возможны осложнения, есть опасность гангрены. У Мэг перехватило горло и внутри стало холодно, но она слушала спокойно, как подобает настоящей медсестре.

Всю ночь Мэг дежурила у изголовья Огдена. Она не чувствовала усталости, ее не клонило ко сну. Сидела неподвижно, в напряженном оцепенении, ни о чем не думая — лишь слушая и наблюдая.

Огден спал беспокойно, стонал во сне. Утром у него поднялся жар.

К полудню, когда уже приходил доктор Лейкарт, когда Мэг уже сделала Огдену перевязку и он вновь заснул тяжелым, болезненным сном, в палату вошла Салли.

— Тебя зовет Инфлюэнца.

— Зачем это? — напряженным шепотом спросила Мэг.

— Не знаю? Может, не пойдешь?

— Не хватало еще, чтобы она явилась сюда!

Мэг решительно встала, и они обе вышли из палаты. Салли тут же куда-то делать — ей явно не хотелось лишний раз столкнуться с Инфлюэнцей.

Мэг шла с твердым намерением отстаивать свои права.

Мельком посмотрев на нее и продолжая глядеть куда-то в пространство, Инфлюэнца спросила:

— Вы этой ночью не спали?

— Не спала. Вы в этом сомневаетесь? — холодно поинтересовалась Мэг.

— Ничуть не сомневаюсь, круги под глазами гораздо красноречивее вас. Я живу во флигеле при больнице, из главного входа через сад и направо. Я постелила вам в гостиной, ложитесь, через два часа я вас разбужу.

— Но…

— Я сама послежу за вашим больным, его нельзя оставлять без присмотра, случай достаточно тяжелый. А если вы сейчас не поспите немножко, следующую ночь будете дежурить гораздо хуже, а это ни к чему.

Она уже протягивала Мэг ключи.

И Мэг почему-то забыла все возражения, все то, что хотела сказать в ответ ледяным тоном. Она кивнула, пробормотала «спасибо» и пошла к выходу.

И сразу почувствовала себя очень уставшей.

Уже растянувшись на чистой крахмальной простыне, Мэг успела удивиться обстановке этой квартиры. Все здесь было старомодное, добротное и очень домашнее; уютное, совсем непохожее на хозяйку.

«Или она сама на себя не похожа?» — подумала Мэг, но сон накрыл ее будто ватным колпаком, и очнулась она только от уже знакомого женского голоса, громко и, как всегда, без выражения сказавшего:

— Вставайте. Половина третьего пополудни.

Мэг вскакивала, быстро одевалась, бежала обратно в больницу, в девятнадцатую палату, к Огдену.

И так тянулись дни…

Температура у Огдена то падала, то поднималась вновь.

Перевязывая ногу, Мэг отлично видела, что улучшений нет. Но Огден будто щадил ее — не спрашивал об этом, а все просил рассказать о себе.

— Я-то? Всю жизнь на этом седьмом шлюзе, — говорил он. — Все тридцать шесть лет. Сперва отцу помогал, потом сам.

— И никуда не уезжали?

— Нет. Только война… ну да это неинтересно. Ты-то на вашей «Филадельфии» по всему Дарлингу ходишь, расскажи, как там люди живут, какие берега?

И Мэг рассказывала.

Как ей пригодилась теперь ее память, все бесчисленные лица, будто запечатленные фотокамерой!

Они описывала людей, их глаза, лица, цвет волос и одежду, их жесты и движения. Она вспоминала разные смешные случаи с ними и их «Филадельфией».

Когда появлялась мисс О’Брайн — Мэг перестала называть ее про себя Инфлюэнцей, — Мэг могла ненадолго отлучиться.

Как только представилась возможность, она навестила мистера Ангстрема.

Мэг никогда не умела вызнать что-нибудь хитростью, ловко ведя разговор. Поэтому, хоть ей и было стыдно, она предпочла честно сказать:

— Простите меня, но я вас совсем не помню. Когда мы познакомились?

В ответ старик лукаво улыбнулся:

— Два дня назад.

И, посмотрев на оторопелое лицо Мэг, рассмеялся и добавил:

— Бесхитростная ты душа! Я-то сам такой, однако к старости понял, что к каждому человеку по-своему надо подойти. А то, что я разговор ваш слышал и для мисс О’Брайн маленький спектакль разыграл, — это ж не обман, это ж только чтобы она могла убедиться, что ты не шарлатанка какая и умысла дурного не имеешь. Она человек хороший, но чутью своему не доверяет…

Мэг долго благодарила его.

— Ну будет тебе, будет. Ступай, ступай, ты там нужнее сейчас. Вот поправится он, как-нибудь зайдите ко мне вместе, прежде чем из больницы уходить…

И Мэг возвратилась к Огдену.

«Когда училась, я часто задумывалась, будут ли меня стесняться мои пациенты — мужчины, легко ли мне будет ухаживать за лежачими больными. Но эти сомнения быстро прошли, я поняла, что в больнице люди действительно не делятся на мужчин и женщин…

Здесь мне поначалу некогда было об этом задумываться. И слава Богу, все хорошо, все правильно, его не смущают мои прикосновения, я для него только медсестра. Но разве на медсестру смотрят таким взглядом, какой я часто ловлю на себе — и боюсь открыто взглянуть в ответ. Разве слушают с таким вниманием рассказы какой-то там медсестры о ее детстве, братьях, родителях; глупой юношеской любви; о речных долинах и коварных быстрых течениях?

А может быть, все это просто развлекает и отвлекает его, и любая сиделка могла бы утешить его своей болтовней? Может быть, потом, когда он вернется к нормальной, здоровой жизни, у нас не найдется о чем поговорить? И я буду напоминать ему о болезни, и он не захочет меня видеть?..»

— Красавица, что загрустила?

Мэг вздрогнула и посмотрела на Огдена. Сейчас, раздумывая обо всем этом, она принесла кувшин с водой для умывания, приготовила таз и полотенце и совершенно не ожидала, что Огден следит за выражением ее лица.

— Я? Ничуть не бывало! Просто задумалась.

— Хорошо, что не о печальном, Мэгги. Если будешь грустить, у меня температура поднимется и я стану как топка паровоза, на котором наш мистер Ангстрем был кочегаром.

Мэг улыбнулась.

— С какой стати мне грустить? А мистер Ангстрем сказал, что скоро зайдет к нам. По-моему, ему очень приятно будет побывать в гостях, вместо того чтобы сидеть в своей палате или бесцельно слоняться по коридору.

— Конечно, приятно прийти к такой хозяйке.

— И к такому хозяину, — добавила Мэг, осторожно выливая воду из кувшина на руки Огдена.

Действительно, старик скоро пришел.

Мэг усадила его на стул, сама устроилась на маленькой скамеечке — и началась беседа о старой, ныне заброшенной и заросшей травой узкоколейке от Мербейна до Ред-Клифс.

Вспоминая, как из мальчишки-кочегара он стал машинистом, как чудом предотвратил крушение поезда, как день ото дня не уставал смотреть на рельсы, тянущиеся все вперед и вперед от одного города к другому, старик забывал о годах и болезнях.

Огден увлекся его рассказом, и Мэг, глядя на него, надеялась, что боль отступит.

Но скоро она увидела, что Огден пытается быть слишком внимательным, у него опять начался жар.

«Как бы помягче, повежливее намекнуть мистеру Ангстрему, чтобы он зашел еще раз, попозже? Он все поймет, но расстроится. А Огден расстроится еще больше, что мы обидели старика…

Но я же чувствую, как ему плохо! Он не выказывает слабость, но я-то чувствую!..

Доктор Лейкарт! Как кстати!»

Врач вошел в палату с неизменной улыбкой на безупречном, будто мраморном лице, вежливо попросил старика выйти и заговорил с Огденом:

— Мистер Саутвилл, я думаю, в ближайшее время вам потребуется еще одна операция.

— Хорошо, док, наконец-то я встану на ноги.

— Да… Но мой долг предупредить вас. Я сделаю все от меня зависящее, но может случиться, что без ампутации не обойтись.

Лицо Огдена застыло — он побледнел, неподвижно глядя в одну точку, будто ища там поддержки и совета.

У Мэг перехватило дыхание.

«Я боюсь за него, и мне больно. Я будто стала им самим, и мне невыносимо! Это тяжело вдвойне! Но тяжелее всего, что я не могу помочь, не могу ничего изменить, от меня ничего не зависит. Господи, помоги ему!»

В палате стояла звенящая тишина.

— К сожалению, я не могу предоставить вам выбора, — наконец произнес врач. — Эту операцию сделать необходимо.

— Значит, так тому и быть, — сказал Огден и посмотрел на врача. — Когда?

— Завтра утром.

Доктор Лейкарт вышел.

Мэг стояла неподвижно.

— Мэгги! — негромко позвал Огден.

Она подняла глаза.

— Мэгги, скажи мне честно. Ты ведь в этом понимаешь. Я тебя не спрашивал, но сейчас… Он сказал всю правду? Или только половину, чтобы не путать сразу?

Время будто исчезло. Несколько секунд тянулись длиннее всей предыдущей жизни.

Мэг знала, что нельзя думать, нельзя медлить с ответом.

Нельзя оставить его с его вопросом здесь и догнать врача, спросить и прибежать обратно — он уже не поверит!

Нельзя соврать успокоительным тоном — он тоже не поверит и больше не спросит, будет мучиться, и ему будет еще хуже.

Мэг знала все это. И она знала, что не знает правды.

И что времени думать нет, что секунды на ответ истекают, что он ждет.

«Нельзя опускать глаза!»

— Огден, он не соврал. Это правда. Тебе ампутируют стопу лишь в крайнем случае. Он хороший хирург…

Огден смотрел прямо на нее.

Она выдержала взгляд!

«Старик прав. Ложь — не всегда обман. А то, что сказала я, даже не ложь. Просто я не знаю правды. Может, и доктор Лейкарт не знает. Правда в том, что случится завтра. И поможет ему лишь воля Божья и собственные силы…

Я дала ему эти силы. Я не соврала. Я могу смотреть ему в глаза!»

Мэг не спала всю ночь.

Вечером мисс О’Брайн сменила ее на два часа в палате, но и в ее уютной квартире, на прохладных простынях Мэг не смогла уговорить себя заснуть.

Утро она встретила в палате Огдена.

Он уже не спал, был спокоен, даже шутил с ней.

Она улыбалась в ответ, но говорить ничего не могла.

Наконец пришла Салли с санитаром и доктор Лейкарт.

Огдена уложили на носилки.

Он подмигнул Мэг на прощанье, и санитар покатил носилки по коридору. Салли пошла следом.

Врач задержался у палаты, взял Мэг за руку:

— Не волнуйтесь так! Риск ампутации невелик…

Мэг смотрела на него, в глазах у нее стояли слезы:

— Я молюсь Богу и надеюсь на вас.

— Не волнуйтесь! — И доктор Лейкарт ушел в операционную.

— Салли, нельзя быть такой невнимательной! Ты два раза путала инструменты. Если бы не мисс О’Брайн…

— Ладно, Джеймс, перестань ворчать. Операция прошла хорошо, и забудем об этом. Мы увидимся вечером?

— Нет. Ты же знаешь, сегодня ночью я дежурю.

— Ну конечно! Ты дежуришь! А любезничать с этой маленькой сучкой, брать ее за руку и смотреть в глаза ты найдешь время?

— Салли, ты в своем уме? — Недоумение и гнев исказили невозмутимое лицо доктора Лейкарта.

— Я все видела!

Салли развернулась и пошла прочь из операционной.

— Ее надо было успокоить! И ты забыла это сделать…

Но Салли не слушала. Она вместе с санитаром выкатывала носилки.

Огден еще не очнулся от наркоза. Забытье его было беспокойным, он мотал головой, вскрикивал, бормотал:

— Где я? Где я? Отпустите, отпустите меня!

Салли была зла на весь мир. Крики больного раздражали его, она поморщилась и наконец громко сказала, наклонившись к самому уху Огдена:

— Никто тебя не держит. Ты уже на том свете, ты умер!

— Нет! Нет, не хочу! — заметался Огден с новой силой.

— Хочешь не хочешь, а ты уже покойник, — зло улыбнулась Салли.

Вдруг кто-то схватил ее за плечо.

— Как вы смеете?! — разъяренным шепотом произнесла мисс О’Брайн.

— Уж и пошутить нельзя, — испуганно, но заносчиво ответила Салли, дернув плечиком.

— Это не шутки! Больной без сознания, последствия ваших слов могут быть ужасны!

Последствия были действительно тяжелыми.

Еще несколько часов Огден метался на кровати.

Санитары держали его, Мэг ввела ему успокоительное.

Уже лежа тихо, он бормотал, не открывая глаз:

— Нет! Нет, Джейн, нет! Не верь! Я вернусь! Я цел и невредим! Зачем, Джейн?!..

Наконец он заснул.

Мэг дала волю слезам. Она рыдала совершенно беззвучно и не могла остановиться.

В палату вошла мисс О’Брайн.

Она молча села рядом, обняла Мэг за плечи. Потом, когда Мэг успокоилась, негромко сказала:

— Операция была успешной, теперь опасность миновала. А это тяжелая реакция на хлороформ. Он проснется и даже не будет помнить, что с ним было.

— Спасибо! — сказала Мэг и улыбнулась сквозь слезы. Мисс О’Брайн встала и вышла из девятнадцатой палаты.

Мэг не знала, куда она направилась.

Мэг не знала — и никогда не узнает, — какой разговор состоялся между ней и доктором Лейкартом, главным хирургом больницы.

Мэг не знала о том, что пожилая медсестра рассказала врачу о поведении Салли и потребовала ее немедленного увольнения.

Мэг не знала, что Джеймс Лейкарт, накричав на Салли, конечно, оставил ее работать в клинике, а на постоянные требования мисс О’Брайн вначале отвечал уклончиво, а потом и вовсе стал ее избегать.

Мэг не догадывалась о том, что мисс О’Брайн, не добившись правды, решила уйти из больницы. И она действительно уволилась. Но только после того, как Огден окончательно встал на ноги и уехал. Мисс О’Брайн считала своим долгом помогать Мэг ухаживать за ним и не подпускала Салли к девятнадцатой палате.

Мэг не знала и не замечала всего этого.

Она замечала только Огдена, малейшие оттенки его настроения, и радовалась — как быстро он выздоравливает!

Она помогала ему сделать первый шаг.

Она заново учила его ходить…

День ото дня они все дальше гуляли по больничному саду: разговаривали, смеялись, садились на скамейку передохнуть и вновь шли.

Но однажды, когда Мэг встала со скамейки и протянула Огдену руку, он, взяв ее ладонь в свою, усадил ее обратно.

— Ты устал? Хочешь еще посидеть?

— Нет, не устал. Но посидеть хочу. Мне надо тебе кое-что рассказать.

Он замолчал на секунду, не выпуская ее руки, и заговорил вновь:

— Мэгги, я мало рассказывал о своей жизни, все больше слушал о твоей. У тебя все впереди, у меня многое не сложилось… Я был женат. У нас был сын. Затем я ушел на войну. Многие мужчины из нашего города ушли на войну. Я был ранен в ногу, и врачи не скрывали, что рана опасна и возможна ампутация. Я написал об этом только одному человеку — своему другу, мы росли вместе. Я знал, что он отправляется домой, и попросил ничего не говорить ни родителям, ни жене. Будто бы он писем от меня давно не получал и мы потеряли друг друга. Если останусь сильным и здоровым — приеду сам. Стану калекой — подумаю, как сообщить жене, чтобы не ждала. А он приехал и рассказал ей, что я в госпитале, что мне ампутировали ногу. И… в общем, я вернулся цел и невредим — а они уже поженились, мой сынишка зовет его папой, а меня не узнаёт… Я сначала жил у родителей, потом перебрался в заброшенный дом у шлюза, отремонтировал, стал жить там. Она пару раз прибегала ко мне, поначалу прощения просить, потом сам уж не знаю зачем. Плохо я с ней обходился — и разговаривать не хотел. А раз пришел он и говорит: она из-за тебя мучается, прости нас. Я, говорю, не Бог, чтобы прощать. А если нам в одном городе тесно, то знай, что на шлюзе дед мой жил и отец, и я отсюда никуда не уйду! Недели не прошло, как они дом продали и уехали — не знаю даже куда… — Он замолчал, взял вторую руку Мэг. — Когда я тебя на палубе увидел, сразу понял, что наконец повстречал ту, которую должен был повстречать. А тут кран этот падает… И так мне больно стало, тут… в груди; думаю, как нелепо все повторяется! Вот стал я калекой и тебя и любовь потерял, еще не найдя…

Огден замолчал, но через несколько секунд продолжил:

— И вдруг ты спускаешься, лекарство мне колешь и в больницу со мной едешь. В общем, Мэгги, хотел я сказать тебе вот что… По всем правилам надо с матерью твоей сначала поговорить. Но я от тебя сначала хочу услышать. Пойдешь за меня замуж?

Мэг всегда выдерживала его взгляд. Но сейчас не могла, зажмурилась, прижалась к нему и выдохнула: «Да!» — целуя его в губы. Или он поцеловал? — она не видела.

Где-то поблизости прогуливались больные с родственниками. Но Огден и Мэг теперь были одни, только вдвоем.

Они говорили о своей — одной на двоих — жизни, листва кустов сирени скрывала их и шумела негромко, когда налетал ветер.

Ветер летел дальше, через город к лугам, рябил там гладь реки, катившей свои воды к дальним степям и городам и еще дальше — к океану.

4

Дели в глубине души была даже рада, что Мэг осталась в больнице. Она приобретет практику и еще раз подумает, стоит ли ей становиться именно медсестрой. Может быть, она все-таки поймет, какая это тяжелая и не слишком благодарная работа — сестра милосердия. Видеть постоянно кровь, раны, болезни; слышать стоны и жалобы престарелых больных — навряд ли все это может понравиться молоденькой девушке. У Мэг будет еще время подумать, и вдруг она, как и Алекс, решится попробовать поступить учиться на врача.

В Уэнтворте пароход загрузился мешками с удобрениями, и Дели все боялась, каждый час поглядывая на небо, как бы не пошел дождь и все мешки с удобрениями, лежавшие штабелями на палубе, не размокли. Но, как по заказу, погода стояла прекрасная, и все пять дней, пока они плыли по направлению к Хьюму, не было ни одного дождя.

В небольшом поселке возле Хьюма Дели избавилась от этих удобрений, и, так как никакого груза не было, «Филадельфия» быстро и легко, словно прогулочный катер, помчалась к Марри-Бридж.

Бренни был страшно недоволен.

— Ма! Уверяю, никакого груза мы там не найдем, надо плыть в Маннум, по пути забрав Мэг из больницы, — ворчал он в рулевой будке, когда Дели вошла туда, чтобы его сменить. Бренни стоял как вкопанный, словно прирос к штурвалу. Казалось, ни за что в жизни он не выпустит его из рук и более не доверит Филадельфии.

— Бренни, я и сама это не хуже тебя понимаю… Ты что, не будешь спать круглые сутки, и мне, может быть, уйти?

— Ма, если понимаешь, тогда я не понимаю — зачем в Марри-Бридж?

— Я хочу сходить на… могилу Брентона, — сказала Дели и до боли закусила губу. Она солгала и не солгала одновременно. Да, конечно, нужно посмотреть на надгробную плиту, нужно попросить смотрителя кладбища, чтобы он непременно раз в неделю сметал листья с надгробия и расчищал дорожки — Дели не хотела, чтобы у Брентона было не прибрано, словно он забыт всеми и у него нет ни детей, ни родственников… Но, во-первых, она хотела, хотела и боялась одновременно, сходить на почту…

Теперь у каждого поселка, где они останавливались, или глядя на проплывающий за бортом парохода маленький городок на берегу реки Дели внутренне содрогалась, сразу же вспоминая о своем бегстве. Ей стало казаться, что и в Хьюме и в Уэнтворте ее может подстерегать Максимилиан, который легко мог узнать, где они находятся. Но, несмотря на то что она боялась, что, как только они подплывут к Марри-Бридж, она сразу же увидит на берегу Максимилиана, — она все-таки вела «Филадельфию» туда.

Почта в Марри-Бридж теперь была для нее тонкой связующей нитью между ней и родственником Максимилиана — Бертом.

Он добился своего. Берт удержал ее от необдуманного путешествия в Лондон, не более того.

Он добился своего: ну и что? Пусть у нее появилось желание писать, пусть она и делает сейчас почти каждый вечер по три-четыре акварельных наброска — что из того?

Он добился своего: да, она, кажется, влюблена в него — ну и что?

Влюблена — и что дальше?!

В ней поселилась сладкая тоска и точащее, словно червь яблоко, желание видеть его — и это невозможно! Чтобы спрятаться от этой тоски, Дели хотела как можно больше работать, круглые сутки стоять у штурвала, беспрерывно мотаясь из конца в конец по маленьким речушкам Муррейского бассейна; но желание видеть его медленно, но неотступно нарастало и нарастало. И с каждым днем так же медленно, но непреклонно росло сожаление о том, что она ночью, убежав от Максимилиана, все-таки не переступила ту черту — не бросилась в его объятия в его мастерской. А ведь ее отделял всего лишь какой-то короткий ночной звонок; всего лишь нужно было сказать в такси: «Пожалуйста, Берт Крайтон, известный скульптор, отвезите к его дому», — вот и все!

Она так и не смогла… Какими глазами она смотрела бы на Максимилиана, на детей, как бы она смогла им объяснить, что именно Берт, как это ни чудовищно и ни смешно звучит, но именно он оказался ее идеалом — он, это циничное и расчетливое чудовище — именно он ей напомнил Адама: золотые искорки глаз, густые кудри ржаных волос и жаркий пыл циничных слов, циничных, но вдохновенно-трепетных и обжигающих.

— Бренни, ну ты выпустишь когда-нибудь штурвал! — воскликнула нетерпеливо Дели, она задумалась и стояла в рубке рядом с Бренни, казалось, полчаса. Она положила свою ладонь на рулевое колесо поверх руки Бренни и подумала, что ее руки несколько крупны, может быть, ее ладони даже больше чем тонкие кисти Берта. И этого эстетствующего позера с его украшениями на пальцах, с большим бантом на шее она хотела видеть?! Непостижимо, но это так; видеть когда-нибудь, но непременно…

— Ладно, ма, у меня действительно что-то ноги затекли, постой уж, если тебе так хочется, доверяю, — снисходительно улыбнулся Бренни, отпуская рулевое колесо.

— Конечно, милый, поспи, ты еще успеешь настояться у штурвала, вся жизнь впереди.

И Дели до утра осталась за штурвалом, рассеянно глядя на темную гладь реки впереди парохода. Все ее движения уже давно стали автоматическими, и она, уже совершенно не думая об управлении, могла предаваться, стоя за штурвалом, мечтам и невеселым мыслям.

К полудню «Филадельфия» подходила к Марри-Бридж. Дели не спала в эту ночь и не могла уснуть. И сейчас она ходила по палубе и нервно обмахивала лицо старой газетой словно веером. Она поминутно озиралась на берег, но тот был пуст.

Дели попросила Гордона сходить и забрать почту на ее имя. Бренни нехотя отправился к мануфактурным складам, хотя он совершенно не надеялся на получение какого-либо груза, уже почти все товары перевозились по железной дороге; речное судоходство умирало или уже почти умерло; во всяком случае, никто серьезно к речным перевозкам уже не относился.

Увидев идущего по берегу Гордона, Дели хотела броситься за биноклем, чтобы разглядеть, есть ли у него в руках что-то белое или, может быть, кусочек конверта торчит из кармана брюк? Но, вспомнив о своей гордости, решительно осудила себя и, подойдя к другому борту, отвернулась от приближающегося сына и бросила газету в воду. «Пусть будет что будет…» — думала она, морщась от противного страха, шевелившегося где-то в животе — страха от того, что не будет письма или, наоборот, будет.

— Ма, возьми! — услышала она голос сына, когда он забежал по трапу на палубу.

— Спасибо, дорогой. Это письма? А от кого?

— Не знаю, обратного адреса нет. — И Гордон протянул ей два конверта, белый и розовый.

Дели подождала, когда Гордон удалится с палубы и, чуть-чуть постояв у борта, обмахивая лицо от жары двумя конвертами, вдруг словно очнулась и побежала в свою каюту. Забежав, она на ходу распечатала розовый конверт — это было письмо от Аластера. Дели недоуменно несколько секунд смотрела на знакомый почерк, потом быстро пробежала глазами короткие строки.

«Филадельфия! Приношу вам глубочайшие соболезнования по поводу кончины вашего мужа. К сожалению, приехать пока не могу, слишком занят.

С уважением, Аластер».

Дели снова несколько секунд ничего не могла понять: какой сухой тон, какие казенные слова. Она увидела, как листок у нее в руках задрожал, и подумала: «Словно он был в Мельбурне и знает обо всем… Неприязнь… в этом письме чувствуется неприязнь или презрение? Он не хочет меня видеть? Ну что ж, и я, видимо, тоже…»

Дели не глядя отшвырнула листок в сторону, и он плавно, словно осенний лист, лег на пол.

Дели распечатала второе письмо, она опять не хотела смотреть на штемпель, сама не зная почему, и вынула из конверта пахнущий лавандой, сложенный вчетверо толстый лист ватмана. На нем, слегка заляпанном пятнами от фиолетовых чернил, было написано витиеватым и несколько поспешным почерком:

«Милая Филадельфия! Что же вы натворили, пугливая беглянка? Но нет-нет, я вас не собираюсь упрекать, возможно, ваше исчезновение — это продолжение того странного обморока в ресторане? Я не знаю, однако хочу вам сообщить, что Максимилиан живет у меня, врачи разрешили ему ходить и говорят, что опасность уже миновала. Он недавно вышел из больницы, где почти сутки находился в критическом состоянии. Утром, после вашего исчезновения, с ним случился сердечный приступ, и только к вечеру его обнаружила горничная — лежащего в номере отеля на ковре, почти бездыханного. Всем происшедшим и я был, признаться, крайне удивлен, а Макс, мягко говоря, — тем более, ведь он никогда не жаловался на сердце и даже «не знал», что это такое. Нет, не подумайте, что я пишу по его просьбе — совсем нет, поверьте мне! Мне просто жаль Макса, жаль вас, жаль себя. Сообщаю вам по большому секрету, что Максимилиан через неделю или две собирается все-таки отплыть в Англию, собирается — что бы вы думали? — он все-таки хочет развестись — и это из-за вас! Он надеется, что, возвратившись свободным человеком, он уже до конца своих дней свяжет свою судьбу с вами, милая Филадельфия. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сказать. Правда, можно добавить, что я хотел бы видеть вас и проделать то же самое, только уже без страуса. Ну смилуйтесь, Дели, или я слишком большой жертвы прошу?

Берт».

Закончив читать, Дели почувствовала, что у нее шевелятся волосы, уши горели нестерпимым жаром, в висках стучало.

«Сердечный приступ… Берт. Он хочет, но уже без страуса!.. Он хочет не жертвы. Милый Берт, бедный Макс… Опять я совсем не права… Ах, мама-мама, ее ласковый призрак предупреждал: «Максимилиан не выдержит», ведь мама предупреждала!.. Ах, глупая Дели, что ты наделала!..» — стучало у нее в висках. Дели стояла посреди каюты, глядя на сверкающую воду в окне за бортом, тихонько обмахивала лицо листком письма, чувствуя легкий горьковато-терпкий запах лаванды, исходивший от бумаги для рисования, испещренной быстрым и витиеватым почерком Берта.

Она еще раз пробежала глазами по строчкам и, положив письмо на стол, тихонько прилегла на кровать. Она почему-то вспомнила про встречу в поезде с седой ее сверстницей Полли. Как она говорила? — если бы знали… «Если бы вы знали, что значит: милости хочу… то не осудили бы невиновных…» Если есть милость — то я невиновна… Надо ему все сказать, надо сказать Максимилиану, что не люблю его и не хочу себя связывать с ним! Надо ему сказать, не стоит обманывать. Или наоборот, сейчас, когда с ним случилось такое, ему наверняка может стать хуже, может случиться даже более ужасное! «Милости хочу…» И я хочу милости и любви! Да, я должна проявить милость к Максимилиану — и я не буду чувствовать себя виноватой за свое желание Берта! Да, я люблю его! Пусть это безумие, но я не виновата. Я проявлю милость к Максимилиану и не буду осуждена. Я должна видеть Берта, должна сказать Максимилиану — что? — не знаю, не знаю, не знаю, но должна. Я не хочу, чтобы он страдал из-за меня. Ах, глупая Дели, что ты наделала…» Она лежала на кровати, и слезы тихо катились по щекам.

Она не знала, сколько времени так лежала. За дверью послышались чьи-то шаги, и в каюту постучали. Не дожидаясь ответа, дверь каюты распахнулась. Дели едва успела прикрыть мокрые глаза ладонью.

— Ма, Гордон, кажется, заболел, — сказал Алекс. — Может быть, ты посмотришь?

— Алекс, ты же у нас судовой врач, — сказала Дели, не отнимая руки от глаз.

— Я не пойму, что с ним. Ма, с ним очень плохо!

Дели вытерла ладонью слезы и посмотрела на Алекса. Он был бледен и растерян. Странно, ведь Гордон совсем недавно принес письма, она не заметила у него никаких признаков болезни.

— Ма, ну скорее же, скорее! — вскричал Алекс.

Дели нехотя поднялась и пошла вслед за Алексом, который побежал в каюту Гордона. Еще не доходя до каюты, она услышала страшные стоны Гордона. Дели тоже побежала, и ее взору предстала страшная картина: Гордон извивался на кровати, рубашка его была разорвана на груди, а на животе виднелись красные полосы царапин. Страшно стеная, он раздирал ногтями кожу на теле, словно хотел вырвать из живота все внутренности.

— Гордон! Что? Что с тобой, мой мальчик? Что случилось?

Но Гордон лишь издал длинный тяжелый стон и выгнулся на кровати, словно внутри его поселилось страшное чудовище, которое сейчас рвалось наружу. Лицо его было в мелких каплях пота, зрачки расширены, дыхание судорожное и прерывистое, губы посинели. На подбородке у него Дели заметила что-то белое, похожее на муку.

— Ну ответь же мне, Гордон! — Дели трясла его за плечи.

Но он вновь застонал, еще громче, и, схватив из-под головы подушку, закрыл ею свое лицо, пытаясь приглушить стенания. И она увидела, что под подушкой лежат какие-то маленькие бумажные пакетики.

— Алекс, что это? — воскликнула Дели, протягивая ему один из пакетиков.

Алекс, схватив пакетик, прочитал название: «Кот Томми — самое быстродействующее средство от крыс».

— Ма, это крысиный яд. Он принял крысиный яд! — вскричал он.

— Гордон! Гордон! Зачем ты сделал это?! — затрясла его Дели, пытаясь оторвать от его лица подушку, которой он зажимал рот. Он снова выгнулся на кровати и простонал.

— Н-не-е хо-о-чу-у!..

— О Гордон! Алекс, что же ты стоишь?! Делай же что-нибудь! Надо воды! Надо освободить его от этой гадости! И Бренни нет… Алекс, умоляю тебя!..

— Нужно промывание.

— Так делай же!.. О Боже, за что это?! Алекс, не стой!..

— Воды, много воды… Помоги мне отнести его на палубу, — сказал Алекс и, подхватив Гордона под мышки, потащил его из каюты. Дели взяла за ноги, и так они доволокли Гордона до нижней палубы.

Алекс схватил ведро с привязанной к нему веревкой, которым они черпали воду из реки, и, бросив его за борт, вытянул ведро воды.

Гордон лежал по-прежнему сводимый судорогами. Уже не только губы, но все лицо его стало синеть. Дели была в ужасе. Он буквально умирал на ее глазах.

Алекс пытался разжать рот и влить воду, но это ему не удалось. Алекс хотел бежать за ножом, чтобы разжать зубы Гордона, но понял, что навряд ли удастся влить воду — его грудь и горло сводила судорога.

— Алекс, умоляю, сделай что-нибудь! — кричала Дели.

Алекс быстро привязал веревку от ведра к ногам Гордона и поволок его к борту.

— Ма, держи веревку!

— Что ты хочешь? — только успела воскликнуть Дели и бросилась на грудь Гордона: он захрипел и глаза его закатились.

— Ма, ведро держи! — крикнул Алекс и, схватил Гордона под мышки, перебросил его тело через борт. Веревка в руках у Дели дернулась, но она крепко держала ее и на всякий случай привязала к перилам ограждения, просунув между прутьями ведро.

Гордон словно камень ушел под воду. Алекс прыгнул в воду вслед за ним. Уже десять секунд Гордона не было на поверхности.

— Алекс, ты утопишь его! — вскричала она, считая секунды и видя, что голова Гордона все еще не появилась над водой.

Алекс нырнул и вытащил Гордона из-под воды.

— Пей! Пей! — дергал он его за волосы, но Гордон лишь судорожно глотал ртом воздух. Тогда Алекс снова опустил Гордона под воду. И так повторялось несколько раз; Алекс погружал на какое-то время Гордона в воду, лишь веревка, привязанная к его ногам, не давала ему утонуть, потом нырял и выволакивал его под мышки или за волосы из-под воды. Глаза Гордона безумно шарили по сторонам, казалось, он не понимал, что с ним происходит. Наконец, после того как в шестой или седьмой раз Гордон побывал под водой, Алекс нырнул, отвязал его ноги и поплыл вместе с Гордоном к берегу, до которого было метров десять.

Он выволок Гордона на сушу и, схватив его за пояс, поднял и опрокинул вниз головой.

Изо рта Гордона хлынули потоки воды.

Дели вытащила из прутьев ограждения ведро и бросила его на берег. Затем сама, не раздумывая, бросилась не к трапу, а прыгнула прямо в воду в чем была.

Добравшись до берега, она зачерпнула ведро воды и бросилась к Гордону, который лежал на прибрежном песке и тихо стонал.

Синева с его лица исчезла, губы начинали приобретать розовый оттенок.

— Гордон, милый, пожалуйста, выпей немного, тебе легче будет!

Гордон отрицательно замотал головой.

Тогда Алекс схватил ветку, разжал его зубы, и Дели стала лить в раскрытый рот струйку воды, большая часть которой не попадала в рот, но все-таки Гордон ее глотал, давясь и захлебываясь.

Потом Алекс перевернул Гордона на живот, положил себе на колено и стал с силой бить по спине кулаками. Гордона вырвало водой, слегка окрашенной в молочно-белый цвет. Он проделал это еще несколько раз.

Пульс становился более наполненным и ритмичным. Гордон начал приходить в себя.

— Хватит, ма. Теперь, кажется, не помрет, — сказал Алекс.

Дели пошлепала Гордона по щекам, и тот открыл глаза, туманно посмотрел на Дели.

— Гордон, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — простонал он.

— Гордон, что ты наделал, как ты мог? Ты просто негодяй, Гордон! — И она бросилась целовать его мокрое лицо.

— Уйди, я хочу умереть…

— Как — умереть? Я тебе не дам, я не позволю! Ты негодяй, что так поступаешь!

— Да… Поступаю… — простонал он.

— Она не стоит не то что твоей жизни, она не стоит твоего мизинца! Выбрось ее из головы! Или — хочешь, мы найдем ее, разыщем, только не делай больше так, Гордон. Слышишь?!

— Не хочу… жить… Я для этого непригоден, — простонал он тихо и закрыл глаза.

Бедный Гордон, ему и так трудно, а еще эта Джесси. Может быть, он из-за своего жестокого поступка по отношению к ней решил покончить с собой?

— Гордон, мальчик мой, как ты сейчас себя чувствуешь, открой глаза, пожалуйста, я очень беспокоюсь, я боюсь за тебя!

— Все хорошо… — простонал он, открыв глаза. — Только я никуда не годен, я не могу так жить…

— Все будет чудесно, вот увидишь, ты мне веришь?

— Да. — Он закрыл глаза.

— Мы, ты посиди, я трап передвину и перетащу его на пароход, — сказал Алекс, вскочив на ноги.

— Я сам пойду, — тихо сказал Гордон и попытался подняться, но Дели уложила его на песок.

— Нет-нет, ты не можешь!

— Могу…

— Вот и пусть сам идет, мне надоело таскать этого барана! — вскричал Алекс и побежал передвигать трап ближе к тому месту, где лежал Гордон.

Гордон действительно уже мог стоять на подкашивающихся ногах. Алекс положил его руку себе на плечо и повел его вверх по узкому трапу на пароход.

Дели собрала все пустые пакетики, валявшиеся на полу каюты, и выбросила за борт. Они уложили Гордона на постель, Дели побежала на кухню разогревать на спиртовке бренди с сахаром. Она принесла теплую кружку и медленно стала поить его бренди. Он мучился, но все-таки выпил почти половину.

— Ну вот, дорогой… У тебя где-нибудь осталась еще эта гадость?

— Нет.

— Скажи, где ты нашел эту отраву?

— Купил в аптеке…

— Сегодня в городе, когда ходил за письмами? Ты просто негодяй, Гордон! Ты меня не любишь, совсем не жалеешь! Ты ведь мой самый любимый!

— Люблю… Но не хочу, — простонал он и закрыл глаза.

5

Через два дня Гордон пришел в норму, о происходящем говорил лишь его тусклый смущенный взгляд, который он прятал от Дели. Сердце Филадельфии разрывалось между пароходом и Мельбурном. Если бы не Гордон, она бы давно уже была в поезде, уносящем ее к Берту. Гордон еще жаловался, сам стесняясь своих жалоб, на боли в желудке. Дели и Бренни проконвоировали Гордона в городскую больницу. Осмотрев его, врач пришел к заключению, что опасности никакой нет, единственно, со временем может развиться язва желудка. Дели попыталась как-то снова увлечь сына рисованием, она постоянно заговаривала с ним, как бы случайно, о своих работах, показывала акварели, чтобы он оценил их, но взгляд Гордона был равнодушен, а похвалы отрешенно-безразличны.

Алекс по три раза в день ощупывал живот Гордона, слушал его стетоскопом, приобретенным для будущей врачебной практики, хмурил брови и сокрушенно качал головой, словно был уже профессором медицины.

— Да, да-а, да-а, рефлекс Раунфорда отсутствует, больной долго не протянет; боюсь, медицина здесь бессильна, я не слишком огорчил моего родного братца? — спрашивал он с усмешкой.

— Нет, я был бы рад, если бы все кончилось, — равнодушно отвечал Гордон.

— Да-а, надо бы пройти тест Роршаха, боюсь, что уже развилась клиническая стадия метаболического психоза. Да-а… боюсь, что и в этом случае медицина бессильна. Только камера для умалишенных — единственное лекарство для бедного Горди…

Гордон вздыхал и, ничего не говоря, отворачивался.

До конца понять сумасбродную попытку Гордона покончить с собой Дели так и не могла, как она ни пытала его вопросами, он оставался замкнут и отвечал односложно: «Просто я так дальше не могу… Не могу, и все!»

Дели взяла с Гордона честное слово, что он более не повторит ничего подобного; Бренни и Алекс клятвенно пообещали ей, что будут смотреть за Гордоном в оба глаза, и Дели вечерним поездом отправилась к океанскому побережью, в Мельбурн.

Она позвонила с вокзала, но телефонистка никак не хотела соединить ее с домом Берта, говоря, что ввели какую-то цифровую систему и нужно знать какой-то номер. Так ничего и не добившись, Дели помчалась в Национальную галерею.

Но там, в отделе искусствоведения, она застала лишь сгорбленную старушку. Дели обратилась к ней с вопросом:

— Простите, вы не подскажете, на какой улице находится дом или мастерская Берта Крайтона?

— Кажется, я ничем не могу вам помочь. Видите ли, я совсем недавно приехала из Греции, я была в Афинах, на развалинах Акрополя! О, это просто сказка, что я там увидела!

— Наверное, вы правы, но все-таки Берт Крайтон такой известный скульптор…

— Ну не известнее Поликлета! — возмутилась она. — Хотя попробую вам все же помочь. Здесь где-то должен быть буклет трехгодичной давности выставки Крайтон, и там фотография его дома с горельефами на фасаде его работы; кажется, там указана и улица. — И старушка стала рыться в шкафах, среди толстых и тоненьких книжечек и книг по искусству и искусствоведению. Затем вытащила небольшой буклет с фотографиями на желтоватой бумаге и, полистав, ткнула пальцем: — Вот эти горельефы, они мне не нравятся, совершенно не австралийская тематика, какое-то, простите, жалкое подражание Челлини с его сатирами и нимфами.

Дели увидела небольшую фотографию, где на фасаде дома плясали толстые бородатые люди с венками из трав на голове, а между ними словно плавали русалки с крыльями, их волосы развевались и окаймляли полукруглые окна мансарды этого небольшого двухэтажного особняка.

В этих окнах где-то он, в эти окна совсем скоро будет смотреть и она. Она прочла адрес этого дома внизу под фотографией: улица Моэрсена, 13.

— А вы не будете так любезны подарить мне буклет? — спросила Дели, уже готовая засунуть его в маленькую светло-коричневую сумочку крокодиловой кожи, что купила в Марри-Бридж перед отъездом.

— Ну, если вам так необходимо, то пожалуйста, здесь он не один.

И Дели, едва попрощавшись, быстро выбежала на улицу.

Поймав такси, она отправилась на указанную улицу, и, когда машина затормозила перед домом номер тринадцать, Дели долго сидела, глядя на прыгающие цифры на счетчике такси, и никак не могла решиться выйти.

— Может быть, мы не туда приехали или какие-то проблемы? — спросил шофер, покосившись на нее.

— Да, какие-то проблемы, — вздохнула Дели.

— А я могу помочь?

— Боюсь, что нет.

— Может быть, мне узнать, есть ли кто-нибудь дома? — спросил услужливый шофер.

— О нет-нет, я сама узнаю, вот сейчас счетчик досчитает до десяти, и я выйду, вы не против? — Дели улыбнулась, но почувствовала, что улыбка получилась какая-то жалкая и испуганная.

— Пусть счетчик хоть до ста считает, мне-то что, только он навряд ли сможет решить ваши проблемы, — вздохнул шофер, — у меня тоже есть любовница, жена, естественно, не знает…

— Как вы догадались? — Дели испуганно вскинула на него глаза.

— О, я столько вашего брата перевозил, что… простите, вашу сестру… Простите, но влюбленных я за версту вижу.

— Неужели у меня на лице написано? — попыталась улыбнуться Дели, но вновь почувствовала, что уголки ее губ дрожат.

— Написано не написано, не знаю, только я уж сколько раз вот так же останавливался возле этого дома. Простите, я слишком болтлив, это меня и погубит…

— Нет-нет, пожалуйста, хорошие чаевые, вот двадцать фунтов. — Дели протянула дрожащей рукой деньги. Тот нехотя взял их и бросил на сиденье.

— А что — пожалуйста. И старые были, и молоденькие, и этот господин сам часто такси заказывал, чтобы отвезти девушку. У него своей машины почему-то нет, а я как раз неподалеку отсюда квартирую. Он, пожалуй, постоянный мой клиент.

— Да, наверное, вы не лжете, но зачем вы мне все это говорите! — вскричала Дели, устремив на шофера пылающий гневом взор.

— Как — зачем? А двадцать фунтов? — Его полное лицо расплылось в улыбке, и хитрых, прищуренных глаз почти не стало видно под отекшими веками. — Я кое-что чую, тут вот тоже одна такая, немолодая, все расспрашивала, так она мне полсотни давала…

— Спасибо, вы можете ехать, — резко сказала Дели, бросив на него еще один гневный взгляд и выскочив из машины.

Такси отъехало, а она еще несколько минут стояла на булыжной мостовой напротив фасада с русалками.

Солнце садилось, и красный отблеск заката горел в стеклах домов, словно где-то внутри этого особняка происходил безумный пожар.

Дели подошла к двери, украшенной вырезанными из дерева кленовыми листьями, и нажала кнопку звонка. Некоторое время внутри была тишина, потом послышались чьи-то шаги, и с каждым приближающимся шагом сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Щелкающие звуки отпираемого дверного замка, упала металлическая цепочка — и дверь распахнулась.

На пороге стоял Максимилиан в шелковом халате. Увидев ее, он застыл. Она тоже не могла сделать ни малейшего движения, горло перехватило, а сердце словно кто-то сильно сжал в кулак.

Так они молча некоторое время смотрели друг на друга. Дели подумала: «За это время он еще больше поседел». И к своему ужасу — холодному, липкому, расползающемуся по всему телу и приводящему в оцепенение, — она увидела, что из глаз Максимилиана по щекам медленно текут слезы.

— Это я… — сказала она, горло ей сдавило, так что она вынуждена была замолчать.

— Вижу, — хрипло сказал он и, сделав шаг за порог, бросился к ней, но тут словно незримая сила толкнула его в грудь, он схватился рукой за сердце и ударился спиной и затылком о дверной косяк.

— Макс! Умоляю!.. — воскликнула она и сама бросилась к нему, обняла его, как и он, тоже положила руку на его сердце и, вымолвив: — Прости… — нежно поцеловала его в губы.

Он положил одну руку ей на спину, другую все не отрывал от сердца и не так сильно, как раньше, а как-то бережно и осторожно притянул ее к себе и стал отвечать на ее поцелуи мелкими быстрыми, короткими поцелуями.

— Я знал, я знал… — Поцелуй и снова поцелуй. — Я нисколько не сержусь, Дели, я знал! Ведь ты любишь меня. И я люблю тебя, иначе просто быть не могло…

Дели ничего не могла ответить, она сейчас чувствовала к нему ужасную жалость, смешанную с тоской и нежным сочувствием.

«Бедный Макс! Совсем седой, неужели он действительно так влюблен? А я была слепа? Бедный Макс, он похудел, ему нельзя волноваться… Зачем я приехала?!» — думала Дели.

— Ну пойдем же, пойдем, я уверен, тебе здесь понравится, здесь везде искусство, которое ты так любишь. — Макс, взяв ее за талию, провел в просторную полутемную прихожую.

— Я тебя люблю! — выпалила Дели и только потом опомнилась — что она сказала; она сразу же почувствовала жуткое сожаление от своих слов. Она солгала, чтобы утешить его, но это, видимо, была ошибка, а теперь поздно раскаиваться, сказанного не вернешь.

Он остановился и как-то странно посмотрел на нее:

— Я знаю… Я не ошибся… Я никогда не ошибаюсь.

— Макс, как твое здоровье?

— Что ты, дорогая! Мое здоровье — совсем не предмет для беспокойства, я в полном порядке! Этот Берт, он признался, что написал тебе, видимо все страшно преувеличив. Небольшой сердечный приступ, не более того, совсем маленький и нисколько не опасный. Скажи, а ты из-за его письма приехала? Ты испугалась, что я умираю?..

И опять — о ужас! — сорвалось с языка совсем не то, что хотелось бы, совсем некстати, такие ненужные слова:

— Нет, я приехала просто… из-за тебя!

Он секунду постоял, глядя ей в глаза в этой полутемной прихожей, потом быстро и резко, почти как раньше, только хватка его теперь была все-таки слабее, прижал ее к груди и жадно стал целовать в губы.

Она не сопротивлялась.

Вдруг его руки ослабли и бессильно упали, он тихонько застонал и хрипло прошептал:

— Пора… принять лекарство. Ну пойдем, дорогая.

— Максимилиан, тебе все-таки плохо? — Дели подхватила его под руку и посмотрела в его темно-серые в этой полутьме глаза. Они казались ей такими печальными, что жалость мгновенно сдавила ей грудь, и она больно чуть прикусила нижнюю губу. Но она не позволила слезам появиться на щеках, Дели глубоко вздохнула и отвернула лицо в сторону.

— Мне хорошо, что ты рядом, — хрипло прошептал он. — Но все-таки нужно принять лекарство, мне тут прописали кучу всякой дряни, в том числе и гомеопатические средства, которые нужно принимать по часам. Пойдем, ты что-нибудь выпьешь, а я с тобой тоже чокнусь микстурой.

Они прошли в большую гостиную, обставленную мебелью в стиле позднего модерна, везде где только можно стояли большие и маленькие гипсовые копии, тщательно отлитые и не очень, — всевозможнейших известных скульптур, начиная от «Венеры Милосской» и «Мальчика, вынимающего занозу» и кончая «Пьетой» Микеланджело и «Весной» Родена. Сквозь полукруглые окна в гостиную били совершенно малиновые лучи заката и окрашивали белые гипсовые статуи в розово-багряные тона.

Большой камин не горел, по погоде это и не нужно, но Дели обратила внимание, что сейчас камин был превращен в склад пустых бутылок из-под виски, шампанского и сухих французских вин.

Дели быстро и незаметно для Максимилиана оглядела гостиную — эти дешевые копии ее взволновали, а безрукая «Венера Милосская», абсолютно малинового цвета, просто покорила ее необычными закатными бликами, лежавшими на ее идеальных формах.

— Может быть, пройдем в мою комнату? — спросил Максимилиан.

— Как ты хочешь, дорогой, но, возможно, стоит сообщить хозяину о моем приезде? — замялась она.

— Его сейчас нет, он скоро будет.

— Да? Я не знала, — растерянно сказала Дели, — тогда, может, посидим здесь? Здесь такие краски заката, мне здесь очень нравится, — сказала она и села в широкое кресло, обтянутое синим шелком.

— Ну тогда я схожу за лекарствами и спущусь к тебе.

— Может быть, тебя проводить? — спросила Дели, увидев, как он медленно и чуть тяжеловато идет, шаркая по паркету старыми тапочками.

— Зачем? Что я, старик или больной какой-нибудь? Я по-прежнему полон страсти! — сказал он, обернувшись и подмигнув ей. — Я собирался тебя разыскивать…

— После того как вернулся бы из Англии?

— Он и об этом написал? Старый болтун! Конечно, я бы все равно разыскал тебя, не может быть никаких сомнений, но то, что ты сама приехала, это для меня очень много значит. Я не хочу тебя спрашивать, что произошло, я ничего не понял в твоей записке, но она видишь как на меня подействовала. Кто бы мог подумать, что у меня больное сердце, поясница болела иногда, но сердце — это было просто ударом. Ну ладно, я пошел за лекарством. — Он снова двинулся из гостиной, но опять остановился. — Как видишь, я не хочу тебя ни о чем спрашивать, если сочтешь нужным, расскажешь сама, но… Мне кажется, здесь не обошлось без Берта…

— Ах, Максимилиан, при чем тут Берт! — вскричала Дели. — Ну иди же за лекарством, или мне все-таки проводить тебя?

Максимилиан грустно улыбнулся и, отрицательно покачав головой, вышел из гостиной. Дели колотила противная внутренняя дрожь. Она снова пожалела, что приехала, она снова сгорала от нетерпения видеть Берта.

Дели стала смотреть на багряные скульптуры, словно призрачные свечи светившиеся розовым пламенем в лучах догоравшего заката. Возле своей ноги она почувствовала какое-то шевеление и, взглянув вниз, увидела, что прямо под ногами ползает небольшая мышь. Дели не боялась мышей, но сейчас вдруг ее охватило такое чувство омерзения и ужаса, что она, сама того на желая, завизжала и запрыгнула в кресло с ногами. Через некоторое время прибежал Максимилиан с маленькой бутылочкой в руке и двумя небольшими бокалами.

— Мышь, здесь мышь, прости, он она чуть не прыгнула на меня, я тебя испугала? — говорила Дели.

Максимилиан, поставив бокалы на стол, подошел к ней и, обняв, снял с кресла.

— Я не знал, что ты боишься.

— О, Макс, она чуть не прыгнула мне на колени. Откуда здесь мыши?

— Дорогая, спроси что полегче. Хочешь что-нибудь выпить?

— С удовольствием, — ответила Дели и стала думать: что бы это значило — маленькая глупая мышь возле ее ног, какую бы примету в этом нашла тетя Эстер?

— Может быть, мартини или бренди? — спросил Максимилиан.

— Пожалуй, кофе, но я сама приготовлю. Видимо, у вас нет прислуги, верно? И вы вдвоем понемногу спиваетесь, в камине столько бутылок…

— Ошибаешься, этим бутылкам миллион лет, как говорит Берт; они остались после какого-то банкета, а мне нельзя ничего спиртного, кроме этой вот отравы. — И он потряс в воздухе бутылочкой микстуры, затем вынул пробку и налил себе половину бокала.

— Уговорил, можно капельку бренди, — сказала Дели.

Максимилиан подошел к небольшому Атласу из гипса, склонившемуся под тяжестью земного шара на плечах в углу комнаты, и, открыв дверцы на земном шаре, достал из него бутылку бренди и налил Дели полбокала. Она удивилась столь неожиданному использованию скульптуры, но ничего не сказала.

Максимилиан поднял свой бокал с микстурой и сказал:

— За тебя! За нас.

Дели тоже подняла свой бокал и ответила улыбнувшись:

— За твое выздоровление.

Максимилиан залпом осушил микстуру и поморщился:

— Теперь я абсолютно здоров, ведь ты здесь…

Дели отпила немного бренди и, поставив бокал на стол, ответила:

— Да, здесь, как видишь, но я не хочу в Лондон, прости, я никуда не поеду…

— И прекрасно! Разве тебя кто-нибудь заставляет? Так почему ты так исчезла? Я до сих пор не нахожу объяснения.

— Я тоже, Макс, — вздохнула Дели. — Мне постоянно казалось, что наша встреча должна кончиться плохо, и видишь — вот ты заболел, и в этом я, видимо, виновата…

— Конечно. Но ты со мной — и я выздоровел! — улыбнулся он и нежно взял ее ладони в свои.

— Ах, ты шутишь, дорогой. Как твое строительство?

— Все идет по плану, полным ходом, оборудование уже погружено в вагоны, и оно направляется в Марри-Бридж.

— Я рада, — сказала Дели, высвобождая свою руку. — А как Берт? Как он объясняет мое исчезновение?

— Он, по-моему, даже рад был, что ты не поехала со мной в Англию. По-моему, он чуточку даже ревнует тебя ко мне.

— Глупец! — воскликнула она. — Он мне ужасно не нравится! По-моему, он очень избалован и успехом и женским вниманием.

— Может быть, но мы тут скучаем только вдвоем, лишь сиделка ко мне приходит сделать укол. Я думаю, он будет тоже рад тебя видеть?

— Да? — Ресницы Дели вспорхнули. — А я его нет! — резко ответила она.

Солнце за окном уже село, свет в гостиной не зажигали, и она погрузилась в полутьму; розовые блики на скульптурах погасли, они бледными призраками смотрели из всех углов на Дели и Максимилиана, словно прислушивались к разговору.

— Хорошо, значит, мы с тобой переедем в отель и ты не будешь его видеть, — сказал Максимилиан.

— Ни в коем случае! — послышался голос Берта.

Он стоял в полутьме уже довольно долго, прислушиваясь к их разговору.

Дели вздрогнула и сжала руку Максимилиана. Его голос заставил ее оцепенеть.

— Берт, как ты неслышно вошел! — воскликнул Максимилиан.

Берт приблизился к ним и слегка поклонился Дели:

— Позвольте поцеловать вашу руку, рад, что вы в моем доме, рад, что вернулись…

Но Дели не протянула ему руки для поцелуя.

— Подслушивать нехорошо, — сказала она и посмотрела в его глаза, блестевшие в полутьме. Они несколько раз мигнули и удивленно расширились.

— Вот как! А я и не знал! Мне повезло, что вы здесь, вы объясните мне, что такое хорошо и что такое плохо, согласны?

— Берт, брось свои шуточки, — сказал Максимилиан.

— Но я крайне огорчен, что Филадельфия не хочет меня видеть, чем я заслужил такую немилость?

— Ничем… Я… Я приехала к Максимилиану и…

— И вы хотите остаться только вдвоем, словно влюбленные на необитаемом острове? — усмехнулся Берт.

— Нет, конечно. Просто нам, видимо, не стоит вас слишком стеснять…

— Да вы меня нисколько не стесняете! Здесь, в этом доме, можно просто заблудиться; при желании вы меня вообще можете не видеть, я постоянно нахожусь в своей мастерской. Если вам здесь не нравится, конечно, можете переехать в отель, но только после того, как оцените мои скульптурные работы. Увы, я тщеславен, — развел он руками и, подойдя к бару, достал бутылку виски и маленький бокальчик. Он плеснул туда виски и, не разбавляя, залпом выпил. — Пью за вас! — сказал он. — За вас без страуса; правда, вы с ним еще не расстались, но, думаю, это произойдет довольно скоро, — сказал он, подходя к Филадельфии и пододвигая к ней небольшое кресло с резной спинкой.

Дели смутилась и, схватив Максимилиана за руку, спросила:

— Ну а что врачи? Отчего это случилось? Ведь раньше сердце не болело, как ты говоришь?

— Врачи ничего не понимают, как всегда, они говорят, что я слишком много употреблял жирной пищи: при чем тут жирная пища, не понимаю. Предлагают не есть мяса — какая взаимосвязь: сердце и жирная пища?

— Мне кажется, самая прямая взаимосвязь: Филадельфия — слишком жирная для тебя пища, — засмеялся Берт.

— Твои шутки не к месту, Берт — недовольно сказал Максимилиан.

— Да, мне тоже так кажется, простите, но это я от волнения, я так рад, что снова все у нас так же восхитительно, как было прежде, — ответил Берт. — А Филадельфия со мной не согласна?

— Я очень бы этого хотела, — сказала Дели. — И еще немного бренди. — Она пододвинула к Максимилиану свой опустошенный бокал.

— Одну секунду, дорогая. — Он взял бокал и пошел к бару.

Берт, глядя Дели прямо в глаза, почти беззвучно прошептал:

— Пойдем в мастерскую…

— О чем вы там шепчетесь? — послышался со стороны бара голос Максимилиана.

— Макс, требуется твоя помощь, обещай, что ты поможешь мне! — воскликнул Берт.

— Попробую…

— Ты поможешь мне уговорить Филадельфию позировать для скульптурного портрета?

— Нет, Макс, я бы этого не хотела, зачем? — воскликнула Дели, засмеявшись.

— Если хотите, я сделаю большой бюст или скульптуру в полный рост, и вы поставите ее на носу вашего корабля, это будет просто потрясающе! — смеясь, сказал Берт.

Максимилиан протянул Дели наполненный бокал, принес и поставил на столик сушеные фрукты на блюде и маленькие дольки шоколада в вазочке.

— Будет ли у нас время, чтобы я позировала мистеру Крайтону? — внезапно смутилась Дели, повертев в руках бокал.

— Я в этом не сомневаюсь, слишком много вашего времени я не отниму, — сказал Берт. — И потом, ведь нужно, чтобы потомки знали, какая она была — знаменитая художница Филадельфия Гордон!

— Ну разве что для потомков, — тихо сказала Дели, совершенно смутившись.

— Ну вот и договорились! — воскликнул Берт. — А сейчас я закажу обед в ресторане, пусть привезут, и предлагаю посмотреть не на эти жалкие поделки, а на мое большое искусство, вы не откажетесь? — рассмеялся он.

— Ну, если мы действительно увидим большое искусство, то можно и посмотреть, — ответила Дели, поставив бокал на столик.

— О как уже стемнело! — воскликнул Берт, поднявшись. — Что же мы без света сидим? — Он включил большую хрустальную люстру под потолком, и Дели сощурилась от яркого света, залившего комнату.

Берт сделал изящный жест, показывая пальцем куда-то вверх, и торжественно произнес:

— Прошу вас! Я весь трепещу и сгораю от ожидания вашей суровой оценки!

Дели и Максимилиан последовали за Бертом.

Они поднялись по широкой каменной лестнице на второй этаж, для этого дома лестница показалась Дели уж слишком широкой, видимо, для транспортировки скульптур из мастерской. Странно, она впервые видела, чтобы мастерская скульптора находилась не в подвале, а на верхнем этаже.

Они вошли в маленькую, слишком тесную для мастерской комнату, но это была не мастерская, а нечто наподобие домашнего музея Берта — везде стояли бюсты и скульптуры: глиняные, отлитые из гипса, уменьшенные гипсовые копии статуй; небольшие женские головки из меди и бронзы. Под потолком на цепях висела небольшая деревянная русалка, тоже с крыльями, а концы ее волос светились многочисленными электрическими лампочками.

— Вот это все мои убогие работы, — сказал Берт. — Я был бы просто счастлив, если бы хоть одна вам понравилась. — Он явно напрашивался на похвалу.

Дели словно не слышала его слов, она с любопытством рассматривала женские головки на маленьких вертящихся подставках, затем пошли стоящие почти вплотную друг к другу небольшие бюсты: Авраама Линкольна, Улисса Гранта, Роберта Ли; потом была небольшая статуэтка Клары Бартон с крестом на груди. Дели задумалась, не могла вспомнить, кто такая Клара Бартон, кажется, она была основательницей американского Общества Красного Креста. А Роберт Ли, кажется, был каким-то главнокомандующим войсками в Гражданской войне в Америке.

Бюсты были достаточно тщательно и реалистично выполнены, но, правда, френчи и кители военных были явно в манере кубизма.

— Это кто такой? — спросила Дели, показав на скульптуру.

— Улисс Грант — командующий войсками северян, а генерал Роберт Ли — командующий войсками южан, это времена Гражданской войны. Я делал по фотографиям и гипсовым посмертным маскам. Неужели вам нравится?

— Почти да, — ответила Дели.

— Что ж, пожалуй, в этом действительно что-то есть, — сказал Берт, внимательно глядя на бюсты. — Особенно Линкольн. По секрету скажу, он не совсем похож на себя, вам не кажется?

— Действительно, у него рот до ушей и бабочка съехала набок, — сказал Максимилиан, усмехнувшись. — И цепочка для часов такого размера, словно это цепь для разъяренного быка.

— Браво, Макс, я вижу, ты уже начал разбираться, — воскликнул Берт. — Я именно этого и хотел добиться!

— Пока все не так уж плохо, — сказала Дели снисходительно.

Берт смущенно опустил голову и словно ребенок, которого похвалили, стал дергать себя за фалды красного бархатного пиджака, потом подтянул белые брюки, демонстративно поправил бант, чем-то похожий на бабочку Линкольна, и, надувшись от важности, выдохнул:

— Да, я гений, и вы тоже это признаёте, ну хоть бы кто-нибудь ради интереса сказал обратное. Это уже становится скучно, когда все в один голос хвалят!

— Я вам сочувствую, но что делать, терпите, сами напросились, — сказала Дели. — Странно, как вас увлекает подобная тематика: Гражданская война в Америке, это так далеко и так странно для австралийского скульптора. Или это вам тоже «тетушка» устроила?

Берта, кажется, задели ее слова:

— Не совсем. Вашингтона и Линкольна, увы, признаюсь, действительно устроила «тетушка», а вот эти два бюста я сделал для военного мемориала в Геттисберге, это мне устроил Ле Корбюзье, а не «тетушка». — Берт подождал реакцию Дели, но на ее лице не отразилось удивление, и он продолжил: — Да-да, я не совсем австралийский скульптор, можно сказать — я мировой скульптор. Я и для Международной выставки декоративного искусства в Париже кое-что делал, и знаком с Ле Корбюзье — вам это имя ничего не говорит?

— Вы держите меня за идиотку? — усмехнулась Дели.

— Нет, конечно, что вы, кто же не знает Ле Корбюзье; просто, может быть, вы не слишком в курсе его последних работ?

— Увы, да, я его терпеть не могу, я видела на фотографии его павильон «Эспри Нуво» — кошмарные коробки из железобетона, и больше ничего. И он предлагает мне в этом жить? Мне очень жаль несчастных, которые живут в его домах, я просто представить себе не могу, как можно жить в этих кубах и пирамидах! Я, видимо, и дня бы не выдержала — увы, мне нужна свобода полей, свобода рек, а ваш Корбюзье — он убийца свободы.

— Вот как, вы знаете, в ваших словах есть истина, он действительно славный малый, но его архитектура и мне кажется иногда чересчур функциональной. Нет, изящество в его линиях, конечно, кое-какое имеется, но изысканного изящества я у него не могу найти. Он славный малый, простой на вид и достаточно разговорчивый. Вот как раз он в Париже и запродал меня для американцев, сделать несколько бюстов для Геттисберга.

Он тряхнул несколько раз головой и широко заулыбался:

— Я рад, что даже эти скромные бюсты вызвали ваш отклик.

— Скорее удивление, — сказала Дели. — Ведь Грант воевал за северян, а Ли командовал южанами…

— А мне плевать! Какое это имеет значение, ведь в конце концов они помирились. А вот этот пустой подиум — для Веллингтона, он еще не готов.

Максимилиан стоял, скучая посматривая на скульптуры, и украдкой гладил ладонью по груди. Дели оглянулась и, улыбнувшись ему, сказала:

— Макс, а тебе что здесь нравится?

— Вот этот козел. — Максимилиан ткнул пальцем в скульптуру танцующего сатира с рожками.

Дели рассмеялась.

— У тебя замечательный вкус, дорогой, но это пошло, вы не считаете, Берт?

— Нет, вот это как раз настоящее искусство! — горячо воскликнул Берт и показал на небольшую бронзовую спящую русалку, свернувшуюся кольцом. Ее голова с закрытыми глазами лежала на хвосте, эта русалка чем-то напоминала огромную короткую змею. — Это я сделал просто для себя, чтобы показывать гостям, мне кажется, это одно из лучших моих произведений…

— Где вы такую видели? — изумилась Дели.

— Видел, уверяю вас, — сказал он и серьезно посмотрел ей в глаза.

Дели тут же отвела свой взгляд, и он наткнулся на бюст немолодой женщины с пышной прической.

— А это кто? — спросила она и, увидев, как Берт замялся на секунду, уже сама поняла.

— С этой мадам я был близко знаком, — произнес он с французским прононсом. — Это была моя покровительница.

«Так вот она какая, эта «тетушка», — подумала Дели, глядя на бюст, — наверное в жизни морщины прорезаны гораздо глубже, чем здесь». Волевой рот, крупноватый подбородок, чуть большие уши, выглядывающие из-под локонов, — она казалась суровой и холодной, словно американские генералы времен Гражданской войны.

— И это тоже я для себя сделал, — показал Берт на две деревянные скульптуры: морская сирена и русалка, стоящая за деревом и хитро поглядывающая на зрителя. Тело русалки наполовину было прикрыто длинными ивовыми листьями, которые стелились по груди и щекам.

— Вполне пристойно, — сказала Дели.

— Как понять? Вполне непошло?

— Нет, мне действительно нравится. А тебе, Макс?

— Мне тоже, — равнодушно ответил он.

— Берт, пожалуй, вы действительно молодец, — сказала Дели, коротко взглянув ему в глаза.

— Вот за это спасибо, Дели, — тихо сказал он. — Если хотите, можете пройти в мастерскую, — сделал он широкий жест рукой по направлению к большим двустворчатым дверям.

— Стыдно признаться, но я ни разу в жизни не была в мастерской скульптора, — сказала Дели.

Берт толкнул двери, за которыми раскрылось огромное пространство мастерской, которая занимала почти полностью второй этаж.

Дели взяла Максимилиана под руку, и они вошли в мастерскую. В нос ударил запах глины, речной воды и сырого гипса. На полу стояло несколько больших корыт, наполненных водой, в которых лежали большие куски красной и синей глины. Посреди мастерской стояло несколько старых кресел, а перед ними четыре подиума с начатыми глиняными скульптурами, покрытыми сверху мокрыми тряпками. По стенам везде висели инструменты: несколько деревянных киянок, проволочные каркасы, многочисленные зубила для камня, резцы. Некрашеный пол был заляпан гипсом, и повсюду валялись кусочки высохшей глины. В потолке было большое квадратное окно, а совсем низко от пола — в ряд несколько полукруглых окон, как раз те, на которые она смотрела с улицы; вокруг этих окон и вились волосы русалок на фасаде. На другой стороне висело несколько барельефов с такими же русалками с крыльями, и один горельеф — девушки с книгой и юноши с циркулем.

— Пахнет словно вечером на реке, правда, Макс?

— Да, пахнет землей, — согласился он.

— Вот прошу взглянуть сюда, — радостно воскликнул Берт и, подбежав в небольшой китайской ширме, стоявшей недалеко от дверей, отодвинул ее. За ширмой была гипсовая скульптура двух вакханок с венками на головах и пляшущего между ними кудрявого, словно Берт, рогатого сатира.

Дели пригляделась и чуть не ахнула, в сатире она узнала черты Берта.

— Вы меня так же хотите отобразить? — воскликнула она.

— Нет. — Берт рассмеялся. — Но, признаюсь, неплохо было бы, если бы рядом с этим веселым созданием появились и вы — в качестве вакханки.

— Ни за что на свете! — воскликнула Дели.

— Да, это уже лишнее, — сказал Максимилиан, поморщившись.

— Вот я и не предлагаю. Пусть будет простой, скромный бюст милой Филадельфии, пусть он будет еще одним маленьким сувениром, или нет — лучше пусть это будет моим подарком к вашему бракосочетанию. А то мне придется ломать голову, что вам подарить…

— Я не против, дорогая, если это не займет слишком много времени, — сказал Максимилиан.

— Не знаю, подумаю, — сказала Дели Максимилиану и взяла его под руку. — Как ты себя чувствуешь? Ты держался за сердце, я видела.

— Прекрасно. Перестань, пожалуйста, напоминать мне про какое-то там сердце! А абсолютно здоров, просто мне нужно пить лекарства, вот и все, — недовольно ответил Максимилиан.

— Совсем забыл, вот что значит жажда похвалы… Что вы заказываете на обед?! — Берт подбежал к большой тяжелой бархатной шторе, слегка заляпанной белыми гипсовыми пятнами, и резко отдернул ее.

Дели увидела доселе прятавшуюся за занавесом огромную, просто бескрайнюю, кровать в многочисленных подушках с кистями, небрежно застеленную несколькими разноцветными шелковыми покрывалами с лотосами, павлинами и китайскими пионами. Рядом с кроватью стояло несколько постаментов с маленькими статуэтками под стеклянными колпаками, а на стене, в массивных рамках, висели какие-то карандашные рисунки под стеклом. На маленьком столике стоял черный телефон, трубка которого была обмотана грязной, заляпанной краской тряпкой.

Берт схватил трубку и, набрав номер, спросил:

— Так что вы заказываете, может быть, черепаховый суп?

— Так вот она — святая святых вашей мастерской! — воскликнула Дели.

— Да, когда я работаю, я почти не выхожу из мастерской, сплю здесь же и ем тоже здесь. Ну вы же понимаете — творчество, Филадельфия, экстаз, так сказать…

— Я почти не голоден, Дели, — сказал Максимилиан. — Мне какие-нибудь салаты и без капельки жира; что делать, врачи велят.

— Значит, черепаховый суп? — снова спросил Берт, прикрывая телефонную трубку ладонью.

— Нет, обыкновенный гороховый, и лучше протертый, — сказала Дели. — И можно немного баранины. Вот и все.

— Как скажете, — пожал плечами Берт и стал заказывать по телефону обед.

А Дели принялась разглядывать рисунки под стеклом. Бумага была желтоватая, похоже, они были старинными.

Когда Берт положил телефонную трубку, Дели спросила:

— Я просто потрясена, это, кажется, Леонардо, или я ошибаюсь?

— О, увы, это всего лишь Броуверт, 1623 год или около того, на Леонардо у меня бы на хватило денег.

— Да, линия неплохая, — сказала Дели. — Но, признаюсь, я даже не слышала про такого…

— Ну вы как Макс, Филадельфия! В Европе сейчас он очень популярен. Эти рисунки я купил за сумасшедшие деньги.

— А на статуэтки можно взглянуть.

Дели приблизилась к стеклянным колпакам и стала разглядывать маленькие статуэтки из кости, нефрита и дерева. Они, похоже, были китайскими или японскими: очень тонкой работы маленькие птички, сидящие на больших цветах, похожих на маки, — эта статуэтка была вырезана из желтоватой кости; нефритовый дракон, стоящий на хвосте и держащий в своих когтистых лапах девушку в кимоно; сидящий пузатый человек с огромными ушами, свисающими с плеч, видимо, это какой-то будда или мифический персонаж, она точно не могла определить. Маленькое карликовое деревце с мелкими цветами, сделанными из перламутровых раковин…

— Какая тонкая работа! — не могла не восхититься Дели. — Вот это мне действительно нравится…

— Мне тоже, я купил их на аукционе, сравнительно недорого, в Америке.

— А над чем вы сейчас работаете? — Дели кивнула на мокрые тряпки, покрывавшие куски глины на подиумах.

Берт тряхнул головой, озорно улыбнулся и, подойдя к подиуму, словно фокусник сдернул мокрую тряпку и бросил себе за спину.

Дели увидела довольно большое тело непонятного существа, вместо головы торчала лишь проволока, загнутая на конце несколько раз.

— Что это?

— Морская сирена. Это вы, Филадельфия. На эту работу меня вы вдохновили! Вот видите, здесь, где полукругом проходит проволока, будет морской штурвал, как на вашем корабле…

— Вы шутите?

— Нисколько. И я хотел бы, чтобы у этой сирены было ваше лицо.

— Никогда!

— А жаль…

— Это же чудовищно пошло — сирена за рулевым колесом, какие-то глупые фантазии!

— Ничуть. Морская богиня — сладкоголосая повелительница морей.

— Вы ошибаетесь, я ни моря, ни океана, можно сказать, в глаза не видела, единственный раз я переплывала океан, когда мне было двенадцать лет, вместе со своими родителями. Так что я никак не подхожу для вашей богини.

— Прекрасно, пусть будет речная сирена, усыпившая капитана корабля. Встав за штурвал, она повела корабль на камни — и все погибли. Вот такая история вам нравится?

— Нисколько.

Берт скинул две другие тряпки, Дели увидела выполненного в глине сатира, склонившегося над спящей девушкой. Маленькая скульптура была уже почти закончена; а на другом подиуме лежал пока еще бесформенный комок глины.

— А здесь что будет? — спросила Дели.

— Здесь будет ваше лицо, видите, я уже его начал, — сказал Берт, хитро улыбаясь. — Нет-нет, я серьезно, это ваш бюст, если вы, конечно, согласитесь…

Дели подошла поближе и увидела, что неясные провалы для глаз и грубо вылепленные губы чем-то отдаленно похожи на ее; она внутренне содрогнулась, неужели он действительно начал ее лепить? Но нет, скорее всего он лжет и это какая-то другая женщина.

— Пожалуй, я соглашусь, но потом — если Максимилиан не против, — сказала Дели, посмотрев на Максимилиана.

Он сидел неподалеку в кресле и тихонько покачивал ногой, ему была явно скучна эта экскурсия по мастерской. Он давно уже все здесь видел.

— Ну если ты хочешь, я не против, — развел он руками. — Когда-нибудь потом.

Снизу послышался мелодичный звон колокольчиков.

— А вот и наш обед! Видите, как скоро, — воскликнул обрадованно Берт. — Здесь рядом неплохой ресторан, и они знают, что ко мне нужно торопиться. Еще пять минут, и все будет накрыто, милая Филадельфия. Как я рад, что вы согласились, как я рад!.. Я пойду распоряжусь, а вы тут пока побудьте одни, надеюсь, жених с невестой не слишком соскучатся без меня? — сказал он с какой-то холодной язвительной улыбкой и выбежал из мастерской.

Дели рассеянно огляделась по сторонам и присела в старое кресло с порванной на сиденье тканью, из-под которой проглядывала пружина. Она взглянула на Максимилиана, тот молчал, глядя на нее серыми внимательными глазами; его нос, казалось, стал еще длиннее, видимо оттого, что лицо похудело. Дели опустила глаза.

— У нас все по-прежнему? — хрипло спросил Максимилиан.

Его длинные узловатые пальцы поглаживали колени, на розовой лысине лежал яркий блик от электрического света.

Дели хотела закричать: «Нет-нет!» — но промолчала. Она отвернулась, глядя на пляшущего сатира в окружении девушек с венками на головах, и молчала.

— Значит, нет… — выдохнул Максимилиан и печально покачал головой.

Дели хотела вскочить, выбежать из мастерской, броситься вниз, к Берту, но усилием воли сдержала себя.

— Видишь ли, Макс, я не хочу быть твоей куртизанкой, пока тянется развод. Я вообще не хочу, чтобы ты разводился, твое здоровье…

— Прекрасно! Но что изменилось в наших отношениях?!

— Ничего, но, видимо, мы слишком пожилая пара друг для друга…

— Пожилая пара?! Ты нашла кого-то помоложе? Да?! Может быть, это Берт? Что он тебе говорил, этот ловелас? Он вскружил тебе голову комплиментами?! В чем причина? Ты можешь объяснить?! — вскричал Максимилиан и, положив правую руку на грудь, стал поглаживать шелковый халат напротив сердца.

Ноздри у Дели затрепетали, она с силой сжала губы, словно боялась, что у нее сейчас может сорваться с губ что-то не то. Она глубоко вздохнула, словно перед прыжком в холодную темную воду, и тихо сказала:

— Могу, но думаю, что не следует сейчас этого делать…

— Может быть, ты меня успела разлюбить? — спросил он хрипло, не глядя на нее.

— Видишь ли, — произнесла Дели, — возможно, я виновата перед тобой, а сейчас приехала исправить, как-то загладить свою вину, но дело в том, что я действительно…

Максимилиан как-то глухо застонал и, сжав халат напротив сердца в кулак, стал сползать с кресла на пол. Он ударился коленями об пол и повалился на бок. В горле его раздался булькающий хрип.

Дели вскочила и бросилась к нему.

— Максимилиан! Умоляю тебя! Тебе плохо?! Где?.. Что надо сделать? Где лекарства?!

— Рядом, в соседней комнате, Берт знает, — прохрипел он.

— Я сейчас! — воскликнула она и бросилась из мастерской. — Берт! Максимилиану плохо, скорее, прошу вас!

Она чуть не столкнулась с Бертом на лестнице, он уже бежал вверх.

— Надо принять пилюли, надеюсь, не слишком серьезно, — на ходу воскликнул он и побежал в маленькую комнатку рядом с музеем. — Так уже бывало. Он выпьет таблетки, и сразу же все пройдет…

Берт сгреб со стола в горсть несколько таблеток и бросился в мастерскую. Дели побежала за ним.

Когда они вбежали, то увидели, что Максимилиан сидит в кресле, повернувшись ко входу, и тихонько посмеивается:

— Здорово я вас напутал, правда?

— Все прошло? Уже лучше? — спросил Берт, высыпая ему на ладонь таблетки.

— Да, уже не так больно, — улыбнулся он.

— Но все равно выпей, — сказала Дели и добавила: — Ты не пошутил надо мной?

Макс забросил таблетки в рот и взял в руку принесенный Бертом стакан воды.

— Конечно, пошутил, — сказал он, разжевывая таблетки. — Я же говорил, что абсолютно здоров, а это — чтобы проверить, как ты ко мне относишься…

— Макс, дорогой, тебе нужно прилечь, — сказала Дели.

— Ни в коем случае, я и так в последнее время все лежу и лежу, я уже совершенно не могу спать, кажется, выспался на десятилетие вперед. Но это к лучшему, я сегодня, видимо, вообще не буду спать, и от этого просто счастлив, — расплылся он в улыбке и глухо засмеялся.

— Вы с Бертом просто страшные люди! Вы, видимо, просто сговорились смеяться надо мной и пугать меня, — улыбнулась Дели и коротко провела ладонью по лысине Максимилиана. — Вообще-то все словно сговорились пугать меня; у меня сын недавно травился, мы его еле откачали; но тем не менее я его бросила и приехала к тебе. Я же сейчас вижу, что тебе плохо, а ты смеешься надо мной!

— Я абсолютно серьезен, — сказал Макс, нахмурив брови. Он быстро встал из кресла и, положив ей руки на талию, поцеловал в подбородок: — Я тебя сегодня съем. Серый волк, который стал вегетарианцем, все равно съест бедную овечку…

Берт расхохотался и захлопал в ладоши:

— Ай да Макс! Да он действительно притворяется больным! Ну молодец! Но, прежде чем съесть бедную Филадельфию, давайте чего-нибудь выпьем, стол накрыт. Только, честно говоря, я уже начал ревновать, я уже влюбился в Филадельфию, неужели вы не видите? Я мгновенно влюбляюсь в каждую модель, которая мне позирует! — воскликнул он.

— Я не модель, — быстро и холодно сказала Дели, хотя почувствовала, что сердце ее застучало от этих слов: «О если бы в них была хоть толика правды!»

— Да, простите, вы, конечно, не модель, вы — супермодель! Честное слово, Макс, во мне просто вскипает ревность, я просто вас разведу по разным комнатам и спасу бедную овечку от волка-вегетарианца.

— Ничего не получится, Берт, у нас не средние века, чтобы невеста до свадьбы не видела жениха, — засмеялся Макс и добавил: — Ну, пойдемте в столовую, раз уже все готово.

Дели молчала, глядя то на одного, то на другого, и щеки у нее запылали от возмущения, от того что про нее сейчас говорят, как про бессловесное животное.

Они спустились в большую столовую, стены которой были обтянуты розовым шелком, и сели на большой продолговатый, массивный стол, который был богато сервирован хрусталем, фарфором и старинными серебряными приборами.

Берт отпустил официантов, они должны были приехать за посудой лишь утром. Он сам открыл бутылку шампанского, вынув ее из серебряного ведерка, в котором плавал лед, и, тихонько хлопнув пробкой, разлил шампанское по бокалам, несмотря на протесты Максимилиана — он говорил, что врачи запрещают ему пить, — подняв узкий хрустальный бокал, торжественно произнес:

— За любовь!

Максимилиан хитро улыбнулся и, глядя на Дели, сказал: — За вечность!..

Дели покачала головой, закатив глаза, потом посмотрела на Берта, на Максимилиана и, тоже подняв бокал, произнесла:

— За вас, за ужасных мужчин…

И они соединили бокалы. Дели с удовольствием съела прекрасно приготовленный гороховый суп. Максимилиан жевал салаты, а Берт без умолку болтал, едва притрагиваясь к еде. Он продолжал хвастаться своим знакомством с Ле Корбюзье, говорил, что тот что-то строит в Южной Америке и, может быть, пригласит Берта делать скульптуры перед каким-то огромным зданием, которое он проектирует в Бразилии; потом ругал австралийских скульпторов, которые, по его словам, были никуда не годны; потом восхищался новым именем в скульптуре — немцем Барлахом, который в псевдоготическом стиле делает статуи для католических соборов…

Дели предложила убрать со стола, чтобы подавать чай или кофе, но Берт вскочил и замахал руками:

— Нет-нет, вы мои гости, и я буду вашей прислугой; извините, но я отпустил свою толстую чернокожую Сюзанну к родственникам на неделю, и, увы, теперь мне приходится выполнять обязанности посудомойки, с которыми я практически не справляюсь.

— Так тем более давайте я помогу. — Дели встала и, собрав тарелки, последовала вслед за Бертом на кухню.

Войдя на кухню, Дели действительно увидела на столах и в двух мойках горы грязной посуды. Берт бросил вилки и ножи в мойку, и, резко обернувшись в ней, схватил ее за локти. Но Дели держала в руках тарелки, которые протягивала ему; она не хотела, чтобы здесь на кухне, среди гор грязной посуды, он говорил ей какие-нибудь пошлости.

Берт улыбался, глядя ей в глаза, его губы что-то беззвучно шептали.

— Берт, отпустите, в чем дело? — тихо спросила она.

— Ты приехала из-за меня, я знаю, — проговорил он.

— Не говорите ерунды, — так же тихо ответила она и добавила: — Ну отпустите же.

— Да брось ты эти тарелки, — воскликнул он и с силой дернул ее руки в разные стороны — тарелки с грохотом посыпались между ними на серые плиты каменного пола. Почти половина из них разбилась. Но Дели этого не видела, она почувствовала, как руки его прошлись у нее по спине и горячая волна от его губ разлилась у нее по всему телу.

Она закрыла глаза и в который уже раз подумала: «Пусть будет… Пусть будет что будет».

Отняв свои губы, он погладил ее по шее и прошептал:

— Ну, с приездом, моя сирена…

— Я не твоя. — Она тихонько оттолкнула его, хотела собрать осколки тарелок, но Берт, схватив ее за локоть, приблизил свое лицо и быстро зашептал:

— Когда он уснет, приходи ко мне наверх, приходи в мастерскую…

Дели бросила на него быстрый гневный взгляд и вышла из кухни. Вернувшись за стол, она спрятала от Максимилиана свои испуганные глаза и, улыбнувшись, сказала:

— Тарелки разбились…

— Слышал, — мрачно прохрипел Максимилиан.

Вошел Берт, неся пудинг с цукатами. Он ловко, словно официант, поставил его на стол и, подхватив один цукат двумя пальцами, засунул его в рот и стал жевать.

— Что там у вас случилось? — спросил Максимилиан.

— Посуду уже некуда ставить, соскользнула со стола. Нет-нет, это я виноват. Филадельфия даже поймала на лету одну тарелку, но, увы, всего одну. Не беда, это не антикварный сервиз. Сейчас будет чай. По новому рецепту, — сказал Берт и удалился на кухню.

Почти сразу же он пришел с большим подносом, на котором стояли чашки и небольшой чайник саксонского фарфора. Поставив чашки, он стал наливать в них чай.

— Это не мужское дело, давайте я помогу, — сказала Дели, но Берт не отдал ей чайник Он высоко поднял чашку и, налив ее почти до краев, протянул Максимилиану. — Я же сказал, что сегодня я прислуга, к тому же у меня есть маленький опыт, как ухаживать за больным. — Берт протянул Максимилиану чашку.

— Сколько можно повторять, я не болен, — мрачно сказал Максимилиан.

— Ну, значит, я имею опыт ухаживать за здоровым и сердитым Максимилианом, — усмехнулся Берт. — А пудинг может разложить Филадельфия…

Дели принялась раскладывать пудинг, бросая быстрые взгляды то на Максимилиана, то на Берта.

— Вас опасно оставлять вдвоем, — задумчиво сказал Максимилиан, и Дели показалось, что он говорит совершенно серьезно, несмотря на широкую улыбку на лице.

— Разве мы когда-то оставались вдвоем? — вскинул брови Берт. — Я и без Филадельфии уже столько тарелок перебил, что не сосчитать.

— В Фицрой-парке я вас оставил, и у Дели случился обморок. Сейчас посуда…

— Филадельфия, а он ревнив! Вы не боитесь ревнивого мужа?

— Все должно быть в меру, мне кажется, не так ли, Макс? — улыбнулась Дели, помешивая чай.

— Ну, что же ты не пьешь? Это по моему специальному рецепту! — воскликнул Берт, увидев, что Максимилиан все еще сидит в задумчивости.

Максимилиан отхлебнул немного чаю и поморщился:

— Просто какая-то отрава этот новый рецепт! Что ты туда накидал?

— Специальные китайские листья, они очень полезны для сердца, — улыбнулся Берт.

Дели отпила из своей чашки и сказала:

— По-моему, очень вкусно, прекрасный чай.

— Ну если полезно для сердца… — сказал Максимилиан и залпом выпил почти весь чай. — Дели, я хочу, чтобы ты села со мной рядом, ты так далеко от меня. — Он протянул к ней руку и погладил по плечу.

— Вы только посмотрите, какой нетерпеливый, у вас же впереди…

— Вечность, — мрачно добавил Максимилиан.

— Ты же сам говорил, что выспался на десятилетия вперед, кажется, у вас впереди очень интересное время, — хитро улыбнулся Берт.

— Вот именно, нам нужно побыть вдвоем, ты не возражаешь, Берт? — холодно спросил Максимилиан.

— Счастливые, а мне придется идти в холодную мастерскую и работать, пока вы…

— Берт, прекратите! Это уже переходит всякие границы, — воскликнула Дели.

— Ах, все меня не любят за правду, — вздохнул он и засунул в рот кусочек пудинга. — Комната на первом этаже в вашем распоряжении. Можешь туда перенести свои микстуры и таблетки, — сказал презрительно Берт и встал из-за стола, чуть поклонившись и холодно улыбаясь. — Прошу прощения, но мне действительно пора работать. Спокойной ночи.

Он еще раз резко поклонился, так что его кудри упали на глаза, и Дели увидела: из-под кудрей он посмотрел на нее. Она тут же отвернулась к Максимилиану.

Берт быстро вышел из столовой.

— Отвратительный малый, ты не считаешь? — медленно и тяжело сказал Максимилиан.

— Ты прав, он бывает совершенно несносным.

— Что-то мне хочется прилечь, — улыбнулся Макс.

— И ты туда же, какие все-таки мужчины пошляки.

— Не все, а только я, — снова улыбнулся он.

— И этот Берт, — презрительно сказала Дели.

Максимилиан встал и, обняв Дели за плечи, тихонько несколько раз поцеловал ее в лоб:

— Дели, я люблю тебя…

Она подняла на него глаза, увидела длинный красноватый нос, вытянутый подбородок, серые печальные глаза, и ей стало так жаль его. Она погладила его по руке и прошептала:

— Спасибо, дорогой.

— Пойдем, я хочу прилечь, — как-то тяжело и вяло сказал он, словно язык его плохо ворочался.

Дели встала и пошла вместе с ним в комнату на первом этаже.

Это была небольшая комната с обыкновенными светло-коричневыми бумажными обоями, большой деревянной кроватью, небольшим трюмо и несколькими креслами, стоявшими перед шкафом.

Когда они вошли в комнату, Максимилиан положил на нее свои тяжелые длинные руки и снова стал целовать ее щеки, подбородок, губы. Дели хотела освободиться из-под его тяжести, но он покачнулся — и они вдвоем упали на кровать.

— Макс, ты словно пьяный, — зашептала Дели возмущенно.

— Да, я пьян от любви, — тоже прошептал он и стал скидывать свой шелковый халат.

Дели увидела его бледную, немного дряблую грудь и отвернулась, ей стало неприятно от этого зрелища.

Максимилиан забрался под одеяло и снова зашептал:

— Ну скорее, ведь ты же приехала…

— Да, я приехала, но навряд ли за этим…

— Ах, Дели, как мне тяжело… — вздохнул Максимилиан и закрыл глаза.

Она смотрела на его длинный, заостренный нос, на бледные щеки, тонкие розовые губы и думала: «Я действительно приношу ему страдание, я всем приношу только страдание, и себе тоже».

Она присела на кровать и коснулась пальцами его подбородка, потом наклонилась и осторожно поцеловала в губы. Но он не ответил поцелуем.

— Макс, — прошептала она, — тебе плохо?

Макс молчал. Она чуть-чуть постучала пальцами по его подбородку, но Макс даже не пошевелился. Она подумала, что он притворяется спящим, чтобы внезапно сильно схватить ее, испугав при этом, и взяла его ладони в свои руки.

— Не притворяйся, я не хочу, чтобы ты меня путал.

Но Макс молчал. Дели прислушалась, дыхание его было медленным и ровным. Она приложила ухо к его груди и услышала тихое ритмичное постукивание сердца. Странно, он, кажется, действительно спит, так хотел остаться вдвоем — и уснул… Видимо, он все-таки действительно болен, и сейчас нельзя ему говорить ничего огорчительного. Сейчас нельзя, завтра нельзя — но когда можно?! Дели не знала…

Она задумалась: «Этот кудрявый сатир говорил: «Приходи, когда уснет». Это верх цинизма… Дели, это невозможно, что тебе сейчас хочется подняться к нему в мастерскую, это просто совершенно невозможно!»

Дели повернулась к Максимилиану и, глядя на его профиль, зажала краешек подушки в зубах, она думала о себе словно о другом человеке: «Дели, немыслимо, приди в себя!.. Нужно снова тихонько выскользнуть отсюда, снова броситься на вокзал? Но это уже было, и это не помогло. Нет, нет, я приехала за своей картиной, я приехала просить у Максимилиана прощения, я приехала снова ощутить на губах поцелуй Берта — не более того…»

Дели вздохнула и, погасив свет, разделась и легла рядом с Максимилианом. Какое-то время она слушала его ровное дыхание, потом усталость после дороги, после всех сегодняшних волнений взяла свое, глаза сами закрылись, и она уснула.

6

— Дели… Дели, ты спишь? — услышала она сквозь сон чьи-то слова. Видимо, Максимилиан проснулся, и его рука нежно гладила ее грудь.

Она открыла глаза и увидела перед собой не лицо Максимилиана, а большие миндалевидные глаза Берта. Она тихонько вскрикнула:

— Что? Берт, это ты?..

— Тс-с, — приставил он палец к губам. — Ты его разбудишь.

— Почему ты здесь? Зачем? — Дели посмотрела на Максимилиана, но он по-прежнему спал, казалось, ни разу не пошевелившись во сне.

— Я тебя жду, а ты все не идешь, так нечестно…

— Почему нечестно, куда я должна идти? — громко воскликнула Дели и положила руку на плечо Максимилиана, но он не просыпался.

— Не стоит волноваться, он будет спать до утра. Я тебя ему не отдам… — улыбнулся Берт, блеснув в полутьме неровными зубами.

— Максимилиан, Макс! — Дели потрясла его плечо, он не просыпался. Она легонько пошлепала его по щеке ладонью, но Макс не издал ни единого звука и по-прежнему даже не пошевелился. — Что с ним, почему он спит? — громко спросила Дели.

— Он принял лекарство, вот и спит.

Берт наклонился к ней, и Дели увидела, что он в белом в мелкий цветочек бархатном халате и под халатом у него ничего не было. Берт взял ее руку, поцеловал ладонь, затем положил руку Дели себе на грудь:

— Я очень долго ждал…

— Который час? Я никуда не пойду! — воскликнула она. — Макс, ну проснись же, проснись!

— Не надо глупостей, зачем? Ты ведь согласилась позировать для скульптурного портрета?

— Да, но не сейчас ведь, не ночью, — воскликнула она.

— Именно сейчас, пойдем же! Я от тебя не отстану, — громко сказал Берт. — Всего лишь на пятнадцать минут, он не проснется. Я просто сниму мерку с черепа, измерю уши, вот и все.

— Нет.

— Бедный Макс, бедный Макс, это убьет его, — вздохнул он и закачал головой.

— Что убьет? Выйди из комнаты! — воскликнула она, натягивая до подбородка атласное одеяло.

— Эта фотография просто убьет его, нет, я не ручаюсь за его бедное сердце, оно просто не выдержит…

Дели быстро села на кровати, прикрываясь одеялом и гневно глядя на его белые, оскаленные в улыбке зубы:

— Ты подлец, Берт!..

— Я подлец, только пойдем. Или ты хочешь угробить бедного моего родственника? — улыбнулся он.

— Хорошо, выйди, я сейчас.

Берт вышел, и Дели быстро стала одеваться. Она еще раз посмотрела на спящего Максимилиана, дыхание его по-прежнему было тихим и ровным. Дели вышла из комнаты, но за дверями никого не оказалось, и она быстро побежала вверх по широкой лестнице.

Когда она забежала в мастерскую, то увидела Берта в том же белом халате, поверх которого теперь был повязан черный резиновый фартук, в руках он вертел петлю и большой циркуль для замеров.

— Ты не уничтожил фотографию.

— Нет, конечно, — усмехнулся он. — Я забрал ее себе. Хочешь посмотреть?

— Да.

Берт поднял с кресла небольшую фотографию и протянул ей. Дели совсем не ожидала увидеть себя на этой фотографии в объятиях Берта такой мягкой и податливой. Казалось, она с силой обнимала Берта и одновременно гладила страуса по спине. Брови ее были подняты, а глаза блаженно полуприкрыты — все это было просто ужасно. Она разорвала фотографию на мелкие кусочки и бросила по направлению к Берту. Он рассмеялся:

— Конечно, я ничего иного не ожидал. Но я на всякий случай оставил себе еще одну, на память…

— Отдай!

— Можешь еще одну разорвать, у меня останется штук двенадцать.

— Берт, как ты можешь! — воскликнула она. — Это шантаж…

— Увы, это правда, Дели, давай я сейчас быстро сделаю замеры. — Он приблизился к ней, раздвигая циркуль. — Лучше сядь в кресло.

Дели секунду колебалась, потом села.

— Я приехала получить картину.

— Обязательно получишь, она уже готова. — Берт приблизил к ней циркуль, и Дели в ужасе смотрела на его блестящее острие. — Не шевелись, пожалуйста, — сказал он и соединил кончики циркуля на ее скулах, потом измерил расстояние между висками, взял карандаш и быстро что-то записал на клочке бумаги. Потом измерил расстояние от подбородка до темени, потом расстояние между глаз…

Дели была отвратительна эта процедура. Затем он измерил ее шею. Дели чуть пошевелилась, и Берт сказал:

— Не шевелись, пожалуйста. — Он нагнулся и стал целовать ее шею и подбородок, отбросив циркуль в сторону.

— Берт, Берт, — зашептала она. Ее пальцы схватили его кудри.

— Кажется, я ошибся, сейчас лепить не получится, — прошептал он, и распрямившись сдернул с себя резиновый фартук и бросил на пол.

— Берт, но так нельзя, нельзя! — Она вжалась в кресло.

— Можно. Ведь ты не любишь его, неужели думаешь, я не вижу?!

— Не люблю, но это не значит…

— Значит. — Он снова наклонился и поцеловал в губы. Она почувствовала, как его рука подхватила ее ноги, она обняла его за плечи, посмотрев в глаза, спросила:

— А ты?.. Почему ты…

— А я нашел свою речную сирену, — прошептал он и легко приподнял ее из кресла. Он понес ее за бархатный занавес.

Там они упали на огромную бескрайнюю кровать, и Дели зашептала:

— Ты скверный, скверный, ужасный лжец…

Он улыбнулся и, целуя ей грудь, которую он быстро освобождал из-под платья, прошептал:

— Зови меня просто Берти…

Дели сбежала вниз, когда за окнами было уже совершенно светло. Она прислушалась, потом чуть приоткрыла дверь, Максимилиан спал, повернувшись на бок. Дели быстро разделась и неслышно проскользнула под одеяло. Ей снились какие-то глупые кошмары, которые были совершенно нестрашными: Максимилиан с циркулем прицеливался острием ей в глаз, а она смеялась. Рядом с ней был Берт, он обнимал ее и говорил:

— Не бойся, он ничего тебе не сделает, я дал ему снотворное, и он проспит до утра.

И тут же Максимилиан выронил циркуль и смешно стал зевать. А Дели вновь расхохоталась…

Максимилиан проснулся поздно, разбудил Дели и стал виновато оправдываться:

— Ты не подумай, я совершенно здоров, просто этот вчерашний приступ… а от этих таблеток меня всегда клонит в сон.

— Ничего, дорогой. — Дели поцеловала его в длинный нос и улыбнулась. — Я даже рада…

— Ты знаешь, у меня сегодня врачебный консилиум, будет профессор из Женевы, они будут на мне испытывать какой-то электрический прибор, который показывает, как работает сердце.

— Конечно, я провожу тебя, мы сходим вместе. А это не опасно — электрическая машина?

— Нет, конечно, спасибо тебе, что ты не оставляешь меня, — прошептал он и поцеловал ее в губы.

Берта в доме не было, он оставил записку, что поехал по делам и будет ближе к вечеру. Официанты уже приходили, и на столе было все прибрано.

Дели и Максимилиан наскоро попили чаю и отправились в клинику. Там Дели сидела в ожидании в холле, рассеянно листая медицинские журналы и газеты. Наконец появился Максимилиан, лицо его сияло, рядом с ним шел маленький толстячок с огромным животом и розовыми щеками, он что-то говорил Максимилиану.

Дели встала и пошла им навстречу.

— И побольше свежего воздуха, но тоже в меру, все в меру… О, это, видимо, ваша жена? — спросил толстячок у Максимилиана и, не дожидаясь ответа, улыбнулся Дели.

— Да, это Филадельфия, — сказал Максимилиан.

— Вот она-то мне как раз и нужна. С вами мы уже обо всем поговорили, а теперь нужно пошептаться с вашей лучшей половиной. Я хочу дать кое-какие наставления о том, как вас беречь.

— Пожалуйста, я могу отойти, мистер Хофман, — сказал Максимилиан и оставил Дели наедине с толстячком.

Он предложил свою руку, и Дели взяла его под руку.

— Может быть, пройдемся по коридору, он как раз такой длинный, что мы успеем обо всем поговорить, — улыбнулся толстячок, и Дели согласно кивнула.

— Видите ли, многоуважаемая и прелестная Филадельфия, с вашим мужем все очень непросто…

У Дели в животе что-то оборвалось, она испуганно посмотрела в его маленькие, близко посаженные голубые глаза и чуть ли не вскричала:

— Он очень плох? Говорите же, говорите правду!..

— Нет, он пока неплохо себя чувствует, но дело в том, что в дополнение к сердечной недостаточности, вследствие резкого сужения двух или трех коронарных сосудов, у него обнаружился порок сердца, по-видимому врожденный. И вот сейчас, видимо вследствие нервного потрясения, все это обострилось, и я должен вас предупредить, вы должны быть готовы ко всему. Лично я на операцию не решаюсь, она слишком опасна, мистер Джойс может не выдержать.

— А зачем вы мне все это говорите? Разве Максимилиан не знает, вы ему не сказали? Он сейчас так улыбался. Он не знает, да?!

— Вы ему можете сказать — пожалуйста, а я считаю это излишним. Но вам, как жене, я должен сказать, чтобы вы были готовы к худшему, я вас предупредил…

— Но что-то нужно предпринять! Может быть, в Лондоне сделать операцию? — зашептала Дели, чувствуя, что на лбу у нее появились мелкие капельки пота, так же как и на верхней губе. Она дрожащими пальцами смахнула влагу с губы и расширенными глазами смотрела на этого равнодушного толстячка. Она не верила ему сейчас, но в глубине души понимала, что он все же говорит правду.

— Конечно, если вы мне не доверяете, то можете созвать консилиум в Лондоне, в Бостоне у мистера Хопкинса, можете поехать в Ниццу. Вполне возможно, что кто-нибудь решится оперировать. Лично я шансов не вижу никаких. Слишком поздно. Он просто умрет под ножом. Если вы этого хотите — пожалуйста, можете настаивать на хирургическом вмешательстве. А без операции он вполне еще может прожить пять, даже семь лет. — Толстячок пожевал губами, потряс головой, так что его толстые щеки задрожали и, кисло улыбнувшись, поправил сам себя: — Простите, насчет семи лет, кажется, я загнул, но пять вполне могу гарантировать. — Он снова потряс головой и, коротко взглянув на Дели, опять поправил себя: — Нет, четыре года лично я могу гарантировать — конечно, при условии строжайшего соблюдения диеты и полного отсутствия каких-либо волнений, вы меня поняли?

— Да, кажется, поняла, — выдохнула Дели и подняла на него глаза, в которых стояли слезы. — Что же мне теперь делать?

— О, коридор уже кончился, ну давайте пойдем обратно, — сказал он, и они так же медленно пошли в обратную сторону по направлению к холлу, где их ожидал Максимилиан. Соблюдать тишину, покой, и я мистеру Джойсу уже сказал, что вам желательно отправиться на курорт, прямо сейчас, максимум через неделю. Морской воздух, дюны и сосны на океанском побережье, я уверен, могут просто чудотворно подействовать на него. — Он коротко хмыкнул и добавил: — Чудотворно — это слишком сильно сказано, увы, чудес не бывает; но если вы будете большую часть года проводить на курорте, в тишине, то, возможно, он все четыре года будет находиться на ногах, оставаясь таким же веселым, каким вы его сейчас видели. В противном случае — увы, уже года через полтора-два вам не обойтись без сиделки…

Дели схватила его за локоть и, уже не стесняясь слез, которые потекли по щекам, быстро зашептала:

— Скажите, но, может быть, все-таки какое-то чудо, может быть, вы придумаете что-нибудь?!..

Он снова потряс своими розовыми щечками и, отвернувшись от Дели, чтобы не видеть ее слез, не слишком уверенно воскликнул:

— Всем нужно чудо! Хотя вот что: маленькое чудо можете сделать и вы сами; как я уже говорил, ему нужны положительные эмоции, но не слишком сильные, чтобы он не умер от радости, естественно. Может быть, это неприятно для вас прозвучит, но было бы неплохо, если бы он влюбился, простите, что я это вам говорю, но я сам женат уже много лет, с годами чувства притупляются, остается привычка… Вот если бы вам удалось его чуточку взбодрить, влить в него вдохновенную молодую любовь… Простите меня, я, конечно, говорю ужасные вещи, вы не подумайте, что я предлагаю, чтобы мистер Джойс влюбился в какую-нибудь молоденькую горничную… Да, действительно, я это лишнее уже сказал. Одним словом, положительные эмоции плюс легкое чувство влюбленности на морском побережье, в полной тишине и покое, — вот это, пожалуй, будет тем чудом, которое прибавит ему лет пять. Но все это зависит от вас, вот об этом я с вами и хотел поговорить, — улыбнулся мистер Хофман. — Мне очень жаль, что я вас расстроил. Может быть, не следует появляться перед вашим мужем со слезами на глазах? — Он остановился в коридоре, Дели тоже остановилась.

Она быстро вытерла слезы, согласно кивая, и вяло улыбнулась мистеру Хофману:

— А ведь я ему не жена — я любовница. — Она закусила с силой губу, чтобы слезы вновь не появились на глазах. — Жена осталась в Лондоне…

— Вот как?! Возможно, это и к лучшему; его положительные чувства, его — гм-гм — чувство влюбленности зависит от вас, вам и карты в руки, как говорится…

— Но дело в том, что я его… — Дели замолчала.

— Ну понятно, между влюбленными в любом возрасте бывают некоторые расхождения взглядов, но этого следует избегать, я вам заявляю совершенно категорически! — строго сказал мистер Хофман.

— Это из-за меня… — выдохнула Дели. — Это из-за меня случился удар.

— Да, вполне возможно, я понимаю вас… Но увы, в мою компетенцию не входит вторгаться в семейные отношения пациентов, вы извините меня, я вам все сказал. И пожалуйста, не нужно слез, сейчас это может ему повредить. А что говорить мистеру Джойсу, а о чем умолчать, я думаю, вы это решите сами. Рад был познакомиться, позвольте откланяться, мне уже пора к следующему пациенту. — Мистер Хофман неуклюже взял руку Дели и поцеловал ее. — Желаю всего хорошего. Извините еще раз, но больше я ничем не могу быть вам полезен.

Толстячок улыбнулся, чуть потряс головой и, повернувшись, быстро пошел в противоположную сторону коридора. Дели постояла несколько секунд, собираясь с силами, потом растянула на губах улыбку и пошла в холл к Максимилиану.

— Ну как? Он тебя напугал, наверное? У вас какие-то секреты от меня, признавайся? — улыбнулся Максимилиан, когда Дели подошла к нему.

— Секреты на то и секреты, чтобы их не выбалтывали, — еще шире заулыбалась Дели. — Ничего существенного, он говорил то же, что и тебе.

— И что же он мне говорил?

— Чтобы я любила тебя еще крепче.

— Верно, это лучшее лекарство для меня. А еще что?

— Максимилиан, ну ты же знаешь, он отправляет нас на курорт…

— Да, он настоятельно рекомендовал, а ты разве не хочешь?

Дели на секунду растерялась, забыла о своей улыбке, потом вновь растянула губы и быстро сказала:

— С чего ты взял? Курорт — это прекрасно, это просто восхитительно! Море, я была на нем несколько лет назад с дочерью, оно такое прекрасное, такое светлое, я уверена, ты сразу же будешь здоров, как и прежде.

— Дели, вот ты опять меня раздражаешь, сколько можно повторять, что я здоров, что у меня лишь легкое недомогание, или тебе он говорил что-то другое?

— Давай выйдем отсюда, здесь так пахнет этими креслами, этими лекарствами…

— Пойдем, погода превосходная… Что может быть лучше, чем пройтись с моей милой Дели по улицам города, просто так, гуляя; и никуда не торопиться, ведь у нас впереди…

— Вечность, — попыталась улыбнуться Дели, но не смогла.

— Вот именно, дорогая, вечность, — сказал он как-то грустно и хрипло.

Они вышли в небольшой садик перед зданием клиники, их лица обдувал свежий ветер, по небу плыли небольшие, легкие сероватые облака, точь-в-точь под цвет его глаз.

— Действительно, я слишком волновался по поводу строительства, из-за тебя, а теперь я раз в два дня звоню управляющему и без меня тоже все идет прекрасно, по графику. Под главным корпусом уже подводят коммуникации.

— Ах, прекрати, пожалуйста! — воскликнула Дели. — Давай договоримся: о работе ни слова, пока… Пока ты окончательно не выздоровеешь.

— Давай. Мы еще хотели сходить в оперу.

— Это для меня? Если для меня, то я не хочу, я не люблю оперу.

Максимилиан усмехнулся:

— Видишь, как мы с тобой похожи, я тоже в опере засыпаю, как и в воскресной школе.

— А у меня нет купальника, ты извини, конечно, что я все время о себе думаю, но вода, видимо, сейчас такая теплая в Тасмановом море. Тебе ведь можно купаться, правда?

— Можно, только вместе с тобой, — улыбнулся Максимилиан и погладил ее по талии. — Тогда давай сейчас пойдем, и я выберу тебе купальник, — рассмеялся он.

— Макс! Ах, прости, я же не должна тебя огорчать, — улыбнулась Дели.

— Вот именно. Если я не выберу для тебя самый открытый купальник, я буду страшно огорчен! — рассмеялся он.

— Безумный Макс, ну что мне с тобой делать? Пойдем…

И они отправились в английский супермаркет, что недалеко от здания парламента.

7

Мысли лихорадочно теснились у Дели в голове, набегали одна на другую и путались: и когда она в супермаркете смотрела, как Максимилиан выбирает ей купальник и о чем-то ее спрашивает, а Дели не слышала его вопроса; и когда они зашли в кафе съесть по порции мороженого, посыпанного орехами; и когда они возвращались в дом Берта… Чаще всего повторялось одно и то же: «Я попала в западню… Я попала в западню, которую сама же — нет, не расставила, в которую сама и хотела попасть… Я попала в западню… Я попала в западню!

— Ты, кажется, чем-то расстроена? Может быть, ты не все мне сказала о разговоре с Хофманом? — спросил Максимилиан, чуть ущипнув ее за руку.

— Нет, я вспоминаю, какой же лучший курорт на побережье; он тебе не говорил, какой конкретно нужен? Может быть, отправимся в Джилонг, там как раз сосны и песчаный пляж, но там не слишком роскошные отели, насколько мне известно.

— Да мне все равно, лишь бы ты была рядом, а курорт как-нибудь найдем.

Дели улыбнулась:

— Я вдруг вспомнила этого Чарли на курорте.

Максимилиан усмехнулся:

— Ну, надеюсь, этот фильм снимали не в Джилонге…

Дели вдруг вспомнила, что происходило ночью и почему спал Максимилиан, и почувствовала, что шея и скулы у нее начинают гореть. Надо сказать Берту, что то, что он сделал, совершенно недопустимо, совершенно!

— Ты не знаешь, мою картину уже отреставрировали?

— Наверняка она уже как новенькая, ты хочешь забрать ее на курорт?

— Да нет, просто…

— Или ты хочешь с ней опять сбежать от меня?

Дели почувствовала, как новая горячая волна прошлась по шее и залила щеки и лоб.

— Нет. Ты можешь мне верить, Макс.

— Видимо, тебе так и не удастся позировать для твоей статуи.

— Ничего страшного. Если он захочет, сделает по памяти, он ведь, кажется, уже начал, если, конечно, не пошутил.

— Я буду рад, что мы избавимся от этого Берта. Что-то мне последнее время не нравится, как он смотрит на тебя.

— Я буду тоже… рада.

Когда они, зайдя еще в одно кафе и съев по бутерброду с холодной курицей, вышли на улицу, — небо было скрыто тучами, которые клубились и изнутри сверкали молниями. Раздался удар грома, и первые тяжелые капли дождя упали на мостовую.

— Кажется, снова ливень, — сказала Дели, подставляя руку под тяжелые капли. — Надо спрятаться где-то.

— Поедем домой, — сказал Максимилиан и, выйдя на мостовую, стал ловить машину.

Дели подбежала к нему и, тоже подняв руку, спросила:

— Домой? А где наш дом, у Берта?..

— Пока да, а потом мы купим какой-нибудь большой…

— Маленький.

— Какой-нибудь маленький особнячок в Марри-Бридж.

— Я думаю, путешествие в Англию не слишком полезно для твоего здоровья, по крайней мере пока ты пьешь таблетки, я хотела сказать, — поправила себя Дели, увидев его нахмуренный взгляд.

— Я тоже так думаю, Лондон от нас никуда не уйдет, верно?

Дели на его слова улыбнулась одними уголками губ. Дождь набирал силу, Дели ежилась под холодными каплями, которые падали на голову, на грудь и затекали под платье. Скоро остановилась машина такси, которая быстро довезла их до дома Берта. На улице был такой же ливень, как в тот день, когда они с Максимилианом впервые приехали в этот город. Они, смеясь, забежали в дом, успев слегка промокнуть. Берта, по всей видимости, еще не было.

Дели стала переодеваться, надо было снять мокрое платье, она вытерла полотенцем голову и шею, и как раз в этот момент, когда она вытиралась, ворвался в комнату Максимилиан, которого она просила не входить, и, обхватив ее за талию, закружил по комнате, смеясь и приговаривая:

— Какой дождь, какой дождь! Какой ливень, а мы вдвоем, а что надо делать в ливень?..

— Макс, пусти, у меня голова закружится, отпусти сейчас же, — вскричала она, прикрывая руками свою обнаженную грудь.

— Пожалуйста, я отпущу тебя, — воскликнул он смеясь и бросил ее на кровать, а сам быстро стал снимать промокший пиджак и рубашку.

Его руки были такими же сильными, как и прежде. Дели даже подумала, что, может быть, это чудовищная ложь и все сговорились пошутить над ней, говоря, что Максимилиан серьезно болен; сейчас его слишком сильные прикосновения вызывали в ней неприязнь и раздражение, смешанные с жалостью и сочувствием.

Берта все не было, несколько раз в гостиной, где стояли «знаменитые» статуи, звонил телефон, долго и настойчиво. Дели все пыталась вырваться из рук Максимилиана, чтобы подбежать к телефону, но он ее не пускал, и звонки прекратились.

Дождь не прекращался до самого вечера, за окнами очень быстро стемнело. Они лежали с Максимилианом в кровати, не зажигая свет, Дели ждала Берта, а Максимилиан опять начал говорить о своем строительстве.

«Если бы он знал, — думала Дели, — может, ему все сказать? Сказать, чтобы он бросил эту бессмысленную затею со строительством пивоваренного завода, а отправлялся в Англию под присмотр своей болезненной жены?» Она очень хотела это сказать, но не могла.

Максимилиан встал, подошел к телефону и попросил соединить его с Ассоциацией пивоваров.

Дели оделась, и как раз вовремя. Колокольчики дверного звонка залились трелью. Это о своем приходе сообщал Берт. Он вбежал в гостиную, неся в руках большую коробку с тортом.

— А вот и я! Не ждали? Может быть, я не вовремя? — воскликнул он.

Дели вышла в гостиную и, пряча глаза, сказала:

— Берт, вы слишком громко кричите; видите, Максимилиан разговаривает по телефону.

— Вот даже как! А я уже соскучился по жениху и невесте, принес замечательный торт, хотел им угодить, а меня вот как встречают. Филадельфия, почему вы не носите мою брошь, она вам не по нраву или Максимилиан украл ее у вас и отослал жене?

Максимилиан прикрыл ладонью трубку и изумленно посмотрел на Берта:

— Ты, по-моему, сегодня не в себе, твои подарки у меня, — холодно сказал Максимилиан и продолжил свой разговор по телефону.

— Ага, испугался! Смотрите у меня, а то я вам еще что-нибудь подарю! Я заказал обед, сейчас привезут. Правда, я заказал на свой вкус, но надеюсь, что мой вкус вы одобрите.

Он стряхнул со своих кудрей капли дождя и, скинув в кресло бархатный пиджак, подошел к Филадельфии:

— Чем вы сегодня занимались, неужели не соскучились без меня?

— Нисколько, — холодно сказала Филадельфия, садясь в кресло. — Мы ходили в клинику с Максимилианом, на консультацию с профессором.

— Ну и как, все в порядке или не очень?

— Все не так уж плохо, как раньше, — сказала Дели громко, чтоб и Максимилиан услышал. — Правда, профессор настоятельно рекомендует отправляться на курорт, и незамедлительно. Так что, надеюсь, завтра или послезавтра мы избавим вас от нашего присутствия.

— Курорт? Это же восхитительно, я тоже давно мечтал побывать на курорте, нельзя же все время работать, как бы в упряжке!

Максимилиан снова прикрыл трубку и сказал:

— Берт, боюсь, что тебе незачем ехать, тебе будет слишком скучно с нами, или ты не хочешь оставить нас с Филадельфией вдвоем? Может быть, мне одному отправиться на курорт, а вы здесь останетесь с Дели? — усмехнулся он.

Дели улыбнулась и покачала головой.

— Уверяю вас, что мы вам на курорте ничуть не помешаем. Салли давно мечтает о том, чтобы мы с ней где-нибудь уединились на лоне природы, покинули этот жуткий Мельбурн и хотя бы на недельку остались вдвоем, — сказал Берт и прищурился, глядя то на Дели, то на Максимилиана.

Максимилиан все разговаривал по телефону, качая головой; он взглянул на Берта и пожал плечами, а Дели опустила глаза и поправила подол своего платья. Максимилиан снова прикрыл трубку и спросил:

— Салли, это что-то новенькое?

— Нет, это нечто старенькое, но молоденькое, — засмеялся Берт.

Дели страшно захотелось выбежать из гостиной, но она сидела по-прежнему в кресле, лишь бросила на него уничтожающий взгляд.

— Так что, Макс, мы не помешаем с Салли твоему выздоровлению?

— Нет-нет… Нет, это не вам, — сказал в трубку Максимилиан. — Да, значит, все как договорились, после отдыха я снова с вами созвонюсь, всего хорошего. — И он положил трубку. — Нет-нет, думаю, ничуть не помешаете. Ох этот любвеобильный Берт! — Максимилиан взглянул на Дели и, увидев ее порозовевшие щеки, спросил: — Что с тобой, может быть, ты не здорова? У тебя такой румянец на щеках, не совсем здоровый. Или ты не хочешь присутствия этой назойливой пары, этой неизвестной Салли? — спросил Макс, подходя к Дели и проводя пальцем по ее пылающей щеке.

— Кажется, у меня температура, видимо, я немного промокла под дождем, — забормотала Дели. — Но это пустяки, я думаю, надо выпить чего-нибудь горячего — и все сразу же пройдет.

— Смотри, дорогая, еще не хватало, чтобы ты заболела, Берт с нами двоими просто не справится. Так что ты скажешь, берем их с собой?

Дели бросила на Берта короткий взгляд и холодно ответила:

— Нет.

— Но почему, Филадельфия?

— Я не люблю, когда меняют женщин, словно… словно бархатные пиджаки.

— Ого! Да это уже похоже на ревность, Максимилиан! — воскликнул Берт.

— Ничуть. Просто мне кажется, вы слишком свободный… художник.

— Салли, — можно сказать, моя первая любовь, все возвращается на круги своя. Ну если вы не хотите, чтобы я с Салли немножечко отдохнул… То я все равно поеду, вы же не сможете мне запретить поселиться в соседнем отеле или в соседнем номере, правда, Максимилиан?

— Берт, но нужно же соблюдать правила приличия! — развел руками Максимилиан.

— Хорошо, пусть едет! — воскликнула Дели. — Я даже буду рада. Может быть, у них тоже произойдет помолвка, правда, Макс?

— Почему бы и нет. Только обещай, Берт, что ты не станешь слишком назойливо рассыпать комплименты Дели, по крайней мере в моем присутствии.

Берт тяжело вздохнул, и на лице его выразилось страдание:

— О, если Салли услышит хоть один комплимент, обращенный к другой женщине, она просто вырвет мне половину волос и я стану таким же монахом-капуцином, как и Максимилиан! — засмеялся Берт, показывая на полукруглую лысину Максимилиана, которая действительно чем-то отдаленно напоминала плешь, которую выстригают монахи-капуцины.

— Ну вот и договорились. Значит, завтра или послезавтра отправимся, — сказал Максимилиан. — Что-то твой обед задерживается…

— Не волнуйся, будет с минуты на минуту, или они не получат чаевые. Послезавтра! Завтра у мня дела, — требовательно сказал Берт.

— Мы можем отъехать и без вас, а вы нас нагоните, — сказала Дели. — Может быть, поедем завтра, Макс?

— Нет-нет, вы опять хотите сбежать, милая Филадельфия? — погрозил пальцем Берт.

— Боюсь, что в этот раз мне это не удастся, — вяло улыбнулась Дели.

О прибытии обеда из ресторана возвестили звенящие колокольчики дверного звонка. Берт побежал открывать двери. Вошли двое официантов, неся большой ящик. Они прошли в гостиную и стали сервировать стол.

Дели помогла им выставлять тарелки, затем, когда Берт зачем-то вышел на кухню, она последовала за ним.

Войдя в кухню, она с удивлением обнаружила, что там Берта нет. Она растерянно огляделась и вздрогнула, услышав, как скрипнула за ее спиной дверь, за которой прятался Берт. Он высунул из-за двери свою кудрявую улыбающуюся голову — он действительно был чем-то похож на сатира — и быстро зашептал:

— Скорей, один поцелуй!

Дели отрицательно замотала головой.

— Один поцелуй — или я снова буду бить посуду!

— Что за ребячество, Берт, ты ведешь себя просто неподобающим образом!

— Разве ты не за этим пришла?

— Ты просто самоуверенный, наглый грубиян, Берт, — зашептала Дели. — Я пришла сказать тебе: чтобы больше этого не было никогда!..

— Не понял, о чем ты?

— Чтобы ты никогда больше не давал Максимилиану ничего пить.

— Вот этого я не могу обещать.

— Берт! — вскричала Дели.

— Берт просит один поцелуй. Один перед обедом, всего лишь один… И два после обеда — всего лишь два…

— Ты обещаешь, что не будешь Максимилиану давать снотворное?

— Это зависит от тебя… Перед обедом и после обеда.

— Берт, ты просто гангстер! Так ты обещаешь?!

— А как мы ночью сможем остаться вдвоем, скажи на милость? — Берт вышел из-за двери и был серьезен. Он положил Дели руки на бедра, но она отбросила их.

— Но я, кажется, уже не нужна, твоя Салли, как ты говорил гораздо моложе, — с ненавистью сказала Дели и собиралась выйти из кухни, но Берт схватил ее за руку.

— Какая глупая, ты еще не поняла?

— И не хочу понимать, отпусти!

Но Берт обнял ее и, приблизив к себе, нежно поцеловал в губы.

Дели хотела отдаться поцелую, но вспомнила, что они слишком долго находятся на кухне, и стала считать секунды: один, два, три, — затем оттолкнула Берта и выдохнула:

— Все? Так ты обещаешь?

— Обещаю, но наполовину. После двенадцати я буду ждать тебя…

— Ты отвратителен, Берт.

— А ты нравишься мне по-прежнему, таких синих глаз я еще не видел, и потом, вчерашняя ночь — это что-то незабываемое…

— Негодяй, — прошептала Дели и ударила его по щеке, но совсем не больно. Она сощурила глаза, как Максимилиан, и выбежала из кухни.

Когда Дели забежала в столовую, она увидела Максимилиана уже сидящим за столом в ожидании их и рядом двух официантов. Он внимательно посмотрел на Дели и спросил совершенно серьезно:

— Вы что там делали? Мне кажется, целовались…

Дели звонко и нервно рассмеялась:

— Максимилиан, но мне не семнадцать лет, чтобы целоваться где-то за углом или на кухне, прячась от мамы, подумай сам! Хотя мне даже нравится, что ты меня ревнуешь…

— А что вы так долго там делали?

Дели совершенно растерялась и, сделав недоуменное лицо, весело сказала:

— Пусть Берт объяснит. Берт! — крикнула она.

В столовую вошел Берт с бутылкой шампанского и бутылкой белого французского вина.

— А вот и я. Извините, что так долго, — сказал он, протягивая официантам бутылки, чтобы они их откупорили.

— Я не хочу пить, — мрачно сказал Максимилиан.

— Берт, так что мы с вами делали на кухне? Максимилиан очень этим интересуется, — весело спросила Дели.

— Как — что? Я там подкараулил за дверью твою невесту, а потом набросился на нее как Лев и стал целовать… Извини, Макс, — уже понял, вижу, что тебе не нравится, когда я шучу. Филадельфия, я ничего не могу придумать, объясните лучше вы.

— Он… Макс, право, мне стыдно говорить. Я очень не хочу тебя расстраивать. Я же говорила, что не стоит его брать: он опять пытался затуманить мне голову комплиментами. Извини, пожалуйста, но лучше сказать правду, чтобы у тебя не возникло каких-нибудь глупых сомнений.

Максимилиан взял вилку и постучал ею по столу:

— Берт, последний раз, ты меня слышишь? Мне действительно это очень не нравится.

— Все, Филадельфия, увы, но больше вы от меня не услышите ни одного комплимента, даже когда Максимилиана не будет рядом, торжественно обещаю, — сказал он и кивнул официантам, чтобы разлили по бокалам шампанское.

Отпив немного, Дели принялась за еду. Это были тушеные шампиньоны с морской рыбой. Это блюдо она пробовала впервые, и ей понравилось. Максимилиан тоже одобрил вкус Берта.

Ближе к концу обеда Берт отпустил официантов, попросил их прийти на следующее утро. Вежливые официанты быстро собрали ненужную посуду и накрыли стол для чая. Затем, поклонившись, удалились.

— Вот сегодня чай нормальный, без твоих ужасных листьев, — сказал Максимилиан, отхлебнув из чашки.

— Зато он не целебный. Дели, сидите, пожалуйста, на кухню вы больше ни шагу, я вам просто запрещаю; а я сейчас пойду и разрежу мой восхитительный торт.

Он удалился на кухню и через некоторое время вынес большой разрезанный на несколько кусочков, двухъярусный шоколадный торт.

— В душе я, оказывается, официант, мне огромное удовольствие доставляет ухаживать за вами, так же как я с удовольствием заботился о Максимилиане, когда ему было плохо. Какой вам кусочек, Филадельфия?

— Самый маленький.

Берт положил ей кусочек торта на тарелку, затем положил в тарелку Максимилиана кусочек побольше, с маленькой шоколадной розочкой с зеленым стеблем и листьями. Себе положил большой кусок и сказал:

— А вот торт целебный, в нем совсем мало жира, и шоколад очень полезен для сердца, верно я говорю, Филадельфия?

Дели не могла поднять глаз, она почувствовала, как в груди у нее похолодело и мурашки побежали по спине:

— Не уверена, — тихо сказала она.

— Зато я уверен, — усмехнулся Берт.

Максимилиан уже поднес кусок ко рту и хотел откусить, но Дели, вскочив, быстро вырвала у него из рук кусок торта и швырнула его о стену. Торт прилип на шелковых розовых обоях и через секунду упал на пол, оставив на стене масленое темное пятно. Максимилиан недоуменно смотрел на Дели, ничего не понимая. Берт качал головой, закатив глаза в потолок.

— Дели, дорогая… — удивленно протянул Максимилиан.

— Врач категорически запретил жирное, просто категорически, так же как и чай, так же как и шампанское! — твердо сказала Дели.

— Может быть, бедному Максу вообще тогда ничего не есть и не пить? — усмехнулся Берт.

— Из ваших рук действительно лучше ничего не употреблять внутрь. Вы не знаете, что ему можно, а что нельзя, а я знаю прекрасно, так что, Максимилиан, слушайся меня, пожалуйста. Если хочешь окончательно поправиться.

— Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа, — сказал Максимилиан, склонив голову к столу.

Дели рассмеялась:

— Прямо как Омар, ты помнишь моего повара Омара?

— Зачем не помнить, моя госпожа? Совсем даже хорошо помню, моя повелительница, — подражая Омару, сказал Максимилиан.

— Ну-ну, — протянул Берт, мрачно глядя на Филадельфию. — Я чувствую, что вам угодить просто невозможно. А я хотел вас порадовать тортом, но, видно, не судьба…

— Берт, вы порадуете чем-нибудь другим, и желательно тем, чем я скажу.

— Ну, теперь ты понял, какова она, Филадельфия? Кто капитан на корабле? — с улыбкой спросил Максимилиан.

— Конечно, ты, дорогой, — нежно улыбнулась Дели.

— Конечно, ты, — покачал головой Максимилиан.

— Ясно, но уж никак не Берт, — мрачно протянул он.

— Вот в этом вы абсолютно правы, — улыбнулась Дели.

— В своем доме — и не могу быть хозяином, так получается?

— Пока я здесь, по-видимому, так, — отрезала Дели.

Берт не стал допивать чай, он вышел в гостиную и вернулся с телефонным аппаратом. Сев в кресло неподалеку от стола, он стал набирать номер:

— Салли! Мечта моя, наконец-то мы можем сделать то, что давно задумали… Как что, ты забыла? Нет, мы же с тобой мечтали провести недельку на курорте, а море сейчас такое теплое… А воздух там такой хвойный… Послезавтра. Правда, мы поедем не одни, с моим родственником и его невестой. Они рады будут видеть тебя и меня… Вот и договорились: все бросай, такая возможность может представиться лишь раз в жизни, я тоже очень занятой человек… Целую мою голубку тысячу раз. — Берт поднял глаза и посмотрел на Дели, она перехватила его взгляд и отвернулась. — Тысячу раз, я сгораю от нетерпения… От страсти! Я жажду тебя, как усталый путник жаждет живительной влаги ручья… Я хочу крепко сжать тебя в объятиях и впиться губами в твою нежную, молодую кожу, я хочу довести тебя до безумия…

— Берт, ты нас доводишь до безумия, прекрати, пожалуйста! — воскликнул Максимилиан.

— Ужасные манеры, просто невыносимый грубиян, — пожала плечами Дели.

— О, меня, кажется, тут подслушивают. Все, дорогая, значит, мы договорились, не буду долго рассказывать, лучше проделаю все это, когда мы с тобой встретимся на курорте, целую. — И Берт положил трубку. Он победоносно посмотрел на Максимилиана и Дели и, удивленно подняв брови, воскликнул: — Что такое? Что-нибудь не так? Может быть, вам нужен телефон?

— Вы просто несносны, Берт, я устала вам это повторять…

— Обещаю исправиться, да к тому же на курорте вы нас с Салли вообще не увидите, мы будем слишком заняты, — сказал Берт и, поднявшись ушел в гостиную, захватив с собой телефон.

— Как ты себя чувствуешь, ты ничем не расстроен? — спросила Дели.

— Нисколько. А ты?

— Мне даже начинает нравиться, его вульгарность меня начала веселить, — ответила Дели и нервно рассмеялась.

8

Почти весь следующий день Максимилиан и Дели ездили на такси от одного супермаркета к другому, словно в Джилонге отсутствовали магазины, а они собирались ехать не на курорт, а на необитаемый остров. Дели приобрела себе несколько вечерних платьев; настояла на том, чтобы Максимилиан купил смокинг и несколько бабочек; купила себе еще два купальника.

Она долго выбирала крем для загара и мужской крем для бритья для Максимилиана. Максимилиан купил ей недорогие духи, которые ей понравились, и несколько больших заколок для волос из дерева и слоновой кости.

Из отдела дамского белья Максимилиана она выгнала и долго выбирала различные шелковые чулки: телесного цвета, черные и даже синевато-сиреневые, в которых ходили только молодые девушки не слишком хорошего поведения. Затем, ближе к вечеру, они пообедали в небольшом ресторанчике.

Дели сказала, что она не хочет видеть Берта, по крайней мере хочет видеть его как можно реже. Сказав это, она сама поверила своим словам. Имя Берта для нее вдруг стало ассоциироваться с именем какой-то Салли. Салли, молоденькая Салли!.. Что ж, пусть это его месть ей, но за что?! За то, что она питает к нему слишком теплые чувства? Которых он совершенно не заслуживает и от которых Дели никак не может освободиться…

Он — постаревший Адам, только вместо стихов Адам занялся скульптурой. Постарев, он стал еще более нервным и непредсказуемым мальчиком. Но он — это все-таки Адам. Его душа тонко чувствует искусство, он достиг некоторых успехов в скульптуре, а повадки негодяя у него лишь только оттого, что он слишком долго ждал ее, Дели. Почти тридцать лет прошло после того, как он умер, как он погиб; все-таки почти из-за нее погиб, из-за своей страсти, причиной которой была она… Но вот сейчас он воскрес в Берте — и снова на нее падают золотые отблески его карих глаз, глаз воскресшего Адама…

В ее душе не было никакой надежды, она с замирающим сердцем временами как-то отстраненно смотрела на все то, что происходит, и, словно в оправдание или в утешение самой себе, повторяла: «Пусть будет что будет… Что будет!»

В одном лишь она винила себя — у нее не было сил снова сбежать из Мельбурна, и сбежать окончательно…

Вечером Дели, сказавшись больной, не вышла к обеду, и в этот день она вообще не видела Берта.

На ласки Максимилиана она отвечала капризным, брезгливым голосом, и ее брезгливость была неподдельной:

— Уйди, у меня до сих пор температура, вчера я вся пылала, ты же видел, как горело лицо; я больна, оставь меня, пожалуйста. У нас еще будет время.

— Да, конечно, ведь у нас впереди…

— Макс дай мне уснуть. Что у нас впереди? Посмотрим!..

9

Поезд в Джилонг отправлялся вечером.

Берта и его спутницы долго не было на перроне, и Максимилиан уже начал беспокоиться, как бы они не опоздали. Дели и Максимилиан вошли в купе, и за пять минут до отправления прибежал Берт, а за ним в купе вошла Салли.

Это была темноволосая девушка лет двадцати, волосы ее были коротко стрижены по последней моде, и напомаженные пряди, словно приклеенные, полуколечками лежали на щеках. На губах яркая помада, а бледное тонкое лицо было слегка припудрено. Она была в открытом платье без рукавов. У нее почти не было багажа, огромные чемоданы тащил Берт.

— Добрый вечер, а вот и мы, — низким голосом, почти контральто, произнесла эта молоденькая Салли. Она протянула руку Максимилиану, тот галантно поцеловал; вежливо улыбнулась Дели — та без улыбки кивнула ей, потом спросила Берта: — Берти, мы поедем в одном купе?

— Здесь же совсем недалеко, на рассвете мы уже будем в Джилонге, — ответил Берт, — зачем нам отдельное купе?

— Да, действительно, надеюсь, что по приезде у нас будут раздельные номера в отеле? — сказала она и засмеялась басом.

Берт бросил на нее осуждающий взгляд и представил Салли:

— Прошу любить и не обижать, это та самая Салли, а это мисс Гордон и Максимилиан.

— Филадельфия, — Дели кивнула. — Присаживайтесь, что же вы стоите. Берт, у вас такой огромный чемодан, не меньше чем наши чемоданы. Я Максимилиану запрещаю поднимать тяжести, но с носильщиками была просто проблема.

— Потребуется носильщик — обращайтесь ко мне, я перенесу и ваши чемоданы и вас, — улыбнулся Берт и плюхнулся на сиденье.

Паровоз дал гудок, и поезд тронулся.

Дели посмотрела в окно, закат уже почти догорал, бросая на маленькие редкие облака последние пурпурные лучи. Звезды начали зажигаться на небосводе, но Южный Крест на светлом небе был еще плохо различим.

Дели не хотелось разговаривать с этой Салли, но почему-то подумала, что Берт взял ее не только для того, чтобы отомстить ей, но для чего-то пока неясного, чего Дели не могла объяснить.

Максимилиан и Салли разговаривали о каких-то пустяках, что погода должна быть хорошая минимум неделю, о том, будут ли хорошие номера и насколько приличные в Джилонге отели. Дели краем глаза посматривала на Берта и видела, что он был мрачен и тоже не хотел поддерживать разговор.

Дели предложила погасить верхний свет и, откинувшись на мягком сиденье, прислонилась головой к мягкому изголовью и закрыла глаза. Но как только Максимилиан погасил свет, она почувствовала на своей руке тонкие холодные пальцы, пальцы Берта.

— Берт, иди ко мне, мне страшно, — пробасила Салли.

Берт, до сих пор жавшийся в уголке на том же сиденье, что и Дели, пересел к Салли и обнял ее.

— Да, действительно, стоит немного отдохнуть. Может быть, поспать часок-другой, положи мне голову на плечо, так будет удобней…

Дели услышала тихое чмоканье Салли — видимо, она поцеловала Берта в щеку, но Дели не открыла глаз, так как услышала гулкое буханье своего сердца. Сердце Дели, как и сердце Максимилиана, уже было на пределе, оно уже с трудом терпело этого наглого Берта, оно просто рвалось к нему…

— Дели, ты спишь? — прошептал Максимилиан, сев с ней рядом.

— Нет еще, дорогой. Но мне кажется, тебе нужно отдохнуть, постарайся уснуть.

— Когда ты радом, это трудно сделать, — прошептал Максимилиан ей в самое ухо.

Она почувствовала, как его рука легла ей на бедро, но Дели переложила ее к нему на колено.

— Пожалуйста, Максимилиан, нужно думать о здоровье, — прошептала она.

— Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа, — ответил шепотом Максимилиан и зевнул.

На рассвете они были уже в Джилонге.

В поисках носильщиков Берт бегал по перрону. Максимилиан, не выспавшийся, постоянно зевал и ежился от утренней прохлады.

Они стояли довольно долго, наконец Берт появился, ведя за собой двух носильщиков. Те подхватили чемоданы и уложили в багажник такси, дожидавшегося пассажиров, приехавших на отдых. Берт уже разузнал, какой более приличный отель, и они отправились в «Палас». Это оказался старинный особняк в стиле неоклассицизма, двухэтажный, с фонтаном перед зданием и многочисленными цветущими розовыми кустами.

Салли в машине постоянно ахала и восклицала: как же она забыла купальную шапочку и свой любимый халат, это все из-за Берта, который слишком ее торопил.

— А у вас есть купальная шапочка, Филадельфия? — спросила она у Дели.

Дели, сидящая на заднем сиденье, у дверцы, спряталась от Салли за профиль Максимилиана: ей ужасно не хотелось лишний раз видеть эту Салли, и нехотя ответила:

— Нет, я не знаю, что это такое, я всю жизнь купалась в реках только обнаженной и без всяких там купальных шапочек.

— Хо-хо-хо, — засмеялся Берт, сидящий на переднем сиденье рядом с шофером. — Чувствую, нам предстоит прелюбопытнейшее зрелище.

— Увы, Максимилиан настоял, чтобы я купила купальник, — сказала Дели холодно.

— Милая Филадельфия, вам уже нужны закрытые купальники, в каких обычно плавали в начале века, все-таки нехорошо слишком путать отдыхающих, — ласково сказала Салли.

— Милая Салли, именно это я и намереваюсь сделать — распугать на этом курорте всех-всех отдыхающих и остаться вдвоем с Максимилианом.

— Нас ничем не испугать, правда, Салли? — сказал Берт, обернувшись назад.

— Правда, дорогой, — кивнула Салли и посмотрела на Максимилиана.

Он сидел на заднем сиденье, между Салли и Филадельфией, и зевал.

Такси долго стояло возле розовых кустов перед отелем, шофер протяжно сигналил клаксоном, но двери отеля не раскрывались, и швейцары не выбегали, чтобы встретить гостей и принять чемоданы.

Дели рассматривала в окно машины этот «Палас» и пыталась не слушать глупую болтовню Салли. Салли уговаривала Берта взять номер непременно на втором этаже, где по ажурным перилам балконов вились гирлянды ползучих розовых кустов.

— Мы будем с тобой выходить на балкон и, глядя на рассвет, вдыхать аромат роз, правда, Берт? Только обязательно на втором этаже…

— И обязательно поближе к номеру Максимилиана, а вдруг с ним что-нибудь опять случится, правда, Макс? — Он снова обернулся назад, но Макс ничего не ответил.

Шофер вновь дал длинный гудок, и большие застекленные двери наконец-то растворились, и из них выбежали две растрепанные горничные, видимо, они только что проснулись, хотя солнце уже встало и прислуга уже давно должна быть на ногах.

Возможно, здесь, на курорте, все, просыпались очень поздно, проводя ночи в игорных или танцевальных залах?

Горничные с трудом потащили огромные чемоданы. Дели и Салли шли рядом, а Максимилиан с Бертом поспешили вперед — узнать по поводу номеров. Максимилиан беспокоился, что может не оказаться приличных номеров — ведь они не сделали предварительного заказа.

Но как раз, словно специально для них, оказалось два-три номера на выбор: из одного из них уехал вчера какой-то банкир из Сиднея, а другой был заказан заранее, но отдыхающие не приехали; и Дели выбрала тот номер, который был ранее заказан, потому что в нем было две большие ванны, одна из которых наполнялась морской водой. Дели попросила Максимилиана взять именно этот номер.

— Зачем, дорогая, разве тебе мало целого океана за окнами? — удивился Максимилиан.

— Меня Салли так напутала, что я не уверена, что смогу выйти на пляж, по-моему, я слишком стара для этого, — вздохнула Дели.

— Филадельфия, дорогая моя, ну я же пошутила, неужели вы шуток не понимаете? — взмолилась Салли.

— Не понимаю, — отрезала Дели и отвернулась от нее.

— На всякий случай я возьму еще и тот номер, который свободен, — сказал Берт управляющему гостиницей, которого разбудили по поводу их приезда. Это был длинный худой человек с маленьким квадратиком черных усов над верхней губой и почти такой же маленькой клиновидной бородкой; он был доволен, что все лучшие номера вновь заняты прибывшими отдыхающими.

— Зачем тебе два номера, Берт, ты что, хочешь привезти сюда свой гарем? — усмехнулся Максимилиан.

— Я потом тебе скажу. Или иди сюда, я прошепчу тебе на ухо, — сказал Берт, оглянувшись на Салли, чтобы убедиться, не подслушивает ли она, но Салли разговаривала с горничными и не собиралась подслушивать. — Моя подруга за дорогу мне уже немного надоела, так что лишний номер не помешает… Верно, Филадельфия? — сказал он и, когда Максимилиан от него отвернулся, подмигнул.

— Зачем вы из себя разыгрываете донжуана, я все равно вам не верю, — громко сказала Дели. — Это какое-то мальчишеское позерство, не более того! Я попрошу Салли, чтобы она хорошенько за вами следила…

— И весь отдых будет испорчен, — капризно сказал Берт.

— Вот и замечательно, вы столько раз мне досаждали, что я хочу хотя бы разок чуть-чуть отомстить, — улыбнулась Дели.

— Ах, Максимилиан, ну какие вы с Филадельфией недогадливые! — воскликнул Берт. — Неужели вы думаете, что я бросил свою мечту — сделать бюст вашей невесты? В третьем номере будет моя мастерская! Я надеюсь, Филадельфия, вы сможете уделять мне хотя бы по часу в день, это не слишком большая жертва для вас? — улыбнулся Берт.

— Пожалуй, это даже слишком большая милость, — холодно сказала Дели, но почувствовала, что губы ее начали складываться в улыбку.

— Долго нам ждать, милостивый господин, я не думал, что у вас так встречают гостей! — возмущенно обратился Максимилиан к управляющему. — Где ключи? Почему нас до сих пор не проводят? Мы устали с дороги!

— О, пожалуйста, можете звать меня Джонни, я всегда к вашим услугам. Простите меня, я немного задремал, вы приехали без предупреждения, сейчас вас проводят, все уже готово. Каролина, Шерли, хватит болтать, почему до сих пор гости не в номерах? — воскликнул Джонни. — Давайте, я возьму ваши чемоданы…

Джонни и Каролина с Шерли подхватили чемоданы и потащили их вверх по лестнице. Максимилиан и Салли последовали за ними, а Дели осталась внизу вместе с Бертом. Она смотрела вслед удалявшемуся Максимилиану, потом не выдержала и крикнула:

— Салли! Заберите же вы наконец вашего Берта!

Салли обернулась на лестнице и протянула к Берту руки:

— Дорогой, ну что же ты стоишь?

— Иду, дорогая, — мрачно сказал Берт и, посмотрев на Дели, быстро побежал вверх по лестнице.

Максимилиан подождал, когда к нему подойдет Филадельфия, и, взяв ее под руку, они отправились за горничными в номер.

Дели не поразили ни дорогие ковры, ни многочисленные охотничьи принадлежности и трофеи на стенах: рога пятнистых оленей, старинные ружья под стеклом, охотничьи ложки и ножи в ножнах искусной восточной работы.

Спальня была отделана в темно-вишневых тонах, за спальней открывалась маленькая дверца в комнату наподобие кабинета, где стоял письменный стол, два телефона, небольшой застекленный шкаф с Британской энциклопедией и несколько небольших кожаных кресел.

Дели поразила ванная комната, которая по размерам даже превосходила спальню, в ней действительно был бассейн метра четыре длиной, и на поверхности его неподвижной голубовато-зеленой воды плавала чья-то деревянная зубная щетка.

— Тебе здесь нравится, Максимилиан?

— Вполне, надеюсь, тебе тоже?

— Да, ничего. Неужели Берт взял с собой глину и будет лепить мой бюст, я такого от него просто не ожидала.

— Похоже, он действительно сразу же влюбляется в свои модели, — сказал Максимилиан и сощурился.

— Макс — все в меру, и ревность тоже, договорились?

— Безусловно, дорогая.

— Если ты устал, то можно отдохнуть. Как твое самочувствие? Может быть, хочешь позавтракать?

Максимилиан подошел к ней и, подняв пальцами ее подбородок, посмотрел Дели в глаза:

— Давай возьмем яхту с белым парусом и поплывем с тобой в открытый океан…

— И затеряемся там навсегда, — улыбнулась Дели.

— Ты тоже этого хочешь?

— Нет, с меня будет вполне довольно, если мы сейчас взглянем на море; правда, нельзя сказать, что я испытываю к океану большую любовь, ведь он поглотил моих родителей… Я любовалась им вместе со своей дочерью Мэг, но это было не то, я хочу пройтись по берегу с тобой, — сказала Дели и подумала: «И с Бертом!»

— У тебя всегда самые лучшие идеи, я сейчас же переодеваюсь, и мы идем купаться, попробуем, какая вода! — воскликнул Макс и побежал в спальню.

— Я надеюсь, ты не будешь плавать, тебе совершенно нежелательно перенапрягаться, — крикнула Дели.

— Если что, я уверен — ты меня спасешь, — ответил из спальни Максимилиан.

«Хорошо, если бы я только за этим приехала сюда», — подумала Дели. Она подошла к высокому овальному зеркалу на стене, по обе стороны которого висели чучела тетеревов на ветках, над которыми были стеклянные плафоны светильников в виде продолговатых зеленых листьев; и тщательно оглядела себя с головы до ног. Комплекции она была почти такой же, как Салли, может быть, несколько более широкие бедра, но это совершенно не портило ее фигуру, а скорее как раз наоборот; правда, если подойти совсем близко к зеркалу, то можно разглядеть маленькие серебряные вьющиеся змейки в волосах, змейки седины.

«Может быть, опять попробовать сбежать, сбежать вместе с Бертом? Сбежать действительно на каком-нибудь паруснике или рыболовецкой шхуне; остановиться в каком-нибудь рыбацком поселке на побережье и забыться в сладком сне любви. Но вот Салли… Совсем нет уверенности, что Берт взял ее лишь для того, чтобы не вызвать подозрения у Максимилиана… Совсем нет этой уверенности», — подумала Дели и, взглянув на отражение своих грустных глаз в зеркале, вздохнула и стала распаковывать свой чемодан с платьями и купальниками.

10

Они вдвоем вышли из отеля и, пройдя по небольшой сосновой аллее, которая огибала отель и переходила в сосновый бор, тянущийся по побережью, вышли на широкий, еще пустынный песчаный пляж: песок был чистый и крупный, почти белого цвета; вдоль берега в огромных кадках тянулся ряд стройных пальм, вкопанных в песок. На некотором расстоянии друг от друга стояли матерчатые зонтики, которые слегка шевелились на ветру, а за ними простиралась безбрежная гладь Индийского океана.

Небольшие волны мерно накатывали на прибрежный песок. Волны были невероятно синего цвета, такого же как ее глаза. Она обернулась, за ее спиной, перед сосновым бором начинались песчаные дюны. Дели скинула белое платье и, подойдя к воде, крикнула Максимилиану, который неторопливо раздевался.

— Макс, вода удивительно теплая, только я вдруг вспомнила про акул, говорят, что они раз в десять лет появляются на этом побережье, ты не слышал?

Максимилиан подошел к ней, тоже попробовал воду ногой и сказал:

— Для акул здесь слишком мелко, разве что случайно заплывет морской скат… Уверен, про акул — все это слухи, и потом, сейчас не тот год, когда они могут появиться.

— Ты так говоришь, словно всю жизнь прожил в Австралии, — улыбнулась Дели.

— Нет, я слышал, что они появляются только по високосным годам. Ну что, поплывем? — И Максимилиан бросился в воду. Он оттолкнулся от берега и быстро поплыл навстречу небольшим волнам.

Дели вошла в воду и тоже поплыла, чувствуя, как легко соленая вода держит ее тело. Плыть было совсем легко и удивительно радостно. Она ощутила на губах соленый вкус воды и, нырнув, открыла под водой глаза. Но почти ничего не увидела, так как вода была достаточно мутной. Она смутно увидела на дне зеленые стебли водорослей, между которыми расплывчатой луной медленно плыла большая бледная медуза. Вынырнув, Дели огляделась, но Максимилиана не обнаружила рядом, обернувшись к берегу, она увидела, что он уже выходит из воды.

Дели еще немного проплыла вперед и тоже повернула к берегу.

Максимилиан лежал на песке, волны омывали его ступни, на лице у него было написано страдание.

— Макс что с тобой, тебе вода показалась холодной или неужели…

— Со мной все прекрасно, никаких «неужели», — сказал хрипло Максимилиан. Дели заметила, что он быстро, неглубоко и часто дышит.

— Нет, все-таки тебе плохо, я вижу, не скрывай от меня, пожалуйста. — Она села рядом с ним на песок и погладила его по щеке. Он перехватил ее ладонь и быстро поцеловал.

— Все-таки мне лучше немного отдохнуть, — сказал он, тяжело поднимаясь.

Они вернулись в отель, Максимилиан лег в кровать, и как он ни сопротивлялся, но Дели позвонила и вызвала врача. Где-то через час врач, обслуживающий этот отель, явился вместе с медицинской сестрой, которая несла небольшой саквояж.

Дели вкратце рассказала, что с Максимилианом, сказала, что ему стало нехорошо в воде.

Врач выслушал ее, качая головой, потом долго щупал пульс Максимилиана, слушал его сердце, спрашивал, какие он пьет таблетки, и, сказав что ничего страшного — просто нужно несколько дней, чтобы привыкнуть к морскому климату, вышел из спальни. Медсестра сделала Максимилиану укол, а в это время врач тихо говорил Дели:

— По-видимому, любые физические нагрузки для него нежелательны, в том числе и плаванье.

— Но у него было такое хорошее настроение, а нам профессор Хофман сказал, что положительные эмоции — это самое главное.

— Я с ним согласился бы, но тем не менее даже незначительная смена климата, даже поездка на курорт — это всегда опасно для тяжелобольных.

— Как вы сказали? Но ведь он на вид совсем здоровый! — шепотом воскликнула Дели.

— А вы что, разве не знаете о его действительном состоянии?

— Знаю, все знаю, — вздохнула Дели.

— Да, как показывает моя практика, в подобных случаях сердечной недостаточности человек кажется абсолютно здоровым — до первого серьезного нервного потрясения, или шока, или, в крайнем случае, тяжелой физической нагрузки. Даже резкое переохлаждение или просто изменение температуры может значительно ухудшить его состояние.

В дверь постучали.

— Да, — сказала Дели.

В дверях появились Берт и Салли.

— Доброе утро, — поздоровался Берт с доктором. — Мы уже готовы, а вы?

— Мы уже сходили к морю, и Максу стало плохо, — сказала Дели. — Это доктор…

— Вот как, — протянул Берт. — Очень неприятно, но, может быть, тогда ты одна присоединишься к нам?

Из спальни вышла медсестра, а за ней Максимилиан, одетый в халат.

— Конечно, Дели, отправляйся с Бертом, если хочешь, позавтракайте, а я закажу завтрак в номер. Мне не разрешают никуда выходить, — сказал он, покосившись на медсестру.

— И вставать в том числе, вам же только что сделали укол, мистер Джойс, — с укоризной протянула медсестра. — Так нельзя, вы приехали отдыхать и лечиться, а рекомендации не соблюдаете.

— Я приехал только отдыхать, лечиться будем когда-нибудь потом, — улыбнулся Максимилиан.

— Ну, если ты действительно себя неплохо чувствуешь…

— Действительно неплохо, только я должен быть пай-мальчиком и слушаться доктора, а он два-три дня запрещает мне появляться на солнце, и тем более заходить в воду; так что сегодня я свою норму выполнил, а ты, Дели, конечно, прогуляйся.

— Может быть, позавтракаем в ресторане? — спросила осторожно Дели.

— Нет, я хочу отдохнуть, — устало сказал Максимилиан и, слабо махнув рукой, ушел в спальню.

— Спасибо, доктор, мы непременно будем соблюдать ваши рекомендации, — сказала Дели. — Берт, тогда, если Салли не против, я, может быть, действительно присоединюсь к вам?

— Салли не против, — снисходительно сказала она.

Дели быстро переоделась и, поцеловав Максимилиана в щеку, выбежала из номера за Бертом и Салли, которые ждали ее в коридоре. Они спустились вниз и проследовали по крытой стеклянной галерее в небольшой полукруглый ресторан со стеклянной крышей.

Ресторан был почти пуст, лишь несколько пар торопливо завтракали.

Дели заказала шоколадное мороженое и салат с курицей, а Берт и Салли — телячьи отбивные и красное вино.

Дели все никак до сих пор не могла привыкнуть к Салли, и та, похоже, совсем не собиралась сближаться с Филадельфией.

— А вы уже купались, Филадельфия? — спросила Салли, отделяя ножом кусочек отбивной.

— Да, но купание не слишком весело кончилось, — улыбнулась Дели.

— Филадельфия, я усиленно работаю над вашей глиняной головой, Салли уже ее видела. Когда вы мне назначите сеанс? — спросил Берт, жуя отбивную.

— Зачем все это, Берт, зачем? — Дели вздохнула.

— Вы согласились, Максимилиан не против, я хочу вас изваять, может быть, мне удастся вас запродать за бешеную сумму, — усмехнулся он.

— Но почему вы решили запродать меня, почему, предположим, не Салли, по-моему, она более симпатичная, чем я, по сравнению со мной она просто красавица. Я в восторге от вашего выбора, Берт; у вас такая модная прическа, Салли, но я — увы — по возрасту уже не могу себе позволить слишком коротко остричь волосы, сделать у висков такие же острые полуколечки из волос, которые, словно кинжалы, любому мужчине мгновенно пронзают сердце…

Дели с удовлетворением заметила, что Салли начала краснеть и ресницы ее то поднимались, то опускались к тарелке.

— Что вы, Филадельфия, зачем вы так? На первый взгляд мы с вами почти ровесницы, — пробасила Салли, она была явно смущена.

— Ах, не скажите, у вас на шее нет этой паутины морщин, а у меня есть.

— В самом деле? Нет, я ничего не вижу, — улыбнулась Салли.

Раздался звон — это Берт локтем столкнул со стола нож.

— Вот видите, я права, сейчас мистер Крайтон полезет под стол задирать ваш подол и гладить ваши бедра, — сказала Дели весело и непринужденно.

— Я не уверен, мисс Гордон, я не слишком-то похож на юнца, который лазит под юбки.

— Вы так странно шутите, Филадельфия, — улыбнулась Салли. — Видимо, вы не слишком хотите позировать Берту?

— Да, я действительно не совсем понимаю, что он нашел в моей внешности. Мой покойный муж, возможно, полюбил меня за цвет глаз: все говорят, что такой цвет действительно нечасто встречается…

— О, вы совершенно правы, Филадельфия, — сказала Салли, посмотрев ей в глаза.

— Но в глине цвет не передашь. Так что же вы нашли, Берт, в этой старой отставной капитанше парохода?

— Как — что нашел, милая Филадельфия: ну, во-первых, вы — человек моего крута, художник, — начал Берт, но Дели прервала его:

— А разве Салли не входит в ваши богемные круги, мистер Крайтон?

— Я певица, я пою в хоре оперного театра, но мне скоро должны доверить вторую партию в «Макбете».

— Припоминаю, видимо, партию ведьмы? — спросила Дели.

Салли басом расхохоталась.

— Вы почти угадали…

— Вот видите, Берт, Салли тоже не кухарка, человек от искусства, так что же вы нашли в моем убогом облике?

Берт сощурился и, быстро подняв с пола нож, стал очерчивать им в воздухе лицо Дели:

— Во-первых, эти чувственные губы и эта легкая складка на лбу, слегка увеличенные скулы — все это очень неплохо…

— А во-вторых? — усмехнулась Дели.

— А во-вторых — внутренняя страсть, страсть и жажда…

— Вот как! Жажда? Жажда чего?

— Жажда любви, Филадельфия, любви.

— О, вот вы какой проницательный, оказывается, — удивилась Дели, и на губах у нее появилась усмешка.

— Да, надеюсь, проницательный, иначе я не был бы неплохим скульптором.

— Вы правы, я люблю реку, я люблю своих детей…

— Что же вы замолчали, Филадельфия? — спросил Берт. — Перечень закончился?

— Нет.

— Значит, вы любите еще что-то или еще кого-то?

— Предположим, что дальше?

— Берт, перестань мучить Филадельфию, она наверняка тысячу раз уже признавалась мистеру Джойсу — своему жениху — в том, что ты пытаешься из нее сейчас вытянуть, — вступилась за Дели Салли.

— Да, извините меня, Филадельфия, я, как всегда, несколько невежлив. Так когда вы позволите разгадать мне загадку вашей любви? — спросил Берт и отпил немного красного вина.

— Ну, попытайтесь хоть сегодня, если вам это удастся. Только очень недолго и в присутствии Салли, вот так — и не иначе.

— Я не могу работать при посторонних, — возмутился Берт.

— Я посторонняя? — пробасила Салли. — Берт, дорогой…

— Извини, милая, нет, конечно, но когда наблюдают за работой, неужели ты не понимаешь, как это ужасно?!

— Понимаю, я сама не люблю, когда кто-нибудь рядом в то время, когда я распеваюсь.

— Но я категорически не хочу, чтобы у Салли или Максимилиана могли возникнуть какие-нибудь гнусные мысли, — сказала Дели.

— Ну хорошо. Пусть Салли что-нибудь читает или вяжет, но только не распевается, конечно, в соседней комнате, а я буду вас лепить, это вас устроит, Филадельфия?

— Вполне. Тогда часа в четыре мне будет удобно, а вам?

— И нам тоже, — ответил Берт, переглянувшись с Салли.

Дели доела мороженое и, не дожидаясь, когда Берт и Салли покончат с десертом, поднялась из-за стола:

— Желаю вам удачно провести время, всего наилучшего.

— А разве мы все вместе не отправляемся на пляж? — удивилась Салли.

— Нет. Я должна быть рядом с Максимилианом, — ответила Дели и вышла из ресторана.

Она хотела подняться в свой номер, но этот прекрасный летний день остановил ее, и Дели решила немного пройтись по аллеям возле отеля, густо засаженным розовыми кустами, сиренью и питтоспорумом.

Уже появились некоторые отдыхающие, мимо нее прошла женщина под белым кружевным зонтиком.

Дели подумала, что она похожа на эту скучающую молодую женщину на курорте, она точно так же бредет сейчас по чрезмерно ароматным аллеям — медленно и бесцельно — в ожидании… В ожидании встречи?.. Отдыхающие были в большинстве своем преклонного возраста, и по их виду можно было судить, что они достаточно обеспечены и достаточно пресыщены жизнью.

Дели сорвала маленький белый бутончик розы, понюхала его и выбросила в кусты. Как ей ни не хотелось, но нужно было возвращаться к Максимилиану, узнать, как он себя чувствует. Она уже подходила к отелю, как прямо перед ней из кустов со страшным треском выскочил Берт. Дели схватилась за грудь и от испуга тихонько ахнула:

— Сумасшедший!..

— Наконец-то мы одни.

— Здесь полно народа, — Дели быстро огляделась вокруг. — А вы разве не пошли к морю?

— Нет. Дели, я перестаю тебя понимать. Пойдем чуть подальше, а то нас из окон могут увидеть, — сказал Берт и, взяв ее под руку, потащил по узкой дорожке между розовыми кустами.

— Нет, это я тебя перестаю понимать, что все это значит? — тихо и возмущенно сказала Дели.

— Ты о Салли? Но ведь мне нужно было как-то увязаться за вами!

— Зачем?!

— За тобой…

— Берт! Максимилиан очень плох!

— Ну и прекрасно, то есть, тьфу, конечно, очень плохо. Может быть, отправить его в Мельбурн, в больницу?

— Что, опять целебный чай или что-нибудь более сильнодействующее? Ты чудовище, Берт, просто чудовище! Может быть, лучше Салли отправить в Мельбурн?

— Как скажешь, дорогая. Давай пройдемся вон туда, здесь, кажется, среди кустов лавочка.

— Берт, Берт, не будь таким жестоким, умоляю тебя. — Дели бросилась к нему на грудь и стала целовать его пухлые губы, тщательно выбритый подбородок Он обнял ее и прошептал:

— Ведь ты любишь меня, зачем все эти глупости, Дели?

Дели легонько оттолкнула его и посмотрела на него своими удивительными синими глазами, глазами, в которых сейчас стояли слезы.

— Кто тебе сказал такую глупость? Плюнь этому лжецу в лицо, пожалуйста…

— Это мне сказали твои глаза, — прошептал он и вновь поцеловал ее. Его руки обхватили Дели за талию, и она почувствовала, как он увлекает ее к розовым кустам, колючие шипы оставили на ее обнаженных руках красные царапины. Дели тихонько вскрикнула и стала вырываться из его объятий.

— Ты, конечно, похож на сатира, но я, увы, не вакханка, я не хочу плясать перед тобой здесь на траве, — сказала она и быстро побежала к отелю.

— В четыре часа, не забудь, — донесся до нее голос Берта.

Максимилиан снова был бодрым и жизнерадостным, словно утреннего недомогания и не было.

Он осведомился, как они позавтракали, и предложил прогуляться, может быть до игорных залов.

— Ты хочешь выиграть кругленькую сумму? Может быть, попробуем? — спросил он у Дели.

— Если казино тебе доставит хотя бы маленькую радость, я с удовольствием тоже пойду, — сказала Дели и стала переодеваться в легкое серое шелковое платье.

Максимилиан был уже готов, он был в белом летнем костюме и белом галстуке.

В казино народу было почти столько же, столько в ресторане, — очень мало. Для настоящих игроков время еще не наступило, и ставки делали такие же скучающие курортники, как Дели с Максимилианом. Они проиграли около двадцати фунтов. Дели предложила остановиться, но Максимилиан еще на пятьдесят фунтов накупил жетонов и предложил Дели поставить на шестнадцать.

— Давай пополам, ты поставишь на шестнадцать, а я на семнадцать, — предложила Дели, и Максимилиан согласился.

Шарик оказался в семнадцатой лунке, Дели захлопала в ладоши.

— Макс, Макс, я выиграла, ты рад?!

— А я проиграл, — кисло улыбнулся он.

— Ну давай еще поставим, ведь мы же выиграли, по-моему, сорок фунтов или даже шестьдесят.

— Что-то больше не хочется, — грустно сказал Максимилиан и, оглянувшись, подозвал официанта и попросил у него содовой воды.

— Тебе опять плохо… — сразу же погрустнела Дели. — Ну скажи, что у тебя болит, как болит?

— Дели, не приставай, пожалуйста. Странно, но я почему-то расстроился, когда я проиграл, а ты выиграла.

— Ну ничего, в следующий раз, завтра, ты обязательно выиграешь, завтра придем сюда?

— Посмотрим, — нехотя улыбнулся Максимилиан.

— Ой, совсем забыла! У нас на четыре часа назначен сеанс, позировать для Берта! — воскликнула Дели, посмотрев на большие круглые часы, висевшие возле стойки бара.

— «У вас», а не «у нас», — усмехнулся Максимилиан.

— Э-э нет, я потребовала, чтобы Салли присутствовала, и хочу, чтобы ты посмотрел, как меня будут лепить.

— Нет уж, увольте, я лучше немного отдохну.

— В любом случае Салли будет сидеть рядом с нами, караулить своего Берта…

— Может быть, это и к лучшему, — мрачно сказал Максимилиан и усмехнулся на одну сторону лица.

Дели увидела, как блеснули его синеватые зубы, и подумала: «Он все чувствует, если и не знает, то чувствует, это несомненно…»

Ковры в номере были скатаны, в центре стояла на небольших ящиках вертящаяся подставка, а на ней кусок глины, покрытый мокрой тряпкой.

Когда Дели и Максимилиан вошли в номер Берта, который он приспособил под мастерскую, то там их уже ждали Салли и Берт: они пили кофе, сидя на диване, и передвигали фигуры маленьких шахмат из слоновой кости, которые стояли перед ними на шестигранном небольшом столике.

— Может быть, хотите кофе? — спросила Салли у вошедших.

— Нет, благодарю вас, — ответила Дели.

— Максимилиан, можешь доиграть за меня партию в шахматы с Салли, а мы приступим, Филадельфия? — спросил Берт, поднимаясь с дивана, подходя к скульптуре и снимая с нее мокрую тряпку.

Максимилиан приблизился к незаконченному бюсту, обошел его кругом и, казалось, остался вполне доволен:

— А ты знаешь, Дели, кажется, уже похоже на тебя.

— Даже очень похоже, я предлагаю так и оставить. А голову этого чудовища выставить на вернисаже современного искусства или продать какому-нибудь фермеру, чтобы он поставил это у себя на огороде, — засмеялась Дели.

— Филадельфия, прошу вас, садитесь вот сюда, — подвинул Берт кресло к центру комнаты, и Дели села в него. — А посторонних прошу не мешать или удалиться. И пожалуйста, по возможности воздержитесь от критических замечаний, и вы в том числе, Филадельфия. Несколько сеансов — и вы просто преобразитесь и превратитесь в лесную нимфу или речную сирену!

— Ах, делайте со мной что хотите, — сокрушенно вздохнула Дели.

— Берт, ты хочешь лепить ее обнаженную? Мы так не договаривались… — недовольно сказал Максимилиан.

— Нет-нет, конечно, сколько можно повторять: обыкновенная небольшая головка, стандартно-романтическая и прекрасная, даже без рулевого колеса.

— И без трубки в зубах? Ну тогда это действительно не слишком интересно, — усмехнулся Максимилиан.

— Я же просил — без замечаний! Все, уходите в другую комнату или вообще из номера, — строго сказал Берт. Он надел легкий белый фартук и закатал рукава рубашки, потом взял стек для глины и стал вонзать его в бюст, начал отделять маленькие глиняные полоски и скидывать на пол.

Салли смешала шахматы и, поднявшись, подошла к Максимилиану, который стоял за креслом Филадельфии и смотрел, как Берт работает, и тоже стала наблюдать. Берт бросил стек на пол и, уперев руки в бока, воскликнул:

— Я так совершенно не могу!

— Все, мы исчезаем, — сказала Салли, и они вместе с Максимилианом вышли из номера.

— Чуть-чуть повернитесь, Филадельфия… Не надо быть такой напряженной. К счастью, уже никто не мешает, — говорил Берт, быстро работая руками над ее глиняной головой. — Может быть, подбородок чуть повыше… Повыше, я сказал.

Берт подошел к креслу Дели и, наклонившись и разведя руки в стороны, чтобы не запачкать ее глиной, стал целовать ее. Берт провел своим локтем по ее плечу и, слегка обняв ее спину, но по-прежнему не касаясь грязными руками, посмотрел на нее своими искрящимися золотом глазами и повел ими в сторону другой комнаты. Дели отрицательно покачала головой и улыбнулась.

— Значит, вы не хотите быть вакханкой? — спросил Берт.

Дели вновь отрицательно покачала головой. Берт хотел снова ее поцеловать, но тут в дверь постучали, и Дели резко откинулась на спинку кресла, прижав спиной его руку. Берт быстро выпрямился и отпрыгнул к бюсту:

— Да-да, зачем стучать, открыто!

Вошла Салли и сказала:

— Я забыла свой мундштук и сигареты…

— А ты его разве сюда приносила? — с улыбкой спросил Берт.

— Не помню, я, кажется, его вообще потеряла.

— Какая ты рассеянная, посмотри в моем чемодане, я должен был его туда бросить. Салли, и не врывайтесь через каждые пять минут, лучше сидите в соседней комнате вместе с Максимилианом!

— За кого ты меня принимаешь, Берт? — недовольно протянула Салли и вышла.

— Вам понравилась вода? — спросила Дели.

— Да, очень теплая. А что, если мы искупаемся сегодня вечером при луне?

— Увы, я все-таки не гожусь ни для роли сирены, ни русалки, ни нимфы, — устало сказала Дели.

— Я бы с вами поспорил, Филадельфия… Не закрывайте глаза. — Он быстро водил стеком по ее глиняному лицу.

Дели следила, как порхают его белые тонкие руки над темной глиной, как падают на лоб пряди кудрей, которые он резко отбрасывал назад, вскидывая голову; как он часто вытирает пальцы о белый фартук, и ей ужасно захотелось прямо сейчас подойти к нему и говорить самые нежные слова. Но она сидела, по-прежнему скованная позой в кресле, и чуть улыбалась.

— Прекрасная улыбка, вот так ты и застынешь в бронзе, — коротко сказал Берт, поминутно бросая на нее быстрые и цепкие взгляды.

— Берт, значит, Салли тут ни при чем? — тихо спросила Дели.

— Конечно, ни при чем.

— Тогда зачем она здесь?..

— Она будет нашим гондольером, — улыбнулся Берт, не переставая работать.

— Это что-то итальянское?

— Да, в Венеции гондольеры, когда везут влюбленных на лодке по каналам, работают веслом и в тихой ночи поют им серенады. Так вот Салли и будет нам петь серенады, — усмехнулся Берт.

— Басом? Нет, уж увольте, — улыбнулась Дели.

Берт бросил стек и, взяв проволочную петлю, стал снимать с бюста лишние куски глины, потом подошел к Дели и, улыбнувшись, хотел наклониться, но она вскочила с кресла и сказала:

— На сегодня хватит.

— Ну так я буду лепить целый месяц, Дели.

— Я не против, — сухо сказала она.

— Хорошо, если тебе надоело сидеть, пойдем…

— Нет, мы никуда вдвоем не пойдем, — резко прервала его Дели.

— Пойдем сегодня в танцевальный зал, я слышал, что здесь хороший оркестр и он играет до пяти утра.

— Не знаю, как Максимилиан, — пожала плечами Дели.

— Но все-таки мы сможем сегодня как-нибудь уединиться? — спросил Берт, держа грязные руки перед лицом и чуть проведя по ее плечу своим локтем.

— Ты же видишь, боюсь, что не удастся…

— А я уверен в обратном.

В дверь снова постучали. Вошла Салли. Берт, отойдя от Дели, недовольно воскликнул:

— Салли, ну что происходит, что ты еще забыла?!

Дели посмотрела на нее и увидела, что Салли чем-то испугана, или это только ей показалось?

— Я нашла мундштук, просто я хочу посидеть в другой комнате, мне скучно. Максимилиан ушел звонить в Мельбурн.

— Но я же и говорил тебе: сиди в другой комнате, только не пой и не ходи туда-сюда, — недовольно сказал Берт.

Дели сидела еще около получаса или больше, глядя, как он работает. Ее шея немного затекла, но зато она начинала видеть, что под его руками глина уже приобретала ее черты. Он действительно работал достаточно быстро, и, похоже, не без удовольствия. Наконец Дели взмолилась:

— Берт, я устала. Салли, спасите меня! Я устала сидеть в одной позе.

Из соседней комнаты вышла Салли с книжкой и, посмотрев на Берта и на бюст, сказала:

— Ого, как уже похоже. А почему ты меня никогда не изваяешь?

— Потому что ты не мраморная, Салли, ваяют только мрамор. Вполне возможно, что когда-нибудь… Не мешай, пожалуйста.

— Мне скучно, — протянула Салли.

— Вот именно, мне тоже! — воскликнула Дели и, быстро поднявшись из кресла, подошла к бюсту. Взглянув на Берта, она увидела мелкие капельки пота у него на лбу. Он отошел в сторону, чтобы женщины посмотрели на сделанное. Дели обошла вокруг бюста, потом спросила, обратившись к Салли:

— А ведь действительно может получиться неплохо, правда, Салли?

— Да, еще несколько сеансов — и все будет просто здорово, — протянула Салли, как-то странно глядя на Филадельфию.

— Сегодня я уже устала, если хотите, продолжим завтра, — сказала она.

— Да, в это же время, если можно, Филадельфия.

— Пожалуй, возможно, — ответила она и вышла из номера.

11

Дели застала Максимилиана в номере с книжкой в руках и в халате, он стоял на ковре и пытался принять какую-то странную позу.

— В самом деле? А как твой бюст, продвигается?

— Зайди и сам посмотри. Мне трудно долгое время сидеть без движения, это очень тяжело и скучно. Так мы пойдем?

— Может быть, все-таки позвонить Берту?

— Почему ты меня спрашиваешь? Кто капитан?.. — улыбнулась Дели.

— Тогда я позвоню. — Макс набрал номер и спросил, не хотят ли Берт и Салли сейчас отправиться обедать.

Берт, как Дели показалось, только и ждал этого звонка, он радостно кричал в трубку, что они с Салли умирали от голода, а перед тем как пойти в танцевальный зал, следует хорошо подкрепиться.

— Ну, тогда встретимся в ресторане, — сказал Макс и положил трубку.

Ресторан был полон народу. Все дамы в вечерних длинных платьях, а мужчины словно сговорились: они, видимо, не считали необходимым надевать вечером смокинги и большинство из них были в светлых летних пиджаках или просто в рубашках с широкими модными шелковыми галстуками.

Берт, появившийся вместе с Салли, которая была в вечернем платье малинового цвета, тоже был одет в черный смокинг. И они с Максимилианом сидели, словно два черных ворона, в смокингах.

Дели и Максимилиан заказали овощной суп и бифштекс, но Дели попросила его не есть, как ей показалось, слишком жирное мясо, и он к бифштексу даже не притронулся, а ел только овощные салаты и заливную рыбу.

Берт и Салли о чем-то шептались и тихо посмеивались. Они заказали суп с трюфелями, салат из креветок и дичь на вертеле.

— Нам тоже интересна, о чем вы там смеетесь, — недовольно сказал Максимилиан. — Наверняка над нами.

— Нет, Салли вспомнила, как она провалилась в театре в оркестровую яму и повисла на арфе, за которую зацепилась подолом платья, — сказал Берт.

— Оказывается, как это опасно — петь в театре, — сказала Дели.

— Салли, а почему бы вам сейчас не спеть что-нибудь из Верди или Пуччини? — улыбнулся Максимилиан.

— Пожалуйста, мне не трудно, — рассмеялась Салли. — Только нужно немного выпить и огня, — она вставила в длинный янтарный мундштук тоненькую сигаретку и помахала ею в воздухе перед носом Максимилиана.

Но у него огня не оказалось, и подбежавший официант зажег ей спичку. Салли выпустила вверх клубы дыма и начала громко откашливаться.

— О, пожалуйста, может быть, не надо, это не совсем правильно могут понять присутствующие. Может быть, лучше вы споете в танцевальном зале? — взмолилась Дели.

— Хорошо, где хотите, — басом ответила Салли.

Дели переглянулась с Бертом, и тот вдохновенно продекламировал стихотворные строчки:

— «Пой песню, пой, гондольер, разгони тоску и печаль…»

— А вы, оказывается, и поэт? — улыбнулась Дели.

— Только никому не говорите. Я, как и Микеланджело, грешу на досуге стихами, но втайне, втайне. Тс-с… — приложил он палец к губам.

— Ах, самомнение у вас, конечно, Берт: «Как Микеланджело!» — усмехнулась Дели.

— Да, как Микеланджело, я не думаю, что у него слишком хорошие стихи, — возразил Берт.

Дели подняла голову и увидела за стеклами крыши ресторана тускло мерцающие звезды Южного Креста.

— Мне хочется прогуляться в этот теплый вечер. Ночь такая тихая, звезды светят…

— Как вы романтично говорите, Филадельфия, вы действительно похожи на невесту, честное слово, — улыбнулась Салли.

Но ее улыбка Дели не понравилась.

— Почему только похожа?

— Нет, конечно, вы настоящая невеста, просто… У которой просто слишком поздний брак, — поправилась Салли.

Дели быстро поднялась из-за стола и холодно сказала:

— Здесь слишком душно, я хочу прогуляться, может быть, мы с Максимилианом пойдем, а вы нас догоните?

— Так мы идем в танцевальный салон, верно? — спросил Берт.

— Да, встретимся там, — сказал Максимилиан, и, расплатившись с официантом, они вышли из ресторана в теплую звездную ночь, стрекочущую тысячами цикад.

— Я тоже не хочу больше видеть ни Берта, ни ее, дорогая. Мне они отчего-то становятся слишком неприятны.

— Ты прав. Может быть, стоит переехать в другой отель?

— Хорошо, подумаем об этом завтра.

Танцевальный салон был полон отдыхающими. Оркестр играл не переставая. Вальс сменил шимми, за шимми сразу же заиграли фокстрот. Но Дели не решалась танцевать, она не чувствовала себя слишком уверенной среди довольно изящно танцующих пар, да к тому же этот странный танец шимми она видела впервые в жизни. Но когда вновь заиграли вальс, Максимилиан пригласил ее, и они танцевали, пока оркестр не прекратил играть. У Дели даже немного закружилась голова, у Максимилиана, похоже, тоже. Он широко улыбался и, смеясь, приговаривал:

— Я себя чувствую сейчас так же, как в девяносто девятом, в Дублине. Тогда я там много танцевал.

— О-о, когда это было! А я, кажется, последний раз танцевала не в прошлом веке, а в позапрошлом, — смеялась Дели.

Кружась в вальсе, она заметила, что Берт и Салли стоят и смотрят на них, но она сейчас полностью отдалась танцу, и ей было все равно, смотрит ли кто на нее или нет. Она решила, что с Бертом ей не следует танцевать, незачем усиливать и так наверняка существующие подозрения.

Но после вальса Берт стал требовать от нее обещанного фокстрота, на что Дели стала категорически возражать:

— Берт, вы же помните, фокстрот для меня просто губителен. Как только начинает звучать эта музыка, я сразу же падаю в обморок, — засмеялась Дели. — Лучше вы с Салли потанцуйте, а мы посмотрим.

— Действительно, дорогой, пойдем, — потянула Салли его за рукав, но Берт не шел.

— Но сейчас ведь уже играет музыка, и вы не в обмороке.

— Нет, Берт, сегодня я танцую только с Максимилианом.

— Хорошо, но помните, что танец остается за вами, — сказал он, и они с Салли пошли танцевать.

Берт танцевал довольно неплохо, а Салли даже еще лучше. Они смеялись и о чем-то переговаривались в танце. Дели некоторое время смотрела на них, потом, приблизив губы к уху Максимилиана, прошептала:

— Может быть, сбежим от них?

— Давай…

Воздух стал более прохладен, с океана дул легкий ветерок. Дели вдохнула ночную прохладу, пропитанную запахами водорослей и цветущих роз, и предложила прогуляться по берегу.

Они медленно шли почти возле самой кромки воды, которая набегала на песок и чуть-чуть лизала шуршащей пеной туфли Дели, так что они немного промокли. Она скинула туфли, отдала их Максимилиану и пошла босиком по песку. Он все еще сохранял дневное тепло и приятно щекотал голые пятки.

Дели была довольна, что не надела чулки и сейчас могла бегать босиком.

Они долго молчали, Максимилиан казался задумчивым. Наконец она спросила:

— О чем ты думаешь?

— Не скажу, — мрачно прохрипел Максимилиан.

— Не говори, я и так знаю. О жене.

— Ты что, читаешь мои мысли?

— Нет, но у тебя такое угрюмое выражение лица… Я сказала первое, что мне пришло в голову.

Навстречу им шла молодая пара, они были небрежно одеты, видимо, недавно купались в море. Они смеялись и о чем-то шептались. У девушки волосы были мокрые, и она постоянно их подбирала вверх, чтобы ветер скорее высушил ее длинные светлые кудри.

Дели подумала, что они ничем не отличаются от этой молодой смеющейся пары, ничем, может быть, только возрастом и тем, что Максимилиан сейчас задумчив и мрачен.

— Я не знаю, сколь долго все это может продолжаться… — сказала Дели, тоже погрустнев. Она взглянула на его бледное под луною, вытянутое лицо с заостренным длинным носом и добавила: — Сейчас развод твой крайне нежелателен. Он слишком много отнимет нервов и сил.

— Да, ты права, ну и что ты этим хочешь сказать?

— Я не знаю, Макс, я ничего не знаю, как дальше будет…

— Мы построим пивоваренный завод, и нам совершенно незачем ехать в Лондон, вот как дальше будет. Или ты не хочешь жить в Марри-Бридж? Пожалуйста, купим дом в Мельбурне.

Дели отрицательно покачала головой.

— Дело в том, что врачи скрывают от тебя серьезность твоей болезни, — тихо сказала Дели.

Он остановился и внимательно посмотрел в ее темно-синие глаза.

— Ты думаешь, я не знаю этого? Я до твоего приезда в Мельбурн консультировался еще у двух специалистов, и они сказали, что мне осталось максимум пять лет. Прости меня, но я хочу, чтобы ты знала, если, конечно, тебе об этом не говорил доктор Хофман…

— Да, он говорил.

— И что? Ты хочешь бросить меня?..

— Я? Я думаю, мне нужно остаться с тобой.

Он долго молчал, глядя на набегающие на берег пенные волны, потом сказал:

— Я надеюсь, это не слишком большая жертва для тебя?

— Нет, Максимилиан, не говори так. Тебе не холодно? Может быть, пойдем обратно?

И они пошли в обратную сторону вдоль берега по направлению к отелю. Вдалеке они увидели идущие по берегу две темные фигуры, и Дели услышала сквозь шум волн громкое, раскатистое пение низким женским голосом. Салли пела что-то на итальянском языке.

— Никуда от них не скроешься! — воскликнула Дели.

Максимилиан помахал рукой, и они пошли навстречу Берту и Салли.

— Ну как, вы слышали? — спросила Салли, когда они приблизились.

— Браво-браво-браво! — захлопала в ладоши Дели. — Не боитесь, что всех разбудите?

— О нет, я пела еще вполголоса. Хотите, что-нибудь исполню? Заказывайте! — сказала Салли, довольная аплодисментами Дели.

— Нет, мы уже идем в отель, — сказал Максимилиан.

— Совсем нехолодно, ночь такая восхитительная! А какие звезды, Макс, неужели ты как влюбленный не замечаешь всей этой красоты? Я бы на твоем месте не спал до утра! — воскликнул Берт.

Макс заколебался и, посмотрев на Дели, спросил:

— Ну разве еще немного прогуляемся?

— Как хочешь, — пожала она плечами.

— Мистер Джойс, можно вас украсть ненадолго у Филадельфии? — сказала Салли и, подхватив Максимилиана под руку, повела вдоль шипящих у берега волн.

— Дели, ты не хочешь надеть туфли, ноги не замерзли? — обернулся Максимилиан, тряхнув в воздухе туфлями, которые он нес в руке.

— Бросай сюда, — крикнула Дели, и Максимилиан бросил ей туфли на песок. Она надела их, и Берт, взяв ее под руку, повел по берегу в противоположную сторону.

— Вот и попалась, беглянка… Зачем вы ушли из танцевального зала? — тихо зашептал Берт, хотя вряд ли Максимилиан и Салли могли услышать — они отошли уже довольно далеко.

— Берт, все это становится слишком тяжело. Я совсем не этого хотела…

— Наконец-то я слышу нечто похожее на признание, — улыбнулся он и, погладив ее пальцами по шее, быстро поцеловал в губы; но Дели оттолкнула его лицо и обернулась в ту сторону, куда ушли Максимилиан и Салли. Но они ушли уже довольно далеко, их темные силуэты были едва видны на бледном фоне серебристого под лунным светом песка.

Ветер немного усиливался, и Дели, взглянув на луну, увидела, что череда маленьких туч плыла по небу, застилая собой ночное светило.

— Мы слишком далеко отошли. И это совсем не признание, Берт.

— А что же тогда?

— Не знаю. Я хотела бы уехать с тобой туда, где не было бы моих детей, где не было бы Максимилиана, в какую-нибудь рыбацкую хижину на побережье, но увы. Ни Макса, ни детей я бросить не могу.

— Я и не заставляю тебя бросать, — усмехнулся он.

— А как долго все это может продолжаться?

— Пока я не закончу твой портрет…

— Что?! — Дели задохнулась. — А когда закончишь, что потом?!

— Потом?.. Ах, женщины, как легко вас всех понять, — простонал он, улыбаясь.

— Ты не ответил.

— Потом ты станешь моей женой, ты этого хочешь? — спросил он.

Дели вновь задохнулась. Мысли застучали у нее в голове, словно паровая машина, у которой задраили клапана. Но они проносились настолько быстро, что она ни одну мысль не сумела уловить до конца: «Он шутит? Он делает предложение?.. Он шутит?.. Он смеется?!..»

— Потом — это когда? — спросила Дели. — Когда скончается Максимилиан?..

— Ну зачем так печально? Он собирался ехать в Англию, вот и пусть отплывает как можно скорее… Если ты не против, конечно.

— Но я так боюсь за него, за его сердце, — простонала Дели.

— У него есть кому за него бояться, у него есть жена, — холодно ответил Берт.

— Да, ты прав, конечно, но…

— Что — но?

— Но мне его так жаль, и потом… Благодаря ему я встретилась с тобой.

— И что из этого следует, что он до конца своих дней должен пользоваться твоей добротой?

— Мне не нравится, когда ты так говоришь, Берт. Смотри, луна совсем скрылась. Уже так темно, мы можем просто потеряться. — Дели оглянулась, но на берегу ни Максимилиана, ни Салли не было видно. — Пойдем обратно, им навстречу?

— Но ведь потеряться — это как раз то, что нам нужно, — усмехнулся Берт.

— Нет, я не уверена.

— Мы и скажем, что потерялись, что решили искупаться, — сказал Берт, переходя на шепот. — Я хочу тебя прямо здесь. Сейчас.

— Берт, не говори глупостей!

— А вот это как раз и не глупости, — воскликнул он и силой сжал ее запястье. — Вот под этой пальмой совершенно темно, мы скажем, что решили искупаться… — зашептал он и потянул ее к невысокой раскидистой пальме, которая росла в большой кадке, вкопанной в песок.

— Нет, Берт, нет, — замотала отчаянно головой Дели. — Ты слышишь, нет…

— Нет — да. Здесь, на берегу, песок еще такой теплый, на небе такие звезды, пахнет водорослями и цветущим апельсином. Да, Дели! — Он еще сильнее сжал ее руку и потащил по направлению к пальме.

— Да, пахнет водорослями и розой, но звезд уже не видно, и я не хочу лишних подозрений Максимилиана, это ему совсем не на пользу…

— Нет, только здесь, на берегу, ведь этот берег… Этот берег…

— Да, Берт это берег последней любви, — прошептала Дели, глядя в его бледное лицо.

— Вот именно, дорогая, — глухо сказал он. — Ведь это берег твоей последней любви. Пойдем же…

Он обнял ее за талию, и Дели, оглянувшись в ту сторону, куда ушли Максимилиан и Салли, вздохнула и, проведя рукой по его густым кудрям, прошептала:

— Берт, а ведь я люблю тебя.

— Знаю. Пойдем скорей…

12

— Максимилиан, ну куда же вы исчезли? Куда тебя увела эта Салли, признавайся! — воскликнула Дели, едва войдя в номер и увидев, что Максимилиан был уже там.

— Нет, мне кажется, ты сама виновата, что мы потерялись. Знаешь, у меня такое впечатление, что Берт подговорил Салли, чтобы она меня от тебя увела. Что вы с ним делали, признавайся… О, да ты совсем мокрая! — воскликнул он, подойдя к Дели и потрогав ее еще влажные волосы.

— Макс, представляешь, мы купались при луне, но были не одни, неподалеку еще одна пара купалась… Это было просто восхитительно и даже страшно — вода такая темная, луна исчезла за облаками, и ты плывешь словно где-то между небом и землей, ужасно страшное впечатление, особенно когда закрываешь глаза.

— Да, возможно, — сухо сказал Максимилиан. — А где твои туфли?

Дели рассмеялась:

— Представляешь, я про них вспомнила, когда мы уже подходили к отелю. В этом платье — и босиком! — снова рассмеялась Дели.

— Ты так весела. Он чем-то тебя рассмешил? — недовольно спросил Максимилиан.

— Нет, просто я никогда не купалась в море ночью. В реке — да, но это совсем не то, там нет волн. Я вижу, ты недоволен?

— Почему же, вполне доволен. Ты так возбуждена, так весела…

— И тебе это не нравится! — резко сказала Дели. — Я же не виновата, что тебе нельзя купаться!

— Да, ты не виновата, — протянул он и ушел в спальню.

Дели стала переодеваться, чтобы принять горячий душ, так как она слегка замерзла и застрявшие между пальцев ног песчинки больно покалывали ноги.

— А что тебе говорила Салли?

— Много чего интересного, — услышала она из спальни его спокойный голос.

Но это спокойствие ее насторожило. «Может быть, действительно Берт так сделал: попросил Салли увести Макса, а она об этом сказала Максимилиану?» — подумала Дели.

— Надеюсь, вы не про меня говорили?

— Ну не только про тебя — про оперу, про живопись, про фотографию, про искусство…

— Понятно, я сейчас хочу принять душ, Макс, — крикнула Дели.

— Пожалуйста, какая мне разница, делай что хочешь…

Дели, скинув платье, накрылась халатом и, выйдя из дверей большого шкафа, вделанного в стену, протянула:

— Макс, ну что ты дуешься? Я же не виновата, что доктор запретил…

— Да ты, видимо, ни в чем не виновата, — вздохнул Максимилиан и уткнулся в книжку по лечебной гимнастике. Он лежал на кровати в халате, и одна нога его нервно подергивалась.

Дели погладила его дергающуюся ногу и, улыбнувшись, шепнула:

— Всего лишь две недели — и никаких ограничений…

Максимилиан бросил на живот книжку и кисло улыбнулся в ответ.

— Посмотри на меня своими безумно синими глазами, — сказал он. — Ты говоришь правду?!

— Посмотрела. Может быть, тебе поклясться на Библии? — Она послала ему воздушный поцелуй и хотела убежать в ванную комнату, но Максимилиан остановил ее.

— Когда у вас следующий сеанс?

— Завтра, как обычно в четыре. А потом ленч, все вместе будем пить чай, если ты не против, — улыбнулась Дели, его вопрос чем-то ей не понравился. Но она совершенно не хотела сейчас думать о Максимилиане. Ей хотелось принять горячий душ и поскорей лечь спать.

— Нет, я не против, — сказал Макс и снова стал листать книжку.

На следующее утро она проснулась очень поздно, почти в полдень. Дели почувствовала, что у нее немного болит голова после сна.

Максимилиан уже давно поднялся и говорил по телефону с кем-то из «пивоваренной» ассоциации.

Дели сквозь сон долго слушала его, но в конце концов решила, что уже утро и пора вставать; посмотрев на часы, она удивилась, что уже так поздно.

— Дорогая, — с телефонной трубкой в руках из кабинета выглянул Максимилиан, — нас приглашают принять участие в экскурсии на маленьком пароходике, который отвезет на остров, где живут рыбаки, и там в ресторанчике мы попробуем суп из акульих плавников, ты не против?

— Кто приглашает, Берт?

— Нет это говорил управляющий гостиницей. Ты слишком долго спишь, дорогая.

— Так что же ты не разбудил меня? А когда мы вернемся?

— Не знаю, видимо, ближе к вечеру или вечером.

— Мне не хотелось бы пропускать сеанс Берта. Нужно поскорее закончить с этим бюстом, чтобы он отвязался, верно?

— Как скажешь, — пожал он плечами и удалился в кабинет продолжать телефонный разговор.

Дели быстро умылась, а Максимилиан все еще говорил.

— Макс, ты же знаешь, что эти пароходы мне страшно надоели, я их видеть не могу, я так рада, что нахожусь на твердой земле, а не на качающейся палубе.

— Я не настаиваю, дорогая, наоборот, я рад, что мы никуда не поплывем и останемся дома. Мне должен позвонить мой управляющий, он приехал в Мельбурн. Я буду ждать его звонка.

— Как, и мы никуда не пойдем? А в казино? А к морю?

— Извини меня, сходи, пожалуйста, одна, но я действительно жду его звонка. Он должен посмотреть последнее пришедшее оборудование, очень важно, чтобы все было на месте и доставлено в срок.

— Очень важно, — усмехнулась Дели и, войдя в кабинет, отняла у него телефонную трубку. — Твое здоровье все-таки важнее.

Но Максимилиан забрал у нее трубку и недовольно прошептал:

— Да, важно, если что-нибудь не так, я могу потребовать с пароходной компании неустойку, а управляющий может не знать всех тонкостей. На всех ящиках должны быть пломбы, не должно быть повреждений, и все такое прочее…

— Ах, как ты меркантилен, оказывается, Максимилиан! Тогда я пойду искупаюсь, если ты, конечно, не возражаешь.

— Я нисколько не возражаю, — покачал он головой и, послав воздушный поцелуй, помахал рукой, а сам вновь прильнул к телефонной трубке.

На пляже было много народа. У самой воды играли дети. Почти к самому берегу были придвинуты кабинки для переодевания. Дели несколько минут шла, оглядывая престарелых отдыхающих под большими зонтами, которые зевали, курили, читали книжки, что-то пили или просто болтали друг с другом. Поняв, что Берта она может не найти, Дели решила искупаться и вернуться к Максимилиану. Она, проснувшись слишком поздно, еще не завтракала и чувствовала, что после купания обязательно проголодается. Дели около десяти минут плавала, разгребая руками небольшие светло-зеленые волны, потом повернула к берегу.

Она еще раз осмотрела отдыхающих, но, так и не найдя Берта, решила переодеться и возвращаться в отель.

Она зашла в кабинку для переодевания и, когда уже надевала платье, почувствовала что-то на ноге. Она посмотрела вниз и увидела, что по ноге ползет маленький розовый краб. Дели вскрикнула и выбежала из кабинки. Она увидела, что возле кабинки сидела маленькая голенькая девочка, которая и положила ей краба на ногу. Она держала краба двумя пальцами за одну из многочисленных шевелящихся ножек и смеялась.

— Зачем ты так? Тетя испугалась, — сказала Дели, наклонившись к малышке и погладив ее по шелковистым, совершенно рыжим волосам.

— Тетя такая большая — и путается, — засмеялась девочка.

— А ты совсем не боишься, вдруг он тебя за пальчик укусит?

— Не боюсь, он меня уже кусал.

— А что же ты тут одна сидишь, где твои папа и мама? — Дели огляделась, но никого, кто был бы похож на родителей девочки, не обнаружила.

— Не знаю. Я потерялась…

— Потерялась и совсем не боишься?

— Нет, — засмеялась девочка.

Дели присела перед ней на корточки, еще раз погладив ее совершенно рыжую голову, и, глядя на краба, сказала:

— Вот и я тоже, видимо, потерялась и тоже совершенно не боюсь.

— А краба испугалась! — засмеялась девочка.

— Да, ничего не боюсь, вот только, оказывается, краба, — улыбнулась Дели и пошла, уже больше не глядя на отдыхающих, в отель.

Максимилиана в номере не было. Дели немного подождала его, потом взяла из шкафа серое платье, прополоскала его под струей горячей воды и повесила в ванной комнате на вешалку.

Максимилиан пришел чем-то расстроенный и возбужденный.

— Макс, где ты был? Ты выглядишь огорченным. Ты был у врача?

— У врача? Да, у врача. Но я не хотел бы об этом, извини, Дели.

— Ты еще не голоден?

— Можно перекусить или заказать в номер, как ты хочешь? Или спуститься в ресторан?

— Давай лучше здесь, там слишком шумно сейчас, да и жарко наверняка.

Максимилиан заказал по телефону несколько блюд, а Дели попросила крепкий кофе, чтобы легкая боль в затылке прошла окончательно.

Официант в сопровождении горничной вкатил тележку и стал накрывать на стол.

Максимилиан принес в комнату телефонный аппарат, он все еще ожидал звонка. И только они принялись за еду, как телефон зазвонил и Максимилиан ушел с ним в кабинет.

Дели быстро перекусила и, взглянув на часы, увидела, что уже почти четыре.

— Макс, мы идем позировать?

Он оторвался от телефона и, выйдя к Дели, быстро сказал:

— Нет, дорогая, я очень занят, и потом, ко мне придет другой врач для консультации. Ступай. — Он быстро удалился к себе в кабинет.

Дели оглядела себя в зеркало: она была в белом платье с короткими рукавами, очень скромном и не слишком модном. Она хотела заколоть волосы, но вспомнила, что должна быть такой же, как и вчера, и, слегка тряхнув головой, чтобы распушить локоны, вышла из номера.

Салли была там, в «мастерской». Неизвестно, что она там делала, но Берт был явно раздражен ее присутствием. Он был в розовой рубашке с закатанными рукавами и белых летних брюках. Как только Дели вошла, он принялся надевать фартук.

— Добрый день, а я надеялась вас увидеть на пляже, — сказала Дели, улыбаясь.

— Мы были там, но утром, вернее я была, а Берт не захотел. Он, оказывается, ужасно ленивый, — сказала Салли.

— Мы сейчас начинаем, дорогая, пожалуйста, займись чем-нибудь, возьми книжку или вязание.

— Может быть, ты заставишь меня вышивать крестиком? — презрительно спросила Салли. — Я не умею вязать.

— Ну тогда займись чем-нибудь другим, — с раздражением воскликнул Берт.

— Ну вот, сам привез меня, и теперь я должна здесь скучать, — капризно надула губы Салли.

— Вы знаете, можно сходить в казино, мы вчера с Максимилианом выиграли около сорока фунтов, я выиграла, представляете? Поставила на семнадцать — и выиграла, — сказала Дели.

— Прекрасная идея! Сейчас пойду и проиграю все деньги, — воскликнула Салли.

— Вот и отправляйся, дорогая, — нетерпеливо сказал Берт.

— Как я могу пойти, дай денег, тогда пойду.

— Возьми там, в бумажнике, — еще более раздраженно сказал Берт.

— Нет, я не могу, ты сам дай, — вновь капризно протянула она.

— Ну хорошо, пойдем, — воскликнул он.

— Филадельфия, а вы не хотите взглянуть на наш номер, вы же еще ни разу там не были? Он совершенно роскошный. Пойдемте, я вам покажу, — заулыбалась Салли.

Дели чуть поколебалась и пошла за Салли в их номер.

Это был большой номер, видимо тоже с кабинетом, потолок возле дверей на балкон подпирали две небольшие фигурные колонны. Дверь на балкон была раскрыта, и оттуда доносились легкие ароматы цветущих роз. На стенах было много ковров и старых картин прошлого века. Но это были не слишком ценные картины, более-менее известного художника Дели определила бы сразу. Это были совершенно неизвестные европейцы и один австралиец, как поняла Дели, увидев на маленьком пейзаже неумело выписанный серебристый в ночи эвкалипт.

Но этот номер ей больше понравился, хотя на полу были абсолютно такие же ковры, как и в их номере, но, видимо, не было в ванной комнате маленького бассейна с морской водой.

Салли радостно выхватила из рук Берта деньги и, чмокнув его в щеку, весело прощебетала:

— Филадельфия, вам нравится? А загляните в ванную комнату, она, мне кажется, больше, чем у вас, и к тому же у нас балкон… Ну все, я убежала, вернусь миллионершей! — помахала она Берту кулачком с зажатыми фунтами и выбежала.

Берт посмотрел на Дели и улыбнулся.

— А мне здесь нравится, — сказала она.

— А мне нет. Терпеть не могу эту живопись. По-моему, картины очень неважные, — сказал Берт.

— Да, все довольно посредственно, — сказала Дели, рассматривая пейзажи с овечьими стадами, заснеженные шапки Альп на закате, какой-то венецианский пейзаж и большое полотно с видом утреннего итальянского городка, лежащего в глубине долины и покрытого предутренней туманной дымкой.

— Ну что, пойдем продолжим? — спросил Берт, снова улыбнувшись.

Дели пожала плечами, и они вышли из номера.

Войдя в «мастерскую», Берт хотел закрыть дверь на ключ, но Дели не дала. Она села в кресло, как и вчера, приготовившись позировать, и, улыбнувшись, спросила:

— Максимилиан говорит, что это ты Салли подговорил, чтобы она увела его. Это действительно так?

Берт удивленно посмотрел на нее и, взяв стек, помахал им в воздухе:

— Нет, конечно. У меня даже и в мыслях не было.

— Ах, Берт, тебе просто невозможно верить, — улыбнулась Дели.

— Хорошо, не вертись, пожалуйста. — Он принялся за ее голову, скинув на пол мокрую тряпку.

Минут пять он крутил вертящуюся подставку в разные стороны, потом бросил стек на пол. Дели видела, что он был явно чем-то недоволен.

— Нет, сегодня что-то не идет, — сказал он раздраженно.

— А почему?

— Потому что глупо терять время, неужели не понимаешь? — воскликнул он и заулыбался.

— Кажется, не понимаю и не хочу понимать, — тревожно сказала Дели, наблюдая за тем, как он подошел к двери и, закрыв ее на ключ, вынул его из замочной скважины и положил в карман брюк.

— Или ты ждешь Максимилиана? — сказал он, хитро улыбаясь и тщательно вытирая руки об испачканный глиной фартук.

— Нет, он в номере и ждет посещения доктора, — ответила Дели.

Берт скинул фартук и бросил на глиняную голову.

— Так в чем же дело?

Дели поднялась из кресла и, посмотрев в его лучащиеся многочисленными морщинками глаза, сказала:

— Ах, Берт, но ведь это ужасно…

— Мне кажется, что будет как раз наоборот, — заулыбался Берт и стал быстро и часто целовать ее полураскрытые губы.

— Берт, не надо, а вдруг он вздумает прийти? — шептала Дели.

— Глупости, скажем, что мы спустились в ресторан или еще куда-нибудь.

— Или уплыли на пароходе на маленький рыбацкий остров, вас не приглашали туда сегодня утром? — спросила Дели.

— Приглашали, но как я мог отказаться от нашего сеанса? — прошептал Берт и крепко обнял ее своими тонкими изящными руками. — Почему ты не носишь мою брошь?

— При Максимилиане? Это уже слишком…

— Пойдем же, тебя ждет маленький сюрприз, — прошептал он и повел ее в соседнюю комнату, где стояла широкая кровать, застеленная малиновым шелковым покрывалом.

— Только никаких подарков, умоляю тебя, — прошептала Дели.

— Совершенно никаких подарков, моя нимфа.

Дели в нерешительности остановилась в спальной комнате, а он подошел к кровати и быстро откинул шелковое покрывало. На белоснежных простынях лежали многочисленные белые и желтые нарциссы, розовые гиацинты и малиновые тюльпаны.

— Как тебе мой сюрприз? — широко улыбнулся он и подошел к окну.

Дели стояла, глядя на эти цветы, и думала: «Ах, Адам, наконец-то ты подарил мне цветы… Адам, превратившийся в сатира…»

— Берт, ну ты просто сатир, просто демон! — прошептала она.

— Ты мне льстишь, дорогая, до сатира мне еще далеко, а до демона и подавно, — улыбнулся он и потянул шелковый шнурок вниз: шторы на окне медленно стали соединяться и в комнате воцарился полумрак. Он бросился обнимать ее — нежно, страстно, не сильно, но обжигая до глубины души. — И что я в тебе нашел? — целовал он ее шею и плечи, освобождая от платья.

— Жажду… Жажду любви… — шептала Дели, перебирая пальцами его густые кудри.

Они любили друг друга долго и мучительно сладострастно.

Цветы были раскиданы по всему полу, опавшие желтые лепестки устилали смятую постель. Дели вытащила из-под спины коловший ее стебель и бросила на пол.

— Время, Берт, — прошептала она. — Боже мой, как мне не хочется об этом думать, но время, я совсем о нем забыла. Где часы?..

— Без понятия, — потянулся он и зевнул. Потом сгреб с постели несколько лепестков и, отодвинув покрывало, высыпал лепестки ей на обнаженную грудь.

Дели тихонько засмеялась и вновь натянула до шеи покрывало:

— Мне щекотно…

— Скажем, что опять пошли купаться — и у нас уйма времени, — сказал Берт, перебирая пальцами пряди ее волос, лежащие возле его щеки на подушке.

— Нет…

— Что — нет?

— Мне очень жаль, очень…

— Что за грустные мысли, Дели? Почему у сирены вновь грустные мысли? — повернулся он на бок, приблизив свои губы к ее розовой щеке, и тихонько коснулся губами краешка ее глаза.

— Очень жаль, — вздохнула Дели, — твою Салли…

— Не стоит жалеть эту идиотку… — зевнул Берт.

— Как ты ужасно говоришь. Ты наверное любишь вот так завлекать женщин своими золотыми кудрями, а потом сказать про нее: «идиотка». Ты меня тоже будешь когда-нибудь так называть?

— Я не уверен, что слишком часто, но если моя жена будет мешать мне работать, то в запале творчества я тебя еще не так могу обозвать, ты уж извини и знай заранее, — улыбнулся Берт.

— Это что, серьезно? — прошептала Дели, глядя в потолок на лепнину цветов, тянущуюся по периметру комнаты.

— Абсолютно, — опять зевнул Берт и потянулся.

— А как же Салли?..

— Дели, ты просто меня временами крайне изумляешь. Мы лежим с тобой в постели, а ты никак не можешь обойтись без Салли и без Максимилиана, — недовольно сказал Берт.

— Прости, Берти. А почему она тебя так называет — Берти?

— Потому что невероятная дура, — неохотно ответил он.

— Вот-вот, когда-нибудь и я стану «дура»…

— Безусловно, если после того, как мы станем мужем и женой, ты будешь вспоминать какого-то Максимилиана, какую-то Салли! Как же мне тебя иначе прикажешь называть? — усмехнулся он.

— Берт, скажи правду, может быть, ты Салли тоже такие же слова говорил?

— Какие? — Он приподнялся на локте и посмотрел в ее глаза.

— Ну что «когда мы будем мужем и женой…»?

— О, всем нужна правда. — Он упал на подушку. — Хорошо, говорил, но ведь она же идиотка, она всему верит…

— А я?

— А ты? А ты правильно делаешь, что веришь мне…

— Ах, Берт, мне ужасно хочется тебе верить. — Она положила ладонь на его шею и осторожно поцеловала его в щеку. Но ведь я почти на десять лет тебя старше, — сказала она и подумала, что, может быть, даже чуть приуменьшила цифру.

— Ну и что? Ты пока мне нравишься.

— Что значит — пока?

— Пока ты меня любишь, — улыбнулся он.

Она вновь быстро притянула его за шею и три раза поцеловала в щеку:

— Да-да, это «пока» будет до самой смерти, да, это так и будет, я уверена, уверена в этом! Как бы я хотела, чтобы ты верил этому!..

— Хорошо, буду верить. — Он опять собирался зевнуть, но Дели закрыла ладошкой ему рот.

— Знаешь, дорогой, мне с каждым днем все тяжелее становится видеть эту Салли.

— Ну, значит, завтра отправлю ее в Мельбурн, — равнодушно сказал он.

— Каким образом?

— Каким? Да очень просто, поссорюсь с ней, вот и все.

— Хоть мне и тяжело ее видеть, но все-таки очень жаль, — вздохнула Дели.

И тут глаза ее округлились, а руки и ноги мгновенно отнялись, Дели услышала где-то совсем близко громкие рыдания. Она вся похолодела от ужаса. Переведя глаза на Берта, она увидела, что его взгляд застыл, глядя в потолок.

— Негодяй! Подлец!..

Из-под кровати вылезала Салли, ее раскатистые рыдания басом буквально оглушили Дели. Она взглянула на красное и мокрое от слез лицо Салли, которая сидела на полу, выбравшись из-под кровати, и Дели начали душить приступы истеричного хохота. Она зажала рот рукой и, схватив подушку, накрыла ею сверху голову.

— Я убью тебя, негодяй! Ты же мне говорил то же самое, подонок! — рыдала Салли.

— Это пошло! Пошло-пошло-пошло!!! — вскричал Берт, спрыгнув с кровати. — Отвратительно и пошло так поступать, Салли!

— Как ты! Как ты, негодяй! — сотрясалась от рыданий Салли, поднимаясь с пола; она хотела схватиться за покрывало, которым прикрывался Берт, но тот отпрыгнул от нее на кровати и наступил Дели на ногу.

Дели тихонько вскрикнула и сбросила подушку на пол.

— Вон отсюда! Вон! Убирайся!.. — закричал он Салли.

— Я тебя уничтожу, гадкий сатир! А тебе, потаскуха!.. Старая, дрянная потаскуха, я… Я все расскажу Максимилиану, сейчас же! — Она бросилась к дверям, но Берт, спрыгнув с кровати, схватил ее за руку. Салли пыталась вырваться и ударила Берта.

Он согнулся и застонал.

— Салли! Салли! Не смейте!.. — вскричала Дели. — Умоляю вас!

— Сейчас, потаскуха, прямо сейчас, — гневно сверкнула глазами Салли, вытирая ладонями слезы на мокром красном лице.

— Умоляю, у него больное сердце, оно не выдержит.

— Врешь, потаскуха! — пробасила Салли. — Не выдержит, так и надо тебе! Ничего тебе не достанется!.. Пусть он умрет из-за тебя, ты будешь виновата!

— Салли, остановитесь! — Дели бросилась к дверям, бросив покрывало, но Салли уже выбежала в другую комнату и стала толкать запертую входную дверь.

— Отдай мне ключ, паршивка! — уже чуть-чуть успокаиваясь, пробасила Салли.

— Нет, обещайте, что ничего ему не скажете, я вас умоляю, я сделаю все что угодно, это действительно убьет его! Ну вы же видели, что у него был приступ, видели врача, я вам говорю правду, умоляю вас, Салли!

— Сначала прикройся, потаскуха, прикрой свои старые груди, а потом умоляй, — гневно сказала Салли и пнула ногой запертую дверь.

К ним вбежал Берт, на ходу натягивая брюки, и, когда он схватил Салли за руки, она плюнула ему в лицо.

Дели побежала в спальню, лихорадочно одеваясь, она слышала, как Берт ей что-то тихо и быстро говорил, но что именно, она не слышала.

Когда Дели оделась и чуть-чуть причесалась, она вышла из спальни и увидела, что Салли сидит в кресле, а Берт расхаживает возле нее, потрясая кистями рук в воздухе.

— Пожалуйста, вот ключ, — вынул он из кармана ключ и показал Салли. — Если не хочешь соглашаться на мое предложение, тогда иди, говори ему все, что тебе вздумается, и прямо сейчас, только сию минуту, а то я передумаю! — гневно сказал он и швырнул ключ к двери.

— Берт, ты в своем уме?! — воскликнула Дели.

— Милая, как ты не понимаешь, что это как раз и нужно, наконец-то мы освободимся разом от всяких Салли, от всяких Максимилианов и наконец-то спокойно предадимся любви, — улыбнулся он и широко развел руки в стороны.

— Но это убьет его, Берт, как ты можешь! — воскликнула Дели.

— Если у него больное сердце, так весь мир должен ходить перед ним на цыпочках? Ну что же ты сидишь, дорогая Салли? Вон ключ, ступай, я не держу тебя!

Салли сидела в кресле и смотрела в пол, лицо ее было покрыто многочисленными красными пятнами, нос и глаза опухли, руки нервно подрагивали на коленях.

— Хорошо, хорошо, я согласна на твое предложение, — вскинула она глаза на Берта, потом перевела свой полный ненависти взгляд на Дели. — Я ничего не скажу ему, я сейчас уеду.

— Ну вот, оказывается, ты не такая уж идиотка, как я думал, — радостно воскликнул Берт.

Салли вздрогнула в кресле и вновь гневно посмотрела на Дели.

— Нет, я идиотка, и ты такая же, как я! Ты тоже идиотка, возомнившая о себе неизвестно что, — прошипела Салли, не мигая глядя на Филадельфию, и быстро поднялась из кресла.

— Я сейчас вызову машину, ты успеешь к вечернему поезду.

— Не надо мне ничего вызывать, соберу вещи и пешком уйду.

— Как хочешь, но я все-таки вызову тебе такси, или, может быть, «роллс-ройс»? — усмехнулся Берт.

Салли, подойдя к двери, подняла ключ и, открыв замок, сказала:

— Можно такси…

— Значит, мы обо всем договорились, я могу быть уверен?

— Да, — тихо сказала Салли и опустила голову.

Она уже собиралась выйти из номера, но Берт вновь остановил ее вопросом:

— Да, кстати, а как казино, выиграла или проиграла? — с улыбкой спросил Берт.

— Проиграла, — прошипела Салли. — Нет, выиграла, и очень крупно!..

Она выскочила из номера и с силой хлопнула дверью.

Только сейчас Дели заметила, что руки у нее дрожат, а дыхание судорожное и прерывистое. Она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться.

Берт улыбнулся ей и, подмигнув, сказал:

— Все в порядке, она сейчас уезжает.

— Как ты ее уговорил? Что ты ей сказал?

— Это мой секрет.

— Ты купил ее?

— Неважно. — Он притянул Дели к себе и быстро поцеловал в губы. — Все, сейчас уходи, я должен проводить ее. До завтра.

Дели улыбнулась и, проведя пальцами по его обнаженной груди, сняла прилипший на животе маленький белый лепесток и бросила его на пол:

— До завтра…

Дели вышла из комнаты и быстро прошла в свой номер.

Максимилиана в номере вновь не оказалось. У нее возникло тревожное чувство: что, если Салли сейчас с ним и рассказывает обо всем; но, чуть подумав, Дели отбросила эту мысль. Уж слишком твердо и уверенно Салли сказала, что согласна на его предложение.

Дели не стала терять времени, она забежала в ванную комнату и, раздевшись, прыгнула в бассейн с соленой водой. Она чуть-чуть полежала на воде, глядя, как на поверхности воды покачиваются маленькие желтые лепестки от нарциссов, потом приняла душ.

13

Максимилиана не было довольно долго. Тревога Дели все усиливалась, но когда он вошел в номер, веселый, со светящимися глазами, Дели мгновенно успокоилась. По всей видимости, он ничего не знал.

— Сейчас к нам зайдет Берт, представляешь, Дели, эта Салли срочно уехала на вокзал, он ее провожал, только что вернулся, я его встретил на лестнице.

— Уехала? Они что, поссорились?

— Не знаю, — пожал плечами Максимилиан. — Вот бы еще и он уехал, вообще было бы прекрасно, — сказал он, и Дели почувствовала, что его взгляд, остановившийся на ней, какой-то задумчивый и тяжелый.

— Да, я была бы не против, — сказала Дели. — Пусть хоть завтра уезжает, страшно надоело позировать. Видимо, я не гожусь для прижизненного памятника. А что доктор?

— Ничего интересного, то же самое, — вздохнул Максимилиан и добавил: — Хотя есть и некоторые новости…

— Что же ты не говоришь? Надеюсь, хорошие? — Дели подошла к нему и, положив руки ему на грудь, легко погладила то место, где находилось его больное сердце.

— Незачем говорить, потому что новости не слишком радостные, — вздохнул он.

— Макс, ну как зачем, я должна все знать о твоем здоровье.

— И я тоже, — сказал он как-то холодно и отрешенно, его серые глаза, прищурившись, на секунду застыли на переносице Дели, потом он быстро заморгал и поцеловал ее в губы.

Дели постучала его ладошкой по плечу и прошептала:

— Через две недели.

— Ты опять принимала душ?

— Да, мы ведь приехали купаться и отдыхать. Я готова хоть каждый час прыгать в нашу роскошную ванну с соленой водой. Мне она даже больше нравится, чем открытый океан.

В дверь тихонько постучали.

— Открыто, Берт! — крикнул Максимилиан.

— Представляете, я ее сейчас посадил на поезд, который уже мчит ее в Мельбурн. Увы, дела, вызывают в театр, наконец-то поручили главную роль.

— Ведьмы? — улыбнулась Дели.

— Даже не знаю какую. Так что мой отдых несколько опечален. Единственное утешение остается — это закончить бюст Филадельфии. — Он улыбнулся и развел руками.

— Надо бы посмотреть, что вы там сделали. А долго еще осталось? — спросил Максимилиан.

— Нет, можно управиться за два-три сеанса. Но теперь вместо Салли будет Максимилиан сидеть в соседней комнате, вязать или читать книжку, — усмехнулся Берт.

— Увольте-увольте, — поднял руки Максимилиан.

— Ну так что, мы идем обедать? Я ужасно проголодался. А потом, если хотите, можем снова прогуляться по берегу, — предложил Берт.

— Нет, по берегу вряд ли, — грустно улыбнулся Максимилиан. — А вот обедать охотно.

— Да, я тоже голодна, — сказала Дели.

— Ну тогда встретимся внизу, в ресторане, — сказал Берт и вышел из номера.

— Макс, ты не будешь смокинг надевать?

— Нет, конечно.

— Тогда я тоже, может быть, не стану надевать вечернее платье. Я думаю, ничего страшного?

— Конечно, ничего страшного. Извини, но я вообще не замечаю, во что ты одета, — улыбнулся Максимилиан.

Дели переоделась в темно-синее платье, которое отдаленно напоминало вечернее, и, заколов волосы деревянной заколкой, немного подождала Максимилиана, когда он причесывался перед зеркалом, и они отправились вниз, в ресторан.

Дели заказала бифштекс и дичь, которую утром ели Берт с Салли. Максимилиан вновь жевал одни салаты, а Берт попросил что-нибудь из акульих плавников, но они уже кончились, и он должен был довольствоваться отбивными.

За столом Максимилиан был необычайно молчалив и задумчив. Дели все пыталась расспросить, что говорил доктор, но Макс лишь отрицательно качал головой, и у Дели в груди росла тоска, когда она смотрела на молча жующего Максимилиана.

А Берт, напротив, постоянно шутил и бросал взгляды на соседние столики, за которыми сидели женщины. Те смущенно отворачивались, но вновь украдкой поглядывали на него.

— Может быть, мне удастся найти вторую Салли где-нибудь здесь или на пляже? — смеялся он. — Вон та, кажется, немного похожа на мою дорогую Салли. Как тебе она, Максимилиан, по-моему, недурна.

Но Максимилиан, кисло улыбаясь, ничего не отвечал.

Дели не нравилось, что он так шутит, но она надеялась, что Берт это делает специально для Максимилиана.

После обеда Дели предложила немного прогуляться по сосновому бору или по аллеям, где в темноте летали зеленые светлячки и удушающе пахло розами, но Максимилиан отказался.

Дели пришлось подняться вместе с ним в номер, где Максимилиан вновь уткнулся в свою книжку по физической культуре, а Дели решила позвонить в Мельбурн на почту, несмотря на то что был уже поздний час; она надеялась, что ей ответят, есть ли телеграмма от детей.

Телефонистка долго не соединяла, а потом Дели услышала, что абонент не отвечает, видимо, действительно было слишком поздно.

Дели предложила на следующий день поехать на пароходе на этот остров, попробовать акульих плавников, которые она тоже, как и Максимилиан, никогда не ела. И он согласился.

— Я надеюсь, к сеансу мы вернемся, а если нет, то ведь можно перенести чуть-чуть попозже, — сказал Максимилиан.

— Конечно, дорогой, — ответила Дели и попыталась забрать у него книжку.

— Я сейчас дочитаю, тут очень важно — упражнения для сердечной деятельности, — сказал Максимилиан.

— Дорогой, но нужно не читать, а делать!

— Хорошо, я завтра начну заниматься этими упражнениями, — улыбнулся Максимилиан.

Дели легла в постель и не заметила, как уснула. Видимо, Максимилиан еще долго читал, лежа в кровати.

Утром Дели весело смеялась, глядя, как Максимилиан смешно прыгает на месте, размахивая руками.

— Осторожно, не переутомляйся, пожалуйста, ты делаешь слишком резкие движения, надо более плавно, Берт…

Она не поняла, что сказала, что назвала его Бертом, только потом до нее дошло, когда она увидела, что Максимилиан перестал делать упражнение, а его прищуренные серые глаза внимательно смотрели на нее.

— Прости, дорогой, но этот Берт у меня все время не выходит из головы…

— Почему же?

— Как он вчера был вульгарен в ресторане, неужели он эту бедную Салли совсем не любит?

— А ты?

— Что — я?

— Ты любишь его?

— Макс, ты действительно заболел! — изумленно воскликнула Дели.

— Прости, дорогая, я хотел спросить, может быть, тебе он нравится? Может, даже больше чем я… все-таки он моложе и здоров, полон сил…

— Ах, бедный мой Макс, я понимаю твое настроение, но не надо завидовать его здоровью. Мне он кажется совсем мальчишкой — молодым, невоспитанным и дерзким, а такие мне совсем не нравятся, — сказала Дели, чуть вздохнув, и почувствовала, что голос ее слегка дрогнул, но Максимилиан наверняка не обратил на это внимания. — Кстати, нужно ему позвонить, спросить, поедет ли она на остров.

— Вот и позвони, — сказал Максимилиан, вновь принимаясь за свои упражнения.

Он приседал, вытягивая вперед руки, потом ложился на пол и старался как можно выше поднять вверх одну ногу, затем другую. Потом принимался скакать, разводя руки в стороны и наклоняя корпус вперед.

Дели вынесла ему телефонный аппарат, но Максимилиан, удивленно посмотрев на нее, сказал, чтобы она сама звонила, и Дели набрала номер комнаты Берта, глядя, как Максимилиан прыгает на ковре.

Трубку долго не поднимали, наконец она услышала сонный голос Берта:

— Да? Кто это?

— Берт, доброе утро, надеюсь, я вас не разбудила?

— Разбудила, и это прекрасно, что меня разбудила моя сирена, моя восхитительная невеста, — послышалось в трубке.

— Да, мы тоже хорошо отдохнули. Максимилиан спрашивает, не изволите ли вы отправиться вместе с нами в маленькое путешествие на остров?.. Нет, сеанс не отменяется… Если мы поздно вернемся, то можно перенести на завтра… Или сегодня ближе к вечеру…

Дели чуть отвернулась с трубкой от Максимилиана, чтобы он, прыгающий на ковре, случайно не услышал, что Берт высказывал крайнее недовольство, что он будет видеть на корабле еще и Максимилиана — «этого старого, плешивого утконоса». Дели быстро стала говорить:

— Очень жаль, оказывается, вы ужасно ленивы и хотите проспать весь день. Или я подозреваю, что вы решили отправиться на остров с какой-нибудь молоденькой красавицей, которую присмотрели вчера в ресторане? — Дели рассмеялась и, сказав, что как только вернется, она сообщит и сможет около часа попозировать, положила трубку.

Маленький пароходик скорее напоминал катер. Дым валил из трубы. Дели с Максимилианом стояли на палубе, среди многочисленных путешественников, таких же как они, и смотрели на сине-зеленые небольшие волны за бортом. Максимилиан положил ей руку на плечо и, вздохнув, сказал:

— Ты извини, я что-то не в настроении, наверное мне еще рано слишком долго быть на солнце, лучше я спущусь вниз, в салон, выпью холодной минеральной или чего-нибудь покрепче, — улыбнулся он.

— Опять болит? Я пойду с тобой, здесь действительно жарко, — сказала Дели, и они спустились в маленький прямоугольный салон, в котором стояли длинные кожаные кресла и расхаживали скучающие официанты без бабочек.

Они сели на кожаный диванчик, к ним быстро поднесли столик, и Максимилиан заказал французской минеральной воды, но ее не оказалось на пароходике, и ему принесли обыкновенной содовой. А Дели попросила фрукты и бутерброд с холодной курицей.

Максимилиан, отвернувшись от нее, смотрел в круглый иллюминатор и молчал.

— А ты взял с собой таблетки, дорогой? Я что-то начинаю за тебя волноваться.

Дели вздрогнула, когда он резко к ней обернулся и чуть ли не прокричал в лицо:

— Да, взял!

— Максимилиан, ты что? Тебе плохо?

— Не очень, дорогая, — вяло улыбнулся он и, погладив ее по руке, добавил: — Прости, пожалуйста, я же говорю, что немного не в настроении.

— А в чем причина?

— В том, что я хочу виски, — сказал он и, щелкнув пальцами в воздухе, крикнул официанту: — Виски, пожалуйста, с содовой, и побыстрей!

— Макс, сумасшедший, тебе же нельзя.

— Мне теперь все можно, — сказал он резко и холодно и вновь отвернулся к иллюминатору.

— Почему ты не говоришь, что сказал доктор, ну почему? Я должна знать! — Дели затеребила его короткий рукав рубашки.

— Должна знать? Хорошо, ты узнаешь, — равнодушно пожал Максимилиан плечами. — Потом, когда кое-что прояснится…

— Прояснится? Что прояснится? — тревожно воскликнула Дели и, увидев подходившего официанта с виски и содовой, замолчала.

Максимилиан поблагодарил, залпом опрокинул рюмку, крякнул и блаженно улыбнулся:

— Ну, теперь все в порядке.

— Что прояснится? Ты меня пугаешь, я не хочу этого.

— Ну как тебе сказать… У меня взяли кровь для анализа, и вот нужно подождать результатов анализа, тогда кое-что выяснится по поводу того, сколько мне осталось…

У Дели на глаза навернулись слезы, она встала и, подойдя к стойке бара, взяла из стаканчика бумажную салфетку и, отвернувшись от Максимилиана, вытерла ею слезы. Потом с трудом изобразила улыбку и вернулась к смотревшему в иллюминатор Максимилиану.

— Нам не надо было ехать. Почему ты не сказал… Хотя кто знал, что тебе станет нехорошо.

— Мне давно стало нехорошо. Когда ты оставила меня одного в Мельбурне, — глядя в иллюминатор, хрипло сказал Максимилиан. — Даже еще раньше — когда ты появилась…

Дели молчала, не зная, как понять его слова.

Поездка на остров безнадежно была испорчена.

Однако, когда кораблик пришвартовался к маленькому зеленому острову, где деревья были увиты лианами, а между деревьев прыгали кенгуру, завезенные, видимо, специально для туристов, Максимилиан немного повеселел, и Дели была очень этому рада.

Она много смеялась, пытаясь развеселить его, показывая на маленьких забавных детенышей кенгуру, которые ловко забирались в сумку матери, так что из сумки торчала одна маленькая ножка, а потом выглядывали наружу, видимо ожидая от туристов какого-нибудь лакомства.

Всех, кто ехал на пароходе, проводили в маленький ресторанчик, где на стенах висели сети и большие ракушки вперемежку с высушенными огромными морскими звездами темно-красного цвета.

Зальчик ресторана наполнился ароматным запахом необычного супа из акульих плавников.

Но этот суп Дели не то чтобы не понравился, он показался очень странным на вкус, но вполне съедобным; она заказала еще и черепаховый суп — вот он ей понравился.

Максимилиан после супа из акульих плавников заказал мидии и еще какие-то моллюски, которые подавались почти сырыми, но Дели отказалась их попробовать, хотя Максимилиан их расхваливал и съел почти все.

После обеда они еще немного побродили по острову, где между деревьев висели качели, и некоторые из туристов легонько покачивались на них, отдыхая после обеда. Затем всех позвали на пароход.

Максимилиан вновь предложил спуститься в салон, он сел на диванчик и задремал, а Дели сидела рядом с ним и сгорала от нетерпения видеть Берта; ей ужасно не хотелось оставаться наедине со спящим Максимилианом, но еще более не хотелось предаваться тягостным размышлениями о будущем: ее, Берта, спящего Максимилиана…

Пароход прибыл, когда уже начался ленч. Дели спросила, не хочет ли Максимилиан чаю, он ответил, что уже отвык от лондонских привычек и хотел бы просто полежать.

Дели поняла, что ему опять не слишком хорошо, и от его недомогания у нее еще более тяжело стало на душе. Все ее существо просто рвалось к Берту — веселому, здоровому, любящему ее Берту.

Дели спросила, не хочет ли Максимилиан заказать что-нибудь в номер? Потом позвонила в Мельбурн, и служащий почты ей наконец-то сообщил, что есть телеграмма на имя Филадельфии Гордон.

— Прочтите, пожалуйста, скорее, — заволновалась Дели. Сердце ее колотилось, словно предчувствуя беду.

В телефонной трубке долго молчали, потом какое-то шуршание — и наконец она услышала текст телеграммы:

— «Ма, мы в порядке, Алекс уехал в Сидней сдавать экзамены, ждем, целуем».

Дели облегченно вздохнула, словно камень с души свалился. Все в порядке с детьми, и это придало ей сил, она уже не испытывала тяжести на душе, глядя на лежащего с закрытыми глазами Максимилиана.

— Ой, чуть не забыла, меня ведь Берт ждет! — воскликнула она. — Ну ладно, дорогой, оставайся, я надеюсь, что это мучение сегодня продлится недолго.

Но Максимилиан даже не открыл глаз, он согласно кивнул головой, и его губы растянулись в вежливой улыбке.

Берт встретил ее в белом бархатном халате. Он быстро обнял ее и, коротко поцеловав, показал на уже почти законченный ее скульптурный портрет:

— Ну как? Я почти весь день трудился, будет что показать Максимилиану, верно?

Дели обошла глиняную голову, действительно бюст ей показался почти законченным. Правда, она выглядела несколько моложе своих лет, глиняной головке можно было дать не больше тридцати — максимум тридцать пять.

Ее волосы, словно от ветра, слегка развевались, а на губах была полуулыбка. Это был вполне реалистически выполненный бюст, в традиционной манере, без всяких авангардных излишеств; но все же, хоть он был еще и не закончен, Дели почувствовала, что в этих углубленных глиняных глазницах затаилась какая-то внутренняя тоска, или это ей только показалось, ведь на губах была мягкая полуулыбка.

— Что Макс? — тихо спросил Берт, подходя к двери и закрывая ее на ключ.

— Лежит, ему плохо…

— Жаль, хотя нет, значит, мы можем быть вдвоем подольше…

— Наоборот.

— Ничего страшного, уйдешь, когда я тебя отпущу, давай что-нибудь закажем выпить, может быть, мартини или «Мадам Клико»?

— Пожалуй, только совсем немного, и каких-нибудь сладких орешков, — согласилась Дели.

Берт сделал заказ по телефону и попросил, чтобы срочно, прямо сейчас же, привезли.

— Ты знаешь, все-таки ты мне польстил, я здесь такая молодая, — сказала Дели, любуясь своим скульптурным портретом.

— Извини, я сделал тебя такой, какой вижу.

— Ужасная лесть, ужасная… Это не бюст, а сплошной комплимент.

— А ты думала, что я собираюсь жениться на старухе? Ошибаешься, вот ты какая, вот такой я тебя вижу. — Он взял стек и показал на бюст. — А какая ты в действительности, мне неважно, может быть, кто-то видит тебя как уродливую старуху, но как тебя видят другие — меня абсолютно не интересует. — Он воткнул стек в основание бюста и хотел обнять ее, но в дверь постучали.

Дели замерла, потом быстро села в кресло.

Берт быстро накинул на себя фартук и открыл дверь.

Официант и горничная вкатили в номер маленькую тележку с ведерками, наполненными льдом, из которых торчали откупоренные бутылки. На подносе чуть позвякивали бокалы и громоздились тарелки с различными видами орешков: в шоколаде, в сахарной пудре, в глазури.

— Оставьте, пожалуйста, заберете через час или два, — сказал Берт и быстро выпроводил официанта и горничную из номера.

Берт наполнил бокалы и, скинув фартук, протянул Дели:

— За нас!

— За тебя, — улыбнулась Дели, и они выпили. Дели поставила бокал и почувствовала, какие сладкие от вина губы Берта.

Он подхватил ее на руки, но Дели заболтала в воздухе ногами и сама быстро побежала в спальню, крикнув:

— Не заходи пока.

Но Берт вошел и стал смотреть, как она раздевается.

— Берт, до чего же ты невоспитан, отвернись, пожалуйста!

— Давай лучше я помогу, — улыбнулся он и стал расстегивать ее пуговицы.

Вино ударило ей в голову, и Дели вновь про все забыла. Лишь одна мысль у нее временами всплывала и тревожила: сколько прошло времени?

— Берт, мне пора…

— Подожди, я сейчас.

Берт убежал и быстро вернулся в спальню, держа в одной руке два бокала с вином, а в другой — блюдце с орешками.

— Нет-нет, не надо вина, я и так пьяна, — прошептала Дели, сидя на постели и прикрывая грудь покрывалом.

— Ну пожалуйста, немного, такие сладкие орешки, попробуй.

Дели нехотя приняла бокал. Берт взял двумя пальцами липкий круглый шарик и приблизил его к ее губам. Дели хотела схватить его, но он отнял руку, и она щелкнула зубами в воздухе.

— Берт, ну пожалуйста, совсем нет времени, — улыбнулась она.

— Сначала выпей, а потом получишь…

— Ах, что ты делаешь со мной! — вздохнула Дели и немного отпила из бокала.

— Нет-нет, еще! — воскликнул он.

Дели выпила вино почти до дна.

— А теперь получай. — Он снова приблизил к ее губам орешек. Дели уже схватила его губами, но он слишком рано разжал пальцы, и круглый липкий орех упал ей под покрывало. Она засмеялась:

— Ну вот, какой ты неосторожный.

— Ерунда, — прошептал он и, приблизившись к ней, произнес: — Наверное, сейчас твои губы еще слаще, чем всегда…

— Берт, осторожней, — воскликнула Дели, но он резко обнял ее, рука Дели дернулась, и остатки вина вылились ему на шею.

Она почувствовала, что грудь ее стала мокрой от этого белого сладкого вина, а он целовал ее подбородок, потом перешел на шею. Дели засмеялась:

— Не надо, щекотно… Все, достаточно! Пусти меня, мне надо принять душ. Она с трудом высвободилась из его объятий, сбросила с живота липкий орех и, выдернув из-под Берта покрывало, обмоталась им и побежала в ванную комнату.

Включив горячую воду, она задернула шелковую полупрозрачную занавеску и с наслаждением отдалась тугим горячим струям воды.

Она не слышала, как дверь ванной комнаты отворилась и в нее прокрался Берт; она увидела его темный силуэт за полупрозрачной занавеской.

— Берт, это совсем никуда не годится! — воскликнула она. — Как ты открыл дверь? Ты что, как Максимилиан, открываешь все двери ножом?

— Не знаю, как твой Максимилиан, а дверь была не заперта. И вот я здесь…

— Берт, уйди, пожалуйста.

— Нет, я хочу потереть тебе спинку, — сказал он, решительно отдернул занавеску и прыгнул к ней под горячие струи воды. — О, слишком горячая, я просто сварюсь! Давай, сделаем попрохладней, — сказал он, обнимая и гладя ее обнаженную грудь.

Одной рукой он прибавил холодной воды и стал целовать ее закрытые глаза.

— Вот теперь ты настоящая речная сирена под водопадом, — шептал он.

Максимилиан тихонько постучал в дверь, но ему никто не ответил. Он прислушался, в номере было тихо. Он повернул дверную ручку, и дверь приоткрылась.

Максимилиан вошел в «мастерскую» и увидел почти законченный бюст Дели, и он ему чрезвычайно понравился. Дели была молодой, вдохновенной и улыбающейся. Он огляделся вокруг, увидел столик с ведерками, из которых торчали горлышки бутылок французского вина, увидел фартук, валявшийся на полу.

У дверного проема, ведущего в другую комнату, на полу валялся белый халат, он вновь прислушался и услышал доносящиеся из ванной комнаты приглушенные голоса и шум льющейся воды.

Но он не пошел туда, он медленно проследовал в спальню, посмотрел на валявшиеся бокалы, увидел смятую постель, вышел, вновь подошел к бюсту, выдернул торчащий из глины стек и решительно направился к двери ванной комнаты.

Он распахнул дверь, увидел два силуэта, слитые в страстных объятиях под струями воды, и, подойдя к полупрозрачной занавеске, резко отдернул ее.

Дели и Берт застыли в объятиях, глядя на него сквозь потоки воды. Дели страшно закричала только тогда, когда увидела, что Максимилиан взмахнул рукой с зажатым в кулаке стеком и уже был готов опустить его на шею Берта.

— Не-е-ет! — закричала Дели и толкнула Берта к стене. — Нет, Макс, нет, умоляю!

Она увидела, что он замер, рука со стеком так и осталась в воздухе и слегка подрагивала. Она сделала шаг к нему и, загородив рукой Берта, вновь закричала:

— Нет, только не это, умоляю тебя! Умоляю!..

Максимилиан опустил дрожащую руку и, с ненавистью глядя ей в глаза, отступил на шаг и задернул занавеску.

— Макс, пожалуйста, умоляю!.. Ну пожалуйста!..

Она увидела, как стек быстро стал пронзать шелковую занавеску и разрезать ее чуть ли не до самого низа.

Максимилиан сделал пять или шесть быстрых ударов стеком и выбежал из ванной комнаты. Он подбежал к бюсту, секунду смотрел на него, потом столкнул с подставки, бюст упал на пол, и Максимилиан стал топтать его ногами, превращая в бесформенный комок глины.

Превратив бюст почти в лепешку, он с силой воткнул стек в глину и медленно вышел из номера.

Дели рыдала, облокотившись о кафельную стену, сверху продолжали литься потоки воды.

Берт выглянул из ванной комнаты и побежал одеваться.

Максимилиан собирал чемоданы. Он не торопился.

Прошло более трех часов, как Дели, немного придя в себя, решила постучаться в номер и узнать, там ли Максимилиан, не случилось ли что с ним.

Берт шел за ней.

Дели прислушалась, в номере было тихо. Она чуть толкнула дверь и в щель увидела, что посреди комнаты стоит Максимилиан и смотрит на нее.

Несколько секунд она колебалась, потом шепнула Берту:

— Подожди меня здесь.

Дели быстро распахнула дверь и, войдя в номер, прислонилась к двери спиной.

Они долго смотрели друг на друга, ничего не говоря, и в глазах Максимилиана — в его серых печальных, прищуренных глазах, — как ни странно, она не находила ни гнева, ни осуждения. Он просто грустно смотрел на нее, бессильно опустив руки вдоль тела.

— А я вот собираюсь в Англию, надеюсь успеть на «Канберру», — тихо произнес Максимилиан.

— Макс, — прошептала Дели.

— Не надо, Дели, я давно знал.

— Макс, тебе нельзя волноваться…

— Как видишь, я нисколько не волнуюсь, я прекрасно себя чувствую, — холодно сказал он.

— Если ты знал, почему же молчал? — спросила Дели.

— Но я не был уверен, я догадывался, а когда мне подсунули под дверь эту фотографию…

— Фотографию? Какую фотографию? — спросила она, хотя уже поняла, о чем идет речь.

Макс вынул из кармана фотографию, где она была с Бертом и страусом, с блаженно полуприкрытыми глазами, и Дели почувствовала, что ее заливает румянец.

— Откуда?

— Салли поделилась своими подозрениями со мной на берегу. Когда она искала мундштук в его чемодане, обнаружила эту фотографию. Это низко, Филадельфия…

— Я не люблю тебя, Макс, — прошептала она, опустив голову.

— Уходи, я вызвал такси, я не хочу чтобы ты меня провожала.

Дели почувствовала, что у нее по щекам текут горячие слезы, она хотела прошептать: «Макс, прости», но могла только вымолвить:

— Макс, Макс…

— Уходи, пожалуйста, — тихо и равнодушно сказал он.

И Дели бесшумно вышла за дверь.

14

После отъезда Максимилиана Дели вместе с Бертом пробыли еще два дня в Джилонге и тоже отправились в Мельбурн.

Берт сказал, что ему необходимо присутствовать на важных переговорах по поводу документов на мраморный карьер.

Эти два дня Дели много плакала, Берт постоянно ее успокаивал, потом стал раздражаться:

— Ничего с ним не случится, видишь, он был здоров, как бык, и незачем переживать! Словно весь мир виноват, что у него больное сердце. Никто не виноват, что он болен!

Но Дели его слова не успокаивали, а, наоборот, еще более усиливали терзающие ее муки совести.

Лишь временами она забывалась, когда они купались в море и долгими душными летними ночами.

В Мельбурне Дели получила телеграмму и своими глазами прочла, что там написано. Да, действительно — Бренни сообщал, что все хорошо.

Берт по ее просьбе узнал, покупал ли билет на пароход Максимилиан, оказалось, что да, «Канберра» уже отплыла, увозя Максимилиана в далекий и холодный Лондон.

Но хоть она и повеселела от телеграммы и от известия, что Максимилиана нет в Австралии и он, живой и здоровый, возвращается к своей жене, но ее стали угнетать мысли, неизвестно откуда, словно отвратительные насекомые, пробиравшиеся к ней в голову: «Что-то произошло в их отношениях с Бертом; после того как Максимилиан застал их, Берт начал относиться к ней по-другому».

Как именно — Дели не понимала, но она чувствовала, что по-другому…

Она жила в его доме и успела подружиться с толстой чернокожей Сюзанной, оказавшейся веселой, говорливой кучерявой негритянкой. Но как Дели ни расспрашивала ее про предыдущую жизнь Берта, Сюзанна все отшучивалась:

— Ах, госпожа! Я глупая и совсем ничего не знаю: кто приходит, кто уходит от мистера Крайтона, мне неизвестно. Вы мне нравитесь, вы такая добрая, и это для толстой Сюзанны самое главное.

Дели попросила выбросить из камина бутылки и зажечь его, хотя было еще тепло, но ей хотелось вечерами с Бертом сидеть возле тлеющих угольков, потягивая кофе или сладкие ликеры, и болтать о пустяках. Но Берт скоро начинал зевать и, говоря, что ему нужно немного поработать, удалялся к себе в мастерскую. Дели он больше в мастерскую не приглашал.

Ночью он приходил к ней в маленькую спальню — душную, с маленьким полукруглым окном и, как ей казалось, не совсем уютную.

А утром Берт уходил почти на весь день, как он говорил, «по делам», и действительно у него было много дел. Как она поняла, он оформлял у нотариуса дарственную на мраморный карьер.

Когда Берт предложил ей два дня пожить в отеле, Дели расхохоталась ему в лицо:

— Милый, и это ты говоришь мне, своей невесте?

— Дели, поверь, это очень важно, чтобы тебя здесь никто не видел. Приедут важные люди из Аргентины, это по поводу Корбюзье, поверь, мне очень нужен этот заказ.

— Но я твоя жена, я почти твоя жена, я не собираюсь совать нос в твои переговоры, я просто буду в своей комнате!

— Видишь ли, я должен тебе признаться, этот заказ в Париже мне устроила женщина, но это было в прошлом, пойми, в прошлом, — воскликнул раздраженно Берт.

— Я не хочу, чтобы прошлое преследовало тебя, или, может быть, этого хочешь ты?

— Нет, конечно, но повторяю, мне очень нужен этот заказ, заказ Ле Корбюзье, неужели ты не можешь понять!

— Я охотно могу понять, но для этого необходимо, чтобы ты был с ней близок?

— Я не буду с ней ни близок, ни далек! Я просто хочу оставить ей маленькую надежду и получить заказ от Ле Корбюзье! Какая ты глупая — глупая моя невеста. — Берт обнял ее и стал быстро, торопливо целовать щеки. — Я обещаю тебе, я даю тебе честно-пречестное слово, что я не буду с ней близок. Два дня пожить в отеле, что тебе стоит? И через месяц можем назначить свадьбу, ты довольна?

— Да, — улыбнулась Дели и провела пальцами по его щеке.

Она посмотрела в его глаза и поняла, что золотые искорки его теплых карих глаз не могут ей солгать.

Дели поселилась в маленьком двухкомнатном номере в недорогой гостинице и целый день в отчаянии ходила из угла в угол. К вечеру она поняла, что больше не может находиться в этом замкнутом пространстве.

Она глупо сделала, что никуда не выходила из номера целый день, а мерила длину номера шагами, заламывая руки, или лежала, думая все об одном и том же: «Кто она такая, эта парижанка, и как проходят эти «переговоры?»

Под вечер Дели не выдержала и вышла на улицу, чтобы подышать свежим воздухом.

Вечер был удивительно теплым и ласковым. Она немного прошлась по улице, глядя на зажигающиеся электрические огни реклам, и, когда по дороге проезжала машина такси, она, совершенно того не желая, автоматически подняла руку.

Машина остановилась, и шофер, высунувшись, спросил:

— Вам куда? Садитесь, пожалуйста…

— Нет-нет, я передумала.

— А может быть, все-таки поедем? Я могу вас отвезти бесплатно, просто для своего удовольствия, — улыбнулся шофер.

Она посмотрела в его синие лукавые, прищуренные глаза и, махнув рукой, сказала:

— А, будь по-вашему! — и запрыгнула в машину.

Когда такси подъехало к дому Берта, Дели увидела, что перед домом на обочине стоит черный лимузин, в котором сидит шофер в форменной фуражке с белым козырьком.

Дели расплатилась с шофером такси и, подойдя к лимузину, расплылась в улыбке.

Шофер опустил стекло и чуть-чуть приподнял фуражку:

— Чем могу служить?

— Скажите, кому принадлежит эта машина?

— Это машина миссис Пауэлл, — улыбнулся шофер.

— A-а, я так и думала, она из Парижа приехала, верно?

— Не думаю, миссис Пауэлл последние пять лет никуда не уезжала из Австралии, — вновь еще шире улыбнулся шофер.

— Ах да, действительно, я перепутала, как же я забыла; она жена известного банкира Пауэлла, — улыбнулась Дели и поняла, что улыбка у нее совсем не получилась.

— Да, она жена мистера Пауэлла, только он совсем не банкир, хотя очень даже богатый человек. У него около десятка угольных шахт, парочка медных приисков и несколько мраморных карьеров.

Дели дрожащими руками стала открывать свою крокодиловую сумочку, вытащила деньги, которые у нее были, и протянула шоферу. Он удивленно посмотрел на нее, не собираясь брать денег, но она высыпала их ему на колени.

— Скажите, а вы часто сюда приезжаете?

Шофер посмотрел на деньги и стал собирать их.

— Мне наверное попадет от хозяйки.

— Но я вас очень прошу…

— Да, каждую неделю. — Его голос перешел на шепот. — У нее даже есть ключи от этого дома, — кивнул он на сиденье, на котором валялась дамская сумочка черного цвета.

— А мне показалось, что они уже расстались…

Шофер усмехнулся.

— О, мне кажется, они никогда не расстанутся, наверное весь Мельбурн знает об этих, как бы сказать, отношениях. — Он опять перешел на шепот. — Даже сам мистер Пауэлл знает…

— Но ведь он ее не любит! — воскликнула Дели.

— Ну и что, зато она держит его в своих руках, он же куплен ею с потрохами. Она устраивает ему заказы на изготовление памятников или еще чего-то там, я точно не знаю… Скажу по секрету, только, я умоляю вас, не выдавайте меня, даже этот дом принадлежит ей…

— О, для меня это не составляет секрета, — весело воскликнула Дели. — Дайте мне, пожалуйста, ключи от входных дверей…

— Нет, не могу, — покачал головой шофер, и на лице его отразился испуг.

— Может быть, они не запирают дверей?

— Не знаю, пожалуйста, не выдавайте меня, я не хочу потерять место, — взмолился шофер.

— О, вам не стоит беспокоиться, я сестра Берта, я хочу сделать ему маленький сюрприз. Дайте ключи, если входная дверь открыта, я их сразу же вам верну, — широко улыбнулась Дели.

— Извините, не могу, — мрачно сказал шофер и хотел поднять стекло, но Дели не дала.

— Или ключи, или я сейчас выбиваю окно и устраиваю, что вас вышвырнут с вашего места прямо сегодня, — весело сказала Дели.

— Ну хорошо. — Шофер гневно сверкнул на нее глазами и, потянувшись к сумочке, достал ее и вынул ключи от входных дверей. — Только сразу же верните, — тихо сказал он.

— Обещаю…

Дели взяла ключи, подбежала к входной двери, толкнула ее, та оказалась заперта. Она открыла дверь и быстро вернула ключи шоферу, улыбнувшись и послав ему воздушный поцелуй.

Войдя в дом, она прислушалась. Стояла полная тишина.

Видимо, Сюзанны тоже не было. Дели тихонько прошла в гостиную, остановилась, еще раз прислушалась и услышала где-то наверху приглушенные шаги.

Она бросилась по широкой лестнице вверх, стараясь не стучать каблуками, она побежала в мастерскую.

Двери в домашний музей были раскрыты, она на цыпочках прошла через «музей» и пальцами толкнула дверь в мастерскую, та тихонько скрипнула и приоткрылась.

Сквозь небольшую щель Дели увидела: в кресле сидел Берт, его волосы были растрепаны, лицо было красным и веселым; он, улыбаясь, что-то говорил пожилой, отвратительной женщине — нет, даже не старухе — жгуче-черной крашеной брюнетке, сидящей у него на коленях.

Женщина была полуодета, с ее худых плеч спадал бледно-розовый шелковый пеньюар, а рука Берта скользила по этому худому, угловатому старческому плечу.

Дели стояла и смотрела. Мыслей не было. Были лишь глухие, бухающие удары сердца. Она не замечала, как слезы катились из глаз и, стекая по щекам, капали на некрашеный пол.

Она резко толкнула дверь и быстро вошла в мастерскую.

Старуха вздрогнула и, раскрыв рот, обратила свое лицо к ней. Берт тоже с открытым ртом замер от удивления.

— Извините, я, кажется, вам с «тетушкой» помешала работать над скульптурным портретом? — срывающимся голосом сказала Дели.

— Что?! Кто это?! Кто это, Берт? — Женщина, натягивая на плечи пеньюар, вскочила с его колен. — Почему она здесь? Кто впустил?.. Берт?!

— Дели! Дели, ты с ума сошла?! — вскричал Берт, вскакивая с кресла и натягивая белый бархатный халат. — Ты в своем уме, почему ты здесь?! Я же сказал тебе!..

— Да, вижу, что помешала, — простонала Дели, вытирая ладонями мокрые от слез щеки.

— Берт, кто это? Ты ее знаешь? Кто это?! Пусть сейчас же убирается отсюда! — вскричала старуха визгливым, дребезжащим голосом. — Берт, я не потерплю!

— Дели, уйди, ты слышишь, уйди, я прошу тебя, я потом…

— Что — потом? — спросила Дели, усмехаясь сквозь слезы. — Ты мне после свадьбы все объяснишь, не так ли, дорогой?

— После какой свадьбы? Кто это, что она говорит, Берт, я требую объяснения, как она здесь оказалась? — вскричала старуха и побежала за черный бархатный занавес, отделявший мастерскую от прятавшегося за ним огромного ложа. — Выгони ее сейчас же, сейчас же, ты слышишь?!

— Дели, тебе сейчас нужно уйти, я тебя умоляю, — прошептал Берт, подходя к ней. Но Дели отпрянула от него и, размахнувшись, с силой ударила его по щеке.

— Мне очень жаль, Берт, ты не представляешь, как мне жаль, мой милый Берт, любимый мой Берт, — простонала она и попыталась улыбнуться, но губы дрожали, и улыбка не получилась.

— Мне тоже жаль, но сейчас тебе нужно уйти, — холодно сказал Берт.

— Да, я ухожу, только еще раз хочу на нее взглянуть.

И прежде чем Берт успел ее остановить, Дели подбежала и отдернула занавес, лицом к лицу встретившись с этой старой, худой, некрасивой женщиной.

Ее худую, сморщенную шею обвивало маленькое бриллиантовое колье, в ушах были небольшие сережки с синими камнями, окруженными мелкими бриллиантами. Ее тонкие, сморщенные губы были крепко сжаты, а бледно-синие глаза горели яростью.

— Вон отсюда… Вон отсюда! — визгливо вскрикнула она, с ненавистью глядя на Дели.

— Это ты ему подарила, я знаю, — тихо сказала Дели и столкнула на пол стеклянный колпак вместе с маленьким деревцем с перламутровыми цветами, которое он покрывал. Стекло со звоном разбилось.

— Дели, убирайся сейчас же! — вскричал Берт.

— Извини, дорогой, меня уже нет. — Дели почувствовала, что губы ее сами собой растянулись в саркастической усмешке, но дрожали. Она быстро направилась к выходу из мастерской.

— Ты убила его, он умер на пароходе, вчера! — крикнул ей вслед Берт.

Дели остановилась и, не оборачиваясь, прошептала:

— Неправда…

— Умер! Умер от сердечного приступа. Об этом телеграфировали с парохода в Мельбурн и сообщили мне как родственнику. Ступай позвони в порт, узнай в Ассоциации пивоваров. Мне тоже очень жаль, дорогая…

Дели медленно обернулась и увидела на его лице кривую, чуть подрагивающую усмешку.

Дели выбежала из мастерской, пробегая комнатку «музея», она столкнулась со знакомым бюстом, стоящим на подиуме, в нем она узнала ее — «тетушку». Дели рванула подиум на себя, тот упал, и бюст с грохотом рухнул на пол, но Дели не видела — разбился он или нет. Она локтем еще что-то зацепила, услышала позади себя грохот, не оборачиваясь, она бежала вниз по широкой лестнице.

Она выбежала из дома, пробежала мимо лимузина и бросилась на дорогу, остановив проходившую светлую машину.

Тормоза завизжали, и Дели, не чувствуя, что слезы катятся у нее по щекам, дернула дверцу машины и запрыгнула внутрь.

— Так нельзя, я и задавить мог! — воскликнул сидевший за рулем.

— Пожалуйста, отвезите меня, — простонала Дели.

— Ну зачем так расстраиваться? Непременно отвезу, куда вам нужно, видимо, что-то случилось?

— Да, случилось. — Дели уткнула лицо в ладони и зарыдала.

— Так куда же вас отвезти?

— Куда хотите…

Часть третья