Я очень давно не был в дамском обществе, но у хозяйки дома явно нет ни малейшего намерения предложить мне хотя бы чашечку кофе, так что с легкой меланхолией покидаю цветущий садик и мимоходом отмечаю крадущегося позади себя Пешо. Если он так старательно делает свою работу, зачем Манасиеву понадобилось посылать сюда еще и меня?
— Видишь ли, Пешо, — замечаю вечером. — Тебе может показаться, что вести наблюдение проще пареной репы, но у этого дела есть свои хитрости. Главное — чтобы объект слежки этой самой слежки не заметил. А добиться этого трудно, если ты постоянно дышишь мне в затылок.
— Да вы что… ничего такого не было… может, просто совпадение… — смущенно бормочет парень.
— Я тоже так думаю. Но все же старайся избегать столь частых совпадений.
После чего ухожу. Мне хочется посмотреть на дом Табакова при вечернем освещении. Его квартира выглядит все такой же необитаемой. Сквозь закрытые ставни не проникает ни лучика света. Зато парадная дверь внизу открыта. Делаю три шага по парадной. Слева — лестница. Справа — окошечко консьержа. За столом двое — сам цербер и еще один такой же, как он, здоровяк. Между ними два стакана и высокая тонкая бутылка из тех, в которых продается кирш. Кирш уже на исходе, так что нельзя терять ни минуты.
Обычно в подобных домах для состоятельных людей на этаже расположено по одной квартире. Второй этаж, насколько можно судить по обстановке при свете карманного фонарика, выглядит необитаемым. Решетка перед входной дверью опущена и заперта. Отрезок пола между решеткой и дверью покрыт тонким слоем пыли, на которой никаких следов. Окошечко над дверью темное.
Мрак, тишина и полная неизвестность.
«„Если найдете Табакова, заходите вместе с ним“. Да я бы к тебе и без Табакова зашел, но не знаю, как ты отреагируешь. Так что пойду лучше спать».
Боюсь наскучить, если в очередной раз повторюсь, что выжидать — мой образ жизни, поэтому отмечу лишь, что в следующие три дня, без всякой надежды на успех, продолжаю наблюдать в различные часы дня и ночи за этим проклятым вторым этажом. И, чтобы быстрее проходило время, наблюдая, анализирую и мысленно комментирую факты.
Как справедливо заметил Фурман-внук, такому человеку, как Табаков, пожелай он избавиться от докучливой опеки, не составит никакого труда укрыться где-нибудь на Бермудах, в Акапулько или на Багамских островах. И все-таки едва ли найдется лучшее укрытие, чем большой город, особенно если знаешь его как свои пять пальцев. И что может быть хитроумнее, чем спрятаться в таком месте, в котором едва ли будут искать, поскольку уже искали и не нашли.
Преследуемый этой навязчивой идеей, внимательнее обозреваю не только сам дом ТТ, но и ближайшие окрестности. В особенности мое внимание приковано к зданию, пристроенному к тыльной части этого чертова дома, фасад которого обращен к параллельной улочке. Пристройка почти такого же старинного типа, как и сам дом, но поскромнее. Здесь нет фигур атлантов, подпирающих эркеры и балконы. Нет и консьержа.
Но если оба здания примерно одного типа и одинаковой высоты, то, стало быть, и этажи их расположены на одном уровне. Однако мое подозрение о том, что ТТ входит в квартиру через пристройку, не оправдывается. Квартира на втором этаже пристройки также необитаема. Надежно прикрытые металлическими решетками двери, никаких следов недавних посещений. Имя хозяина квартиры на запыленной табличке ни о чем не говорит.
Однако меня по-прежнему гложет моя навязчивая идея. А после осмотра второго здания — гложет еще сильнее. Больше всего меня занимает та подробность, что оба расположенных на одинаковом уровне этажа необитаемы. Совпадение, как сказал бы находчивый Пешо.
Именно ради этого совпадения решаю на следующий день продлить мое бесцельное наблюдение до раннего утра. На улице темно, пустынно, и ниша при входе в дом напротив дает мне отличную возможность вволю подремать. Угол зрения обеспечивает мне обзор входной двери и ворот гаража. И та, и другие заперты. Но, как оказывается, не навечно. После полуночи улавливаю еле слышный скрип. Медленно поднимается металлическая решетка гаража, обнажая ярко освещенную внутренность помещения. Оттуда выползает черный «мерседес» и останавливается у тротуара. Вслед за «мерседесом» появляется Табаков.
Хлынувший из гаража свет не позволяет мне и дальше оставаться невидимым. Да я уже и не стремлюсь к этому. Пересекаю улицу и делаю два шага к стоящему перед гаражом другу юности.
— Здравствуй, Траян.
Он смотрит на меня почти равнодушно.
— Откуда ты взялся?
— Из прошлого, Траян. Тень из прошлого.
— Соскучился? И пришел проведать, как я поживаю?
— Можно сказать и так.
— Как говорили древние, «пришел, увидел, победил». Небось радуешься, что нашел меня?
— Радуюсь приятной встрече.
— Ну, хорошо, встретились. А теперь, с твоего позволения, я поехал, а то у меня дела.
Молодой человек за рулем «мерседеса» открывает дверцу, дабы удостовериться, все ли в порядке, но ТТ делает ему знак сидеть на месте. Второй, тоже молодой человек, стоит перед гаражом, однако ТТ на него не смотрит.
— Понимаю, что я незваный гость, — признаю. — Но все-таки рассчитываю, что ты уделишь мне несколько минут для короткого разговора.
— Не могу. Должен признать твой успех в том, что ты меня обнаружил. Но я сейчас занят. Давай увидимся завтра, здесь же, скажем, в час.
Потом, похоже, ему что-то приходит в голову, потому что, приблизившись ко мне, вполголоса произносит:
— Лучше в час тридцать.
На другой день вновь посещаю оба здания на соседствующих улицах — чтобы проверить, снят ли режим конспирации. Никаких признаков жизни. Обе квартиры выглядят такими же безжизненными, как и прежде.
Ночью в условленный час стою перед гаражом. Решетка уже поднята, и, когда заглядываю внутрь, вижу, как уже знакомые мне молодые люди волокут тело еще одного знакомого молодого человека — моего водителя Пешо. Как раз в этот момент на узкой лестнице на другом конце гаража показывается Табаков.
— Ну заходи же. Специального приглашения, что ли, ждешь?
— Зачем вы убили парня? — спрашиваю.
— Не убили, а всего лишь усыпили. Ну, поднимайся уже!
Лестница, крутая и узкая, не подходит для разговоров. Только когда мы оказываемся на втором этаже, ТТ спрашивает:
— Этот мерзавец, он твой телохранитель или он следит за тобой?
— Он мой водитель.
— Тогда зачем вчера вечером он прятался за углом?
— Самодеятельность. Ты из-за этого изменил время?
— А как же.
— Смотри, чтобы ему не причинили вреда.
— Все, что нужно, он уже получил.
— Когда вы его отпустите?
— Может, и отпустим, но не сразу.
Вид помещения, в котором мы оказываемся, можно назвать жалким. Старый письменный стол, несколько стульев с ободранной обивкой, столик с разбросанными на нем газетами.
— Садись, — бросает Табаков, устраиваясь за письменным столом.
Некоторое время он с умеренным любопытством изучает меня, потом решает заговорить:
— Смотрю я на тебя и диву даюсь: беспокоишься о каком-то водителе, а о себе подумать не спешишь.
— А чего мне бояться?
— Да хотя бы вот этого!
И с этими словами достает из ящика стола 9-миллиметровый браунинг.
— И этого!
Рядом с браунингом появляется глушитель.
— Неужели не догадываешься, что после того, как ты имел нахальство пробраться в мое убежище, у меня не остается другого выхода, как только пристрелить тебя.
— Не верю, что ты можешь поступить так с другом юности.
— Зачем мне делать это самому, когда есть люди, которым я плачу. Позову парней, скажу им, что делать, потом ненадолго выйду в соседнюю комнату и вернусь, когда они вынесут твое тело.
— Ты этого не сделаешь, — качаю головой.
— Не провоцируй меня!
— Ты этого не сделаешь, — настаиваю. — Ты никогда не делаешь ничего, что не сулит тебе выгоды. Мое же убийство ничего, кроме неприятностей, тебе не принесет. Возможно, мелких неприятностей, но все же… Так какой смысл?..
— Хорошо, — кивает ТТ. — Отложим вопрос экзекуции на потом. К нему всегда можно будет вернуться. Зачем ты пришел?
— Просто пришел посмотреть, как ты, как у тебя дела, поговорить о том, о сем…
— А нельзя ли без этого паясничания? — прерывает меня Табаков. — Как я, как у меня дела — вряд ли тебя волнует. Переходи сразу к делу — кто тебя послал и с какой целью?
— Вот это мужской разговор, — киваю с уважительным видом. — Я тоже против хождений вокруг да около; кто же не знает, что время — деньги; но как раз те, кто меня послал, велели мне быть поделикатнее, действовать, если можно так выразиться, в шелковых перчатках. Вот я и начал несколько абстрактно.
— Сказка о шелковых перчатках звучит прямо-таки трогательно, — кивает в свою очередь Табаков. — Чудная идея, вот только прибегли вы к ней поздновато. Не знаю, Эмиль, в курсе ли ты, но до тебя у меня перебывало немало твоих коллег, и все они были экипированы не шелковыми, а боксерскими перчатками.
— Не понимаю, о чем ты.
— Значит, решили не обременять тебя лишней информацией. Я мог бы ее восполнить, но в данный момент мне недосуг.
— На что ты намекаешь, говоря о боксерских перчатках?
— Намекаю? Засветить бы тебе хук, а потом спросить, считаешь ли ты это намеком.
Он смотрит на меня, желая убедиться, что я не прикидываюсь дурачком, потом протягивает руку к коробке с сигарами, достает одну и держит ее как указку, показывая на коробку, как на какое-то наглядное пособие. Вот только слова, которые он при этом произносит, к теме сигар никак не относятся:
— Я битый. Возможно ли назвать такую пакость, которую не подстроили мне твои дружки? Не говоря уже о том, что вынудили покинуть страну. Я не жалуюсь: нет худа без добра. Но они и на этом не успокоились. Сколько могли сорвать сделок — сорвали. Сколько можно было сочинить клеветы — сочинили. Писали доносы местным властям. Пытались экстрадировать в связи с якобы совершенными мною преступлениями. Сожгл