— Но он выразил мне нечто вроде последней воли…
— Вам? В качестве кого, позвольте спросить?
— Вы, наверное, знаете, что я был его старым другом.
— «Старый друг» — не должность. Насколько мне известно, вы здесь находитесь в своем привычном качестве — в качестве шпиона.
— Не стал бы употреблять именно это слово. Скорее я был прислан для того, чтобы обсудить с Табаковым судьбу его имущества после его смерти.
— О вашей миссии и о ваших длительных попытках зомбировать шефа мне известно все в мельчайших подробностях. Но вам, если вы и в самом деле, как только что сказали, были его старым другом, должно было быть известно, что ваша миссия обречена на провал. Он был абсолютно не внушаем. И если говорить о «последней воле», то, насколько я понимаю, она заключалась в том, чтобы создать фонд его имени ради высокой идеи…
— Понимаю, — киваю. — Не буду больше отнимать у вас время.
— Не хочу быть превратно понятой, — произносит Брунгильда на прощанье. — Я не ставлю вас на одну доску с теми проходимцами, которые вертелись вокруг господина Табакова, желая получить доступ к его деньгам. Я знаю, что вы в вашей миссии руководствовались вполне благородной целью. Но вы сами знаете, что цель цели — рознь.
И мгновение помолчав, словно подыскивая не слишком обидные слова, добавляет:
— Вы сражаетесь за уже погибший мир, герр Боев.
— И как ты будешь жить дальше? — спрашиваю Пешо. — Не собираешься возвращаться на родину?
— Я не хочу возвращаться, товарищ начальник. Я уже говорил.
Разговор происходит в «опеле», где мы сидим в ожидании Марты. Едва услышав радостную новость о квартире, она настояла на том, чтобы мы привезли ее сюда. Она сказала, что хочет обстоятельно осмотреть квартиру уже в новом качестве — в качестве владелицы. Радостное оживление достигает кульминации, когда мы открываем потайную комнатку, а затем и сейф. Я запомнил комбинацию шифра, хотя в тот момент прикидывался рассеянным. Открыв сейф, тактично оставляю Марту в одиночестве — оценить свое наследство — и спускаюсь вниз к Пешо.
— А теперь, когда нет шефа, что ты будешь делать? — спрашиваю парня.
— У меня теперь новый шеф.
И поясняет:
— Криста. Немного вспыльчива для командира, но, в общем, характер у нее не злой. Вы ведь знаете, товарищ начальник, что у каждой женщины есть свое слабое место.
— Ну, раз ты постиг эту истину, я за тебя спокоен.
В этот момент появляется Марта. Вопреки моим ожиданиям — с пустыми руками.
— Я решила ничего не забирать. Здесь надежнее.
— Ты сообразительная, — признаю. — Я не гожусь в охранники. Особенно после того, как эти ребята подшутили надо мной.
— Я их не боюсь, — отвечает она. — Они уже испарились. Боюсь только, что и ты испаришься.
Телефонный разговор с Карлом Вебером вселяет надежду. Журналист проявляет горячий интерес к материалу, о котором я ему намекаю, и соглашается, что будет лучше, если наша встреча состоится не в редакции. В тот же вечер мы встречаемся с журналистом в его квартире.
Квартирка находится на мансардном этаже, но обставлена не без кокетства. На всем лежит печать педантичного внимания старого холостяка, желающего видеть свое гнездышко для свиданий с молоденькими сослуживицами уютным.
— Я не поклонник сослуживиц, — отрицательно качает головой Вебер в ответ на мою грубую шутку, которую позволяю себе только ради того, чтобы проверить его реакцию. — Вы человек более зрелый и, вероятно, более опытный, но лично я нахожу умных женщин либо непривлекательными, либо самовлюбленными.
Садимся — он на диван, я в кресло, обитое тканью веселой расцветки. Хозяин методично набивает трубку; эта вонючая трубка с вонючим же табаком — его единственная вредная привычка, которую я замечаю у него. Раскуривая трубку, он, как пыхтящий паровоз, несколько раз втягивает — выдыхает дым и, наконец, спрашивает:
— Что интересного вы принесли?
— Думаю, материал действительно интересный — как основа для дальнейшего использования.
— В таком случае сварим себе по чашке хорошего кофе.
Три часа спустя в комнате стоит такой дым, что время от времени мы попеременно вглядываемся сквозь него, желая убедиться, на месте ли все еще собеседник. Позади уже пять или шесть больших чашек кофе, а также три или четыре графинчика яблочного сока. Что же касается количества произнесенных слов, то оно не поддается подсчету.
— Но это ведь по-настоящему фантастический материал! — несколько раз с воодушевлением повторяет Вебер. — Такой колоссальный грабеж общегосударственного масштаба! Это просто неслыханно!
— Боюсь, в силу этого вашу статью могут не опубликовать.
— Не беспокойтесь. Австрия — свободная страна, и моя газета — независимая газета.
— Кроме того, есть опасность, что ваша статья может быть ложно истолкована на фоне все более нагнетаемой вашей печатью ксенофобии. Дескать, еще одна попытка оклеветать несчастных болгар, причиной чего — ненависть к иностранцам.
— Такой опасности нет, — категорически возражает журналист. — Перед языком фактов все замолчат, а факты у вас непреложные.
И в очередной раз набив трубку с намерением отравить воздух в квартире до крайних пределов, замечает:
— Я знаю, что вас гложет сомнение, не вооружите ли вы этим материалом своих противников. Я понимаю вашу позицию, хотя вы ее и не озвучивали. Хочу вас успокоить и в этом отношении. Моя статья будет написана в соответствии с моими личными взглядами. А они заключаются в том, что свободное общество невозможно построить преступными средствами и что с помощью бандитизма и коррупции демократии не добиться.
— И еще одно, — говорю уже у двери. — Я не хочу, чтобы документы получили широкую огласку до публикации, а также чтобы раскрывался их источник.
— И в этом отношении будьте спокойны. Я достаточно времени работал с документами, чтобы разобраться, точен ли перевод и идентичны ли копии оригиналам. В конце концов, мы оба одинаково рискуем. И будьте уверены: я вас не выдам.
Статья Вебера появляется неделю спустя. Начало вынесено на первую полосу под заголовком, набранным крупным кеглем: «Болгария — Колоссальное ограбление». Стиль изложения выдержан в обычном для Вебера резко наступательном стиле, но важно, что статья изобилует конкретными фактами — событиями, датами, цифрами и именами. Весь механизм чудовищного преступления раскрыт с такой убедительностью, что оспорить изложенное трудно. Уже на следующий день краткий пересказ статьи из «Ди Прессе» перепечатывается и другими ведущими западными газетами. Все говорит за то, что вокруг аферы поднимется еще больший шум, поскольку статья Вебера — только первая из запланированной серии.
Для западной публики эта сенсация — всего лишь одна из многих других, которые являются непременным блюдом в духовном меню западного общества. Но в Болгарии эта журналистская бомба, несомненно, произведет грандиозный эффект. Правда, я не уверен, что последствия этого взрыва не окажутся для меня фатальными.
Через два дня после публикации спускаюсь в подземный переход, где в определенные дни у меня происходят встречи с представителями Центра. Сегодня именно такой день, и я не хочу, чтобы там решили, будто я сбежал. Как и ожидалось, меня встречает все тот же знакомый тип.
— Что-то ты стал избегать меня, — замечает он, когда мы поднимаемся на поверхность.
— Такова игра.
— Будешь объясняться в другом месте. Тебе предписано немедленно вернуться в страну.
— Что значит «немедленно»?
— Немедленно значит немедленно.
— У меня остались неотложные дела.
— Будешь объясняться в другом месте. Дальше пойдешь один.
И сворачивает в первый же переулок.
Мысль о том, возвращаться или не возвращаться, уже давно, как назойливая муха, жужжит у меня в голове. Принятие решения откладывать больше нельзя. Хотя решение это не из разряда тех, которые связаны с планами относительно летнего отдыха. В сущности, вокруг меня все нормальные люди заняты именно этим вопросом, так как скоро весна, за ней — лето. Но я не отношусь к нормальным людям, поскольку моя профессия, как когда-то сказала Марта, не для нормальных людей.
Ничто не мешает мне остаться здесь. Именно это и пытается внушить мне Марта, которая, вполне успокоившись в отношении своего будущего, задумалась теперь о моем.
— Зачем тебе возвращаться в Болгарию? — спрашивает она. — Кого ты там оставил? Мать или отца?
— Я же говорил, что они давно умерли.
— Так, может, зазнобу?
— Не смейся.
— Оставайся со мной, будешь меня охранять.
— Для этого у тебя есть Черч.
— Да. Бедный песик. Все никак не может забыть хозяина.
Черч нашел удобное место в углу кухни, свернулся на коврике и спит. Но сон у него, видно, тревожный, потому что время от времени он всхлипывает.
— Не горюй, браток, — говорю ему. — Все там будем. Не удивлюсь, если когда-нибудь отправимся туда вместе.
Бульдог слегка помахивает коротким хвостом в знак того, что не возражает.
Дважды вижусь с Пешо. Он помогает Марте перевозить вещи из квартиры.
— Не правильнее ли было бы перевозить вещи в обратном направлении? — спрашиваю ее от нечего делать.
— Ни за что на свете не соглашусь там жить. Все в той квартире напоминает мне о Табакове. А я — не Черч.
— Пешо, — обращаюсь к водителю. — Если больше не увидимся, будем писать друг другу. И не связывайся больше ни с теми, ни с этими.
— Вы правы, товарищ начальник. Я тоже так думаю. Только, сами знаете — жизнь сложная штука.
Уверен, что он уже получил новое задание. На сей раз, вероятно, в моей прежней роли, но в его случае — при доброй Брунгильде.
А продолжения журналистского расследования, обещанного мне Вебером и анонсированного им в газете, все так и нет. Звоню журналисту, чтобы услышать: это, мол, не телефонный разговор, возникли, мол, кое-какие технические трудности, но все уладится, и, вообще, проявите, мол, побольше терпения и всего вам, дескать, самого лучшего.