Феликс не успел встретиться с Рене до банкета. Когда Рене вошел в зал, ему сразу бросился в глаза оживленный кружок гостей, заслонявших того, кто находился в середине. Гийоме небрежно кивнув, подошел к Рене и с ядовитой усмешкой взглянул на веселую группку.
— Кажется, наш друг захватил все наши лавры. Я бы не сказал, что это очень красиво, а?
Кружок распался, и Рене увидел в центре черную голову Феликса. Он смерил бельгийца взглядом.
— Говорить гадости о том, кто спас вам жизнь? Вы правы, это не очень красиво, но когда человек спасает многих, то среди них может оказаться и несколько мелких душонок.
Он повернулся спиной к онемевшему Гийоме и пошел через зал, задерживаясь то здесь, то там, чтобы обменяться приветствиями с приятелями и однокурсниками. Из толпы, окружавшей Феликса, раздался новый взрыв смеха. Сердце Рене сжалось. Глупо, конечно, обращать внимание на карканье Маршана; все это, конечно, чепуха. Но ведь душой общества Феликс бывал, лишь когда случалось что-нибудь неладное.
Обед тянулся томительно долго. Рене не спускал глаз с Феликса. Тот сидел от него довольно далеко, и они лишь кивнули друг другу через стол, но лихорадочно блестевшие глаза, заикающаяся речь и неиссякаемый поток острот сказали ему много. После обеда начались речи — скучные, высокопарные, серьезные, шутливые, хвалебные. В них то и дело упоминалась работа экспедиции Дюпре и приключения ее участников, так как этот банкет был первым после возвращения их на родину. Дюпре торжественно поблагодарил собравшихся. Маршан со скучающим видом сказал после него несколько общепринятых фраз.
Среди рукоплесканий и смеха поднялся Феликс. Он был самым популярным членом экспедиции, и всем хотелось его послушать. Его речь вызвала взрыв веселья и гром аплодисментов. Рене все происходящее казалось отвратительным. Этот человек из искр, льда и жести не был Феликсом, и даже если это была маска, Феликсу следовало бы выбрать другую.
Гости уже начинали расходиться, когда им наконец представилась возможность поговорить друг с другом; и первое, что сказал Феликс было:
— Как здоровье вашей сестры?
— Все так же. Бонне по-прежнему полон надежд. Не могу сказать того же о себе.
— А она?
— Она старается поддержать в нас бодрость.
— Вы уезжаете завтра?
— Да, я хотел отправиться утром; но раз вы здесь, я поеду вечерним дилижансом, если вы, конечно, сможете уделить мне завтра немного времени. Мне бы хотелось кое о чем поговорить с вами.
Феликс почему-то заколебался.
— В таком случае, может быть, вы заглянете ко мне завтра утром? Я не уверен, что смогу прийти к вам.
— Очень хорошо. Мне давно уже хотелось взглянуть на вашу коллекцию. Я приду часов в двенадцать, только… — Рене умолк.
— Да?
— Случилось что-нибудь неприятное? Феликс поднял брови.
— Со мной? Нет, со мной теперь ничего неприятного не случается.
Тем не менее, приехав в полдень к Феликсу, Рене был готов к самому худшему.
— Что происходило с вами вчера вечером? — спросил он, внезапно оторвавшись от созерцания развешанных на стене стрел, палиц и духовых трубок.
— Со мной?
— Да, с вами. Я был в ужасе, видя, как вы изощряетесь. Знаете, мне даже показалось на минуту, что у вас опять начинается приступ.
— Мне тоже так показалось, — тихо ответил Феликс.
— Феликс? Неужели…
— Нет, нет, кажется все обошлось. Я попал в пути под дождь, насквозь промок и несколько часов не мог обсушиться. Вчера перед вашим приходом я рассказал об этом Маршану, и он поднял такую панику, что совсем меня перепугал. Он считает, что достаточно одной серьезной простуды, и все может возобновиться. Я не хотел, чтобы вы об этом узнали.
— А Леру вы показывались?
— Я только что получил от него записку. Он пишет, что вчера поздно вечером к нему заходил Маршан и сегодня утром он ко мне заглянет. Смешно, право, как они оба любят поднимать шум из-за пустяков. Волноваться-то ведь совсем нечего… Все бы давно уже началось…
— Вы уверены?
— Я уверен, что я жалкий трус, а Маршану лучше бы помолчать, — свирепо отрезал Феликс.
— Феликс! Почему же вы не сказали мне вчера?
— Зачем? Чтобы вы отправились ко мне домой и провели перед поездкой в-веселенькую ночку, шагая по комнате? Из-за того что я трус, вы должны лишаться сна? Вот и Леру, это его звонок. Только бы он сдержал свои чувства. Эти доктора до смешного мягкосердечны. Казалось бы, они-то уж достаточно всего нагляделись и могли привыкнуть… Здравствуйте, доктор! Как только Маршану не стыдно б-беспокоить вас по пустякам! Уверяю вас, я здоров как бык. Нет. Рене, не уходите.
Тщательно осмотрев и расспросив Феликса, Леру уселся в кресло и, победоносно улыбаясь, оглядел друзей.
— Великолепно! Ни одного зловещего симптома. Промокни вы так год назад, последствия наверняка были бы серьезными. Позвольте, сколько же времени прошло с последнего сильного приступа? Года три? Ответил Рене:
— Последний тяжелый приступ был три с половиной года тому назад. После него было несколько легких приступов, но с тех пор как мы уехали с Амазонки — ни одного.
— Мне кажется, — сказал Леру, — я могу с уверенностью сказать, что болезнь прошла.
Феликс молча взял сигару и стал вертеть ее между пальцами.
— Так вы считаете, что он уже совершенно вне опасности? — спросил Рене. — И приступы никогда больше не повторятся?
— Если только что-нибудь не вызовет болезнь снова. Здоровье его никогда уж не будет особенно крепким. Имейте в виду, — резко повернулся он к Феликсу, — экспедиции в тропики и сражения вам противопоказаны. А в остальном, если исключить кораблекрушение, — вы в такой же безопасности, как и все мы. Будьте благоразумны и не подвергайте свой организм новым встряскам. В целом, я думаю, можно считать вас излечившимся.
Феликс сунул сигару в рот и медленно закурил с видом человека, которому рассказали что-то очень смешное.
— Н-неужели? До чего же любит пошутить над нами господь бог! Всегда чем-нибудь удивит! А это что-то совсем новенькое, — все другое, наверное, н-немного п-приелось. Премного вам благодарен. Действительно, нельзя меня не поздравить, не так ли? Да, да. Я знаю, что вы страшно заняты, доктор. Не смею вас больше задерживать!
Едва за доктором захлопнулась дверь, Риварес в бешенстве повернулся к Рене. Внезапно его начало трясти.
— А, чтоб вас, Рене… Уходите! Оставьте меня хоть на минуту… Черт бы побрал Леру и его поздравления!
Необычайным напряжением воли он взял себя в руки и стал сыпать словами:
— Вы помните, Рене, как в долине Пастасы Маршан внушал мне, что для спасения души полезно кричать, когда дела обстоят плохо? Но всякий совет можно дополнить. Вот сейчас я поднимаю немыслимый шум, когда знаю, что все в порядке. Не совсем логично, не правда ли?
На губах Рене появилась чуть заметная улыбка. Он понял, что в эту минуту лучшим доказательством дружбы будет какая-нибудь длинная тирада.
— Мне редко выпадает честь понимать ваши действия, — сказал он, — но однажды я свалял страшного' дурака, потому что то, чего я боялся, не случилось. И как ни странно, я испытывал не чувство облегчения, а досаду: меня бесило, что я целый день набирался храбрости, а она мне так и не понадобилась.
Рене не объяснил, чего именно он боялся, и Феликс, уже вполне овладевший собой, бросив взгляд на Рене, подумал: «Что-нибудь с его сестричкой. Интересно, что чувствуешь, когда тебя так любят?»
Реие заговорил, оборвав его размышления:
— Между прочим, вам не кажется, что вы были жестоки с беднягой Леру?
— С Леру? Что вы имеете в виду?
— Да вы просто огорошили его своим богохульством, а ведь вам известно, как много значат для него всякие условности.
— Мне хотелось отделаться от него.
— Я знаю. Но все равно, не надо говорить такие вещи людям, которые их не понимают. Кто знает вас ближе, тот быстро к ним привыкает, но вначале меня это тоже огорчало.
— Вас? Пожалуй. Вы же питали ко мне слабость.
— А Леру. по словам Маршана, вас чуть ли не боготворит. Неужели для вас это новость? Несмотря на весь ваш ум, вы порой бываете удивительно недогадливы.
— Да я с ним едва знаком! Только лечусь у него.
— Что из того… Вряд ли вы очень коротко знакомы с вашей квартирной хозяйкой, но мне рассказывали, что она горько плакала, когда вы уехали в Лондон. А ее сынишка, который чистит вам ботинки, бережет монетку, полученную от вас в Новый год, и не хочет ее тратить. А как по-вашему, почему в кафе Преньи меня обслуживают лучше других? Да потому, что кельнеры обожают вас, а Бертильону вздумалось сказать им, что я ваш друг.
— Все это глупости, Рене. Никто из них ни разу не дал мне понять…
— Еще бы! Они вас слишком боятся. И все же у вас не меньше поклонников, чем у… Феликс расхохотался.
— «О боже! Твой единственный шут!» Сейчас я многим нравлюсь — оттого лишь, что я корчу из себя шута и всех развлекаю. Стань я на минуту самим собой, и все обратятся против меня.
— Все? Маршан, например?
— Маршан хорош, когда не кладет тебя под микроскоп. Оказывается, вивисекторы вне стен своей лаборатории народ очень добрый. Но в большинстве своем люди относятся к тебе хорошо, лишь когда ты не доверяешь им и не показываешь, что тебе больно.
— Ну, Маршан-то, положим, видел всего этого предостаточно.
— Не надо! Что-то я сегодня места себе не нахожу… Неужели она действительно прошла навсегда? Подумать только — навсегда! А вдруг он ошибся? Что же мне тогда делать? Придется положить этому конец. Я больше не выдержу… Однако, Рене, вам надо успеть к вечернему дилижансу. И захватите для вашей сестры куст роз, он дожидается вас на станции.
— Когда же вы успели достать цветы?
— Я послал за ними сегодня утром. В магазине не нашлось тех темно-красных бархатных роз, которые, вы говорили, она так любит. Пришлось взять белые.
Рене внес розы в комнату Маргариты и развернул корзину. — Девушка, ревниво наблюдавшая за ним, подумала: «Будь эти цветы от кого-нибудь другого, Рене не трогал бы их таи осторожно».