обираясь переправляться последним. С ним были Лортиг и Риварес: первый присматривал за беспокойными мулами, а второй переводил туземцам приказания полковника. Оглянувшись, Рене увидел, как все трое спускались к воде, — Дюпре на белом муле, Лортиг на темно-сером и Риварес на гнедом — том самом норовистом муле с белой ногой, который сбросил в воду теодолит.
— Не задерживайтесь, Мартель! — крикнул Маршан. — Поехали в тень, на таком солнце быть вредно.
Но только они начали взбираться на высокий берег, как позади раздались крики и поднялась суматоха. Мул Рене, испугавшись, метнулся в сторону.
— Эге! — воскликнул Маршан. — Там что-то случилось! Когда Рене справился наконец со своим мулом, он увидел, как мимо него пронесся гнедой мул, уже без всадника. На том берегу виднелись две человеческие фигуры, но Рене их не заметил: он смотрел на мула с белой ногой и пустым седлом.
— Маршан! — закричал Штегер, подбегая к ним. — Сюда, быстрей! С Лортигом несчастье!
Ледяной обруч, стиснувший сердце Рене, распался. Перед глазами пошли круги. Всего только Лортиг… Взглянув на тот берег, он увидел около воды две фигуры и, сразу прийдя в себя, последовал за Маршаном.
Все уже спешились. Лортнг лежал на берегу с закрытыми глазами. С его одежды ручейками сбегала вода. Бертильон и де Винь держали над ним свои куртки, загораживая его от жгучих лучей солнца. Маршан, опустившись на колени, расстегивал на нем рубашку.
Подъезжая, Рене услышал:
— Ничего страшного. Его просто оглушило. Через несколько минут Лортиг пришел в себя и стал осыпать проклятиями гнедого мула. По его настоянию Риварес, который не мог справиться с этим беспокойным животным, поменялся с ним мулами, но на середине реки гнедой сбросил Лортига в воду. Гасконец остался цел и невредим, но был так взбешен, что Бертильон начал над ним подтрунивать:
— А мы уже собрались было вас оплакивать. Жаль, не видели вы этого зрелища. Мартель подъехал белый как полотно.
— Он, наверно, спутал вас с теодолитом, — сказал Маршан.
Рене был поражен: уж не догадывается ли Маршан об этой чертовщине, которая с ним творится?
«Всего только Лортиг…» Если бы тонул его родной брат, он и тогда подумал бы: «Всего только Анри». Как оборвалось у него сердце — как будто гибель грозила Маргарите. Неужели этот подозрительный авантюрист ему так же дорог, как любимая сестра?
Уж не теряет ли он рассудок? Не появляются ли у него навязчивые идеи? Какое ему дело до Ривареса? Почему он думает о нем днем и ночью? И знает ли Риварес, какую власть он имеет над всеми его помыслами? Может быть, он делает это намеренно? Порабощает его волю с определенной целью? Может быть…
Что за вздор!
Воспитание, которое он получил в английской привилегированной школе, не подготовило его к подобным трудностям. Окончив ее, он далеко не постиг всего, что бывает в жизни, но, во всяком случае, твердо знал, чего не бывает и быть не может. Все эти россказни о порабощении воли одного человека другим — ерунда и бабушкины сказки. Рене храбро уверял себя, что никакого наваждения нет… однако оно продолжало отравлять ему существование.
Если он следил за Риваресом, то и Риварес следил за ним. Рене вдруг начинал чувствовать, что на него смотрят, и, украдкой оглянувшись на переводчика, каждый раз видел эти неотступно преследующие его глаза, которые, казалось, обжигали, — такое в них было мучительное напряжение. Иногда Рене чудилось, что Риварес хочет о чем-то поговорить с ним. Эта мысль приводила его в такой ужас, что он всячески избегал оставаться с ним наедине. Натянутость и враждебность его обращения с Риваресом замечали даже менее наблюдательные люди, чем Маршан. В разговоре со «щенками» Гийоме как-то сказал, что хоть Мартель и отказался от частицы «де» перед своей фамилией и притворяется, что презирает дворянские привилегии, но все-таки нередко ведет себя как самый надутый аристократ.
— Посмотрите, как он третирует Ривареса. Английский милорд, да и только!
Миновав труднопроходимые болота, экспедиция вышла на открытую холмистую равнину, орошаемую полноводной рекой и изобилующую дичью. Установилась великолепная погода, с гор дул прохладный ветерок, и, к восторгу молодежи, Дюпре объявил, что на следующий день состоится большая охота.
Утром все проснулись в прекрасном настроении. За завтраком и позже, укладывая рюкзаки, молодежь смеялась и перекидывалась шутками. Даже Маршан приободрился. Рене болтал вместе со всеми, но взгляд его то и дело возвращался к Риваресу.
«У него такой вид, — думал Рене, глядя на изможденное, но улыбающееся лицо переводчика, — словно он посмеется-посмеется, да и пустит себе пулю в лоб».
— Наши носильщики тоже, видно, веселятся, — заметил Штегер, когда снаружи раздался взрыв пронзительного хохота. — Интересно, чем это они забавляются?
— Скорее всего чем-нибудь малопривлекательным, — отозвался Бертильон. — Вчера, например, они устроили бой тарантулов и подбадривали их колючками.
— Ну, это все-таки лучше, чем петушиные бои. Бертильон вздрогнул от отвращения. Хотя он изо всех сил старался изображать видавшего виды циника, эта роль не всегда ему удавалась.
— Брр, уж эти петушиные бои в Кито! Привязывать петухам ножи к шпорам! Ну и изуверы же здешние метисы.
— Но ведь все англичане обожают петушиные бои и бокс, не так ли, Мартель? — спросил де Винь.
— Насколько мне известно, не все, — ответил Рене. — Никто не видел моего патронташа?
Ему хотелось поскорее замять разговор о развлечениях метисов в Кито. Лортиг подмигнул де Виню, и тог продолжал с невинно-удивленным видом:
— Неужели вы в Англии ни разу не видели бокса? Я слышал, что там бокс бывает каждое воскресенье, после церковной службы.
— В самом деле? — ласково спросил Рене. У де Виня побагровели уши, и он сразу сник. Гийоме потянулся так, что хрустнули суставы, зевнул и заметил:
— Что до меня, то я бы не прочь посмотреть английский бокс, больше в Англии и смотреть-то нечего.
— Само собой, — проворчал Маршан.
— Очень уж сентиментальный народ теперь пошел, — продолжал Гийоме. — Если так будет продолжаться, то через одно-два поколения мы выродимся в законченных слюнтяев. По-моему, мужчины должны и развлекаться по-мужски. Мне, например, очень жаль, что мы не попали в Кито на пасху и не увидели боя быков, устроенного хозяином бродячего цирка. Я слышал, что это стоило посмотреть.
У Рене перехватило дыхание — он не смел взглянуть на Ривареса; потом украдкой бросил на него быстрый взгляд из-за рюкзака: Риварес зашнуровывал башмак, и лица его не было видно.
— Я себя слюнтяем не считаю, — вспыхнул Бертильон, — но, на мой взгляд, бой быков — зрелище отвратительное. Смотреть, как бык выпускает внутренности из лошадей, которым завязали глаза, — это, по-вашему, мужское развлечение?
— К тому же — добавил Лортиг, — для настоящего боя быков здешняя публика слишком труслива. Я слышал, что бедное животное просто бессмысленно дразнят — выкручивают ему хвост, оглушают хлопушками. Вам, наверно, приходилось это видеть, Риварес?
Темноволосая голова переводчика еще ниже склонилась над ботинком.
— Да, — тихо ответил он. — В-весьма характерное зрелище.
— Вот-вот, — подхватил Гийоме. — Испанцы любят яркие зрелища, как и все благородные нации. Вот, например, в Генте, когда я еще был мальчишкой, мы устраивали крысиные бои. Великолепная штука, скажу я вам! Лучше крысы никто не дерется — уж как вцепится зубами, так и не отпускает, пока не издохнет. Только всего и нужно, что зажечь спичку и…
— Довольно, господин Гийоме! — ледяным тоном прервал его Маршал.
Невольно взглянув на доктора, Рене увидел, что Маршан смотрит не на Гийоме, а на пепельно-серое лицо переводчика.
— На сегодня о крысах хватит. Готовы, мальчики? Пора двигаться.
— Скажите пожалуйста, какие мы нежные, — оскорблено проговорил Гийоме.
— Да, удивительно, — заметил Риварес с тихим смешком, от которого у Рене мороз пробежал по коже. — Но ничего, г-господин Гийоме, есть животные и покрупнее к-крыс, которые не разожмут зубов до последнего вздоха, если сзади д-держать зажженную спичку.
Рене завязал рюкзак и встал. Нужно хоть немного отдохнуть от всего этого, иначе он скоро не сможет ни работать, ни держать себя в руках.
— Если вы разрешите, полковник, — сказал он, беря ружье и пороховницу, — я не пойду с вами. Я давно уже собирался нанести на карту течение реки, и сегодня как раз подходящий день.
— На вашем месте я не рискнул бы заходить далеко, — заметил Лортиг. — Здесь, по-моему, должны водиться змеи и крупные хищники.
— Если вы твердо решили заняться этим сегодня — сказал полковник, — вам лучше на всякий случай взять кого-нибудь с собой.
— Спасибо, но это совершенно излишне — я не пойду далеко. Все, что меня интересует, можно определить, не уходя дальше чем на полмили от лагеря. Я просто выберу место для наблюдений, а потом вернусь за носильщиками и инструментами. Мне не хочется лишать кого-либо возможности поохотиться; а сам я, как вы знаете, охотой не увлекаюсь.
Риварес, который все еще зашнуровывал ботинки, поднял голову.
— Если вам нужна помощь, господин Мартель, я с удовольствием останусь.
— Очень вам благодарен, — холодно ответил Рене, — но я предпочитаю работать в одиночестве.
Чтобы положить конец уговорам, он надел сомбреро и вышел из палатки. Оказавшись один среди кустов, осыпанных душистыми цветами, он посмотрел вокруг и вздохнул с облегчением. Здесь по крайней мере ему не придется видеть, как Ривареса сначала коробит от шуток Гийоме и как через секунду он делает вид, что ему очень смешно.
Именно это его и мучило. Если бы Риваресу действительно нравились грубость и непристойности, все было бы очень просто. Но видеть, как тонкая натура подделывается под низменную, сознательно старается притупить в себе все лучшее, заискивает перед этим злобным, растленным существом, оскверняя свои прекрасные губы…
— Ну зачем он притворяется! — горестно вырвалось у Рене. — Если б он только не притворялся!