В свое время, преследуемые властями Австрии, болгары отступили, но теперь, вероятно, чтобы подтвердить тезис ТТ, они возвращаются.
Манасиев оказался дальновиднее и оценил обстановку, опираясь, очевидно, на более полную информацию, чем та, которой его снабдил я. Отсюда и вывод: отозвать меня — значит полностью оборвать связь с Табаковым в тот самый момент, когда делать этого не следует. «Либо его убьют, либо вынудят спрятаться так, что нам придется разыскивать его долгие годы» — этот прогноз едва ли ошибочен.
«Отправим кого-нибудь, чтобы его напугали, — было первым намерением Манасиева. — Пусть задрожит от страха, пусть поймет, что мы его не оставим в покое. А потом, если понадобится, направим к нему Боева — как спасителя, чтобы он понял, кто его единственная опора».
Теперь необходимость в первой части плана отпала. Поскольку ясно, что желающих затравить жертву найдется и без приглашения полковника. Осталась вторая часть плана, и моя задача — информировать Манасиева и спасать Табакова с его деньгами. Как именно? Исходя из обстановки и до подхода помощи.
«Его-то есть кому спасать, — хотелось мне возразить. — Австрийская полиция знает свое дело. Вопрос — кто будет спасать меня». Но я этого, конечно, не сказал. Ведь приказ полковника был четок: «Никаких контактов с полицией!»
— Ты ли это? Вот уж не думал снова увидеть тебя! — почти что искренне восклицает ТТ, когда вечером я переступаю порог знакомого кабинета со знакомым ароматом гаванских сигар.
— Мне не дает покоя забота о тебе, вот я и решил еще раз навестить тебя. Получаешь ли ты по-прежнему депеши на тему «Отдай миллион»?
— Даже по воскресеньям.
— Полагаю, ты предпринял все необходимые меры предосторожности на тот случай, если шутники от депеш перейдут к действиям.
— Естественно. Но теперь, когда и ты со мной, я совершенно спокоен. Надеюсь, старый добрый Макаров у тебя под мышкой?
— В данный момент — нет. Но если ты снабдишь меня разрешением на ношение оружия, буду носить его постоянно.
— Может, и снабжу. Только для этого придется представить тебя моим телохранителем.
— Почему бы и нет! Известно ведь, что унизительного труда не бывает.
В этот момент из соседней комнаты появляется Черчилль и, словно желая позлить своего хозяина, направляется прямиком ко мне.
— Убери это, — рявкает ТТ, заметив как я достаю из кармана пластиковую упаковку. — Черч не ест сосисок.
Бульдог тем не менее осторожно обнюхивает сосиску, потом осторожно откусывает кусочек, потом еще один и еще, пока не съедает всю сосиску целиком.
— Он делает это нарочно, чтобы позлить меня, — рычит Табаков. — Если у него случится расстройство желудка, отвечать будешь ты.
— Мог бы избежать инцидента, если бы угостил меня сигарой. Но ты ведь скуп…
— Сигары на столе. Или ждешь, что я суну тебе их в рот?
Пользуюсь косвенным предложением. Хозяин дома с нескрываемой завистью наблюдает за тем, как я глотаю густой дым, а потом медленно выпускаю его, словно задавшись целью заполонить им весь кабинет. ТТ тоже хочется закурить, но он вынужден придерживается распорядка, навязанного ему врачами.
— Есть еще какие-нибудь тревожные симптомы? — спрашиваю.
— Никаких. Полный штиль. Затишье перед бурей.
— Значит, все в порядке.
— Отнюдь нет. Ты что, не слышал? Затишье перед бурей.
— Это обычная неврастения.
— Хочешь сказать, приступ беспричинного страха?
— Я намеренно избежал точной формулировки. Знаю, что ты обидчив.
— Может, я и обидчив, но не трус. И трепет напряженного ожидания мне не в пику. Это часть удовольствия. Будь ты игроком, ты бы меня понял. Вся моя жизнь была полна рискованных ситуаций. Без них я вряд ли по-настоящему чувствовал бы вкус жизни. Опасность не бросает меня в дрожь. Я не раз пропускал удары. Но на каждый удар я отвечал ударом. Если мне разбивали нос, то я разбивал им голову.
— Не знал, что ты владеешь приемами борьбы.
— Я не чемпион, но при необходимости умею ими пользоваться. Но лучше всего мне даются финансовые удары. Они самые болезненные. И самые прибыльные. Почти половина ударов, которые мне пришлось нанести, были из разряда карательных.
— Не к чему убеждать меня в этом, Траян. Я знаю, что по натуре ты боец. Я бы мог только позавидовать твоему бесстрашию.
— Напрасно насмехаешься. Я не говорил о бесстрашии. Я сказал лишь, что я не трус. А это не одно и то же.
— Что-то я не улавливаю разницы.
— Каждый в этом мире чего-то боится.
— Ну да, бездны…
— Бездна — это другое. Это ужас потустороннего. Я говорю совсем о простой вещи — о боли. Став невыносимой, она может свести с ума. Вот чего я боюсь. Когда имеешь дело с кретинами, другого ждать не приходится. Бросят в какой-нибудь подвал и начнут сверлить бормашиной челюсть…
— Это и есть самое страшное из твоих видений?
— Видений? В некоторых бандах это обычное дело. Их называют «дантистами».
— Но может, они применяют и более деликатные способы дознания?
— Применяют, но я бы тебе и их не пожелал. Что ты, к примеру, скажешь о музыкальном способе?
— Я не силен в музыке.
— И я тоже, но они не спрашивают. Нацепят на тебя наушники и включат что-нибудь для души. Потом начнут постепенно усиливать звук. Всего лишь усиливать, ничего больше. До каких пор? Пока не упадешь в обморок. Короткий перерыв. А потом опять, и опять, и опять, пока не сойдешь с ума. Не буду упоминать о более традиционных способах допроса, вроде прижигания яиц или…
— Ясно! — прерываю его. — Подробности ни к чему.
— Я хотел лишь объяснить тебе, чего боюсь.
— Если дойдет до этого, ты просто скажешь им то, что они хотят от тебя узнать.
— Тебе ли не знать, что это мало спасает. Что бы ты им ни сказал, они все равно будут считать, что ты что-то утаиваешь, и будут продолжать спрашивать. Как — ты догадываешься.
— И что ж, полная безысходность?
— Пока что нет. Пока не попался им в лапы.
— Мне кажется, что даже у них в лапах ты вытащишь какое-нибудь секретное оружие.
— Например? Подбрось идею.
— Подбросить идею?! Мне — тебе?! Да есть ли большее вместилище идей, чем твоя голова, Траян!
— Ты мне льстишь. Хотя если речь идет о прошлом, то, может, ты и прав. Нельзя нажить деньги, не нажив врагов. А если нажил врагов, надо знать, как с ними расправиться. Расправляешься с ними — они отплачивают. Первым делом меня объявили врагом государства, скомандовав тем самым: «Ату его!» Потом сорвали мне несколько сделок. Помешали осуществлению моего плана развития производства в стране. Попытались затеять против меня судебный процесс за якобы контрабанду. Помешали моему намерению создать свой бизнес в Африке. Делали мне разные подлости и здесь. И ко всему прочему, твердят, что они — потерпевшие, а я — преступник, отмывший грязные деньги, и бог весть кто еще.
— Прямо мученик.
— Я не жалуюсь. Я проливал кровь и свою, и чужую. Но не кричу, как они: «Караул, меня ограбили!» Да как тебя не ограбить, дурак, когда правило игры в том, чтобы более способный ограбил менее способного. А теперь говорят, что это незаконно — потому что в выигрыше оказались не они. А будь я в проигрыше, тогда бы все было по закону, по их закону.
— Твоя версия звучит убедительно.
— Какая «версия»! Я тебе говорю о фактах. Ведь если бы я действовал незаконно, они бы уже двадцать раз меня осудили. Попытались, но не смогли. Потому что законы я знаю не хуже их, в том числе и лазейки, которые они для себя оставили. Оставили для себя, а воспользовался ими я. Каких только дел ни пытались они завести против меня — всюду осечка.
— Хорошо, что ты сохранил свою непорочность, — продолжаю восхищаться собеседником.
— Правила и законность определяли они. Их практическое осуществление тоже. Я старался действовать в этих рамках.
— Например?
— Примеров сколько угодно. Каким образом в безденежной стране появилось вдруг такое количество банков?
— Объясни, и я открою еще один.
— Вполне бы мог, но ты опоздал. Потому что даже в такой несчастной стране, как наша, нельзя жульничать до бесконечности.
— А когда можно было, как это делалось?
— Очень просто. Основываешь банк с небольшим капиталом. Чтобы увеличить капитал, основываешь большой банк, например, Болгарский национальный банк, чтобы тот кредитовал тебя. Это называется рефинансирование. Одновременно создаешь предприятия, чтобы перекачивать туда переведенные тебе деньги. А чтобы не сказали, что ты эгоист, заодно оказываешь услуги другим. Они к тебе сами приходят. «Дай, — говорят, — кредит на десять миллионов, и из них ты получишь пятьсот тысяч». Улажено. Был бы только мир.
— А как возвращали кредиты?
— А никак. В том-то и весь фокус. Займы ничем не обеспечены, предприятия становятся банкротами. Что поделаешь — на все воля Божья.
— Однако начнутся судебные процессы…
— А ты слышал, чтобы кого-нибудь осудили? Судебные процессы хороши тем, что могут длиться бесконечно. Обвинят кого-нибудь — его тут же госпитализируют. Человек — существо хрупкое: обострение язвы желудка, почечный криз, цирроз печени, а уж о сердечных болезнях и говорить нечего. И все подкреплено медицинскими справками, и забота о человеке перерастает в заботу о его освобождении, а если понадобится, все заканчивается тем, что он исчезает где-нибудь за границей.
ТТ уже несколько раз тянулся к деревянной шкатулке, но на сей раз все-таки открывает ее, достает сигару «Ромео и Джульетта» и смело закуривает. Густые клубы дыма выходят у него изо рта одновременно с вопросом:
— Зачем меня спрашивать? Ты что, газет не читаешь?
— Тебя послушать, так всех надо в тюрьму посадить.
— Это ты сказал. А как решит общественное мнение — надо ли тебя посадить в тюрьму или оправдать, это зависит от суммы, которую ты пожертвуешь ради спасения своей репутации. Ты занимаешься тихой профессией, и я не удивлюсь, если ты недооцениваешь силу рекламы, а она между тем велика. Известное изречение гласит: «Те, кто сегодня не верит в рекламу, в нача