– Я бы только дал другое освещение, – сказал он, помолчав немного. – Чтобы лучше выделить лепку лица. И я бы постарался, чтобы вся масса волос попала в кадр.
– Вот уж нипочем бы не стала менять освещение! – воскликнула миссис Макки. – По-моему, это как раз…
– Ш-шш! – одернул ее муж, и мы снова сосредоточились на своем объекте, но тут Том Бьюкенен, шумно зевнув, поднялся на ноги.
– Вы бы лучше выпили чего-нибудь, почтенные супруги, – сказал он. – Миртл, добавь льда и содовой, пока все тут у тебя не заснули.
– Я уже приказала мальчишке насчет льда. – Миртл приподняла брови в знак своего возмущения нерадивостью черни. – Это такая публика! За ними просто нужно ходить следом.
Она взглянула на меня и ни с того ни с сего засмеялась. Потом схватила щенка, восторженно чмокнула его и вышла на кухню с таким видом, словно дюжина поваров ожидала там ее распоряжений.
– У меня на Лонг-Айленде кое-что неплохо получилось, – с апломбом произнес мистер Макки.
Том недоуменно воззрился на него.
– Две вещи даже висят у нас дома.
– Какие вещи? – спросил Том.
– Два этюда. Один я назвал «Мыс Монток. Чайки», а другой – «Мыс Монток. Море».
Рыжая Кэтрин уселась на диван рядом со мной.
– А вы тоже живете на Лонг-Айленде? – спросила она.
– Я живу в Уэст-Эгге.
– Да ну? Я там как-то раз была, с месяц тому назад. У некоего Гэтсби. Вы его не знаете?
– Он мой сосед.
– Говорят, он не то племянник, не то двоюродный брат кайзера Вильгельма. Вот откуда у него столько денег.
Этим увлекательным сообщениям о моем соседе помешала миссис Макки, которая вдруг воскликнула, указывая на Кэтрин:
– Честер, а ведь с ней бы у тебя тоже что-нибудь получилось!
Но мистер Макки только рассеянно кивнул и снова повернулся к Тому:
– Я бы охотно поработал еще на Лонг-Айленде, если бы представился случай. Мне бы только с чего-то начать, а там уже обойдусь без помощи.
– Обратитесь к Миртл, – хохотнув, сказал Том; миссис Уилсон в эту минуту входила с подносом. – Она вам напишет рекомендательное письмо – напишешь, Миртл?
– Какое письмо? – Она явно была озадачена.
– Рекомендательное письмо к твоему мужу, пусть мистер Макки сделает с него несколько этюдов. – Он пошевелил губами, придумывая: – «Джордж Б. Уилсон у бензоколонки» или что-нибудь в этом роде.
Кэтрин придвинулась ближе и шепнула мне на ухо:
– Она так же ненавидит своего мужа, как Том – свою жену.
– Да что вы!
– Просто не-на-видит! – Она посмотрела сперва на Миртл, потом на Тома. – А я так считаю – зачем жить с человеком, которого ненавидишь? Добились бы каждый развода и потом поженились бы. Я бы по крайней мере так поступила на их месте.
– Значит, она совсем не любит Уилсона?
Ответ меня ошарашил. Ответила сама Миртл, услыхавшая мой вопрос, ответила резко и цинично.
– Вот видите, – торжествующе сказала Кэтрин и потом снова перешла на полушепот: – Все дело в его жене. Она католичка, а католики не признают развода.
Дэзи вовсе не была католичкой, и я подивился хитроумию этой лжи.
– Когда они все-таки поженятся, – продолжала Кэтрин, – они уедут на Запад и там поживут, пока уляжется шум.
– Уж тогда лучше уехать в Европу.
– Ах, вы поклонник Европы? – неожиданно громко воскликнула Кэтрин. – Я совсем недавно вернулась из Монте-Карло.
– Вот как?
– Да, в прошлом году. Ездила вдвоем с подругой.
– И долго пробыли?
– Нет, мы только съездили в Монте-Карло и обратно. Через Марсель. У нас было с собой больше тысячи двухсот долларов, но за два дня в частных игорных залах нас обчистили до нитки. Как мы только домой добрались – даже вспомнить страшно. Господи, до чего ж я возненавидела этот город!
На миг предвечернее небо в окне засинело медвяной лазурью Средиземного моря, но пронзительный голос миссис Макки тут же возвратил меня в тесную гостиную.
– Я сама чуть не совершила такую ошибку, – во всеуслышание объявила она. – Чуть было не вышла за ничтожного человечка, который несколько лет ходил за мной как тень. А ведь знала, что он меня не стоит. И все мне говорили: «Люсиль, этот человек тебя не стоит!» Но, не повстречайся я с Честером, он бы меня в конце концов уломал.
– Да, но послушайте, – сказала Миртл Уилсон, качая головой, – все ж таки вы за него не вышли.
– Как видите.
– А я вышла, – многозначительно сказала Миртл. – Вот в чем разница между вашим случаем и моим.
– А зачем было выходить, Миртл? – спросила Кэтрин. – Никто тебя, кажется, не неволил.
Миртл не сразу ответила.
– Я за него вышла, потому что думала, что он джентльмен, – сказала она наконец. – Думала, он человек воспитанный, а на самом деле он мне и в подметки не годился.
– Ты же по нему с ума сходила когда-то, – заметила Кэтрин.
– Я сходила по нему с ума? – возмутилась Миртл. – Кто это тебе сказал? Я не больше сходила с ума по нему, чем вот по этому господину.
Она ткнула пальцем в меня, и все посмотрели на меня с укоризной. Я постарался выразить всем своим видом, что ничуть не претендую на ее чувства.
– Вот когда я действительно с ума спятила, это когда вышла за него замуж. Но я сразу поняла свою ошибку. Он взял у приятеля костюм, чтобы надеть на свадьбу, а мне про это и не заикнулся. Через несколько дней – его как раз не было дома – приятель приходит и просит вернуть костюм. «Вот как, это ваш костюм? – говорю я. – Первый раз слышу». Но костюм все-таки отдала, а потом бросилась на постель и ревмя ревела до самой ночи.
– Ей правда нужно уйти от него, – снова зашептала мне Кэтрин. – Одиннадцать лет они так и живут над этим гаражом. А у нее даже ни одного дружка не было до Тома.
Бутылка виски – уже вторая за этот вечер – переходила из рук в руки; только Кэтрин не проявляла к ней интереса, уверяя, что ей «и так весело». Том вызвал швейцара и послал его за какими-то знаменитыми сандвичами, которые могли заменить целый ужин. Я то и дело порывался уйти; мягкие сумерки манили меня, и хотелось прогуляться пешком до парка, но всякий раз я оказывался втянутым в очередной оголтелый спор, точно веревками привязывавший меня к креслу. А быть может, в это самое время какой-нибудь случайный прохожий смотрел с темнеющей улицы в вышину, на наши освещенные окна, и думал о том, какие человеческие тайны прячутся за их желтыми квадратами. И мне казалось, что я вижу этого прохожего, его поднятую голову, задумчивое лицо. Я был здесь, но я был и там тоже, завороженный и в то же время испуганный бесконечным разнообразием жизни.
Миртл поставила себе кресло рядом со мной, и вместе с теплым дыханием на меня вдруг полился рассказ о ее первой встрече с Томом.
– Мы сидели в вагоне друг против друга, на боковых местах у выхода, которые всегда занимают в последнюю очередь. Я ехала в Нью-Йорк к сестре и должна была у нее ночевать. Том был во фраке, в лаковых туфлях, я просто глаз не могла от него отвести, но как только встречусь с ним взглядом, сейчас же делаю вид, будто рассматриваю рекламный плакат у него над головой. Когда стали выходить из вагона, он очутился рядом со мной и так прижался крахмальной грудью к моему плечу, что я пригрозила позвать полицейского, да он мне, конечно, не поверил. Я была сама не своя, – когда он меня подсаживал в машину, я даже не очень-то разбирала, такси это или вагон метро. А в голове одна мысль: «Живешь ведь только раз, только раз».
Она оглянулась на миссис Макки, и вся комната зазвенела ее деланным смехом.
– Ах, моя милая, – воскликнула она. – Я вам подарю это платье, когда совсем перестану его носить. Завтра я куплю себе новое. Нужно мне составить список всех дел, которые я должна сделать завтра. Массаж, потом парикмахер, потом еще надо купить ошейник для собачки, и такую маленькую пепельницу с пружинкой, они мне ужасно нравятся, и венок с черным шелковым бантом мамочке на могилку, из таких цветов, что все лето не вянут. Непременно нужно все это записать, чтобы я ничего не забыла.
Было девять часов – но почти сейчас же я снова посмотрел на часы, и оказалось, что уже десять. Мистер Макки спал в кресле, раздвинув колени и положив на них сжатые кулаки, точно важный деятель, позирующий перед объективом. Я достал носовой платок и стер с его щеки засохшую мыльную пену, которая мне весь вечер не давала покоя.
Щенок сидел на столе, моргал слепыми глазами в табачном дыму и время от времени принимался тихонько скулить. Какие-то люди появлялись, исчезали, сговаривались идти куда-то, теряли друг друга, искали и снова находили на расстоянии двух шагов. Уже около полуночи я услышал сердитые голоса Тома Бьюкенена и миссис Уилсон; они стояли друг против друга и запальчиво спорили о том, имеет ли право миссис Уилсон произносить имя Дэзи.
– Дэзи! Дэзи! Дэзи! – выкрикивала миссис Уилсон. – Вот хочу и буду повторять, пока не надоест. Дэзи! Дэ…
Том сделал короткое, точно рассчитанное движение и ребром ладони разбил ей нос.
Потом были окровавленные полотенца на полу ванной, негодующие возгласы женщин и надсадный, долгий крик боли, вырывавшийся из общего шума. Мистер Макки очнулся от сна, встал и в каком-то оцепенении направился к двери. На полдороге он обернулся и с минуту созерцал всю сцену: сдвинутая мебель, там же суетятся его жена и Кэтрин, браня и утешая, хватаясь то за одно, то за другое в попытках оказать помощь; а на диване лежит истекающая кровью жертва и судорожно старается прикрыть номером «Таун Тэттл» гобеленовый Версаль. Затем мистер Макки повернулся и продолжил свой путь к двери. Схватив свою шляпу с канделябра, я вышел вслед за ним.
– Давайте как-нибудь позавтракаем вместе, – предложил он, когда мы, вздыхая и охая, ехали на лифте вниз.
– А где?
– Где хотите.
– Оставьте в покое рычаг, – рявкнул лифтер.
– Прошу прощения, – с достоинством произнес мистер Макки. – Я не заметил, что прикасаюсь к нему.
– Ну что ж, – сказал я. – С удовольствием.
…Я стоял у его постели, а он сидел на ней в нижнем белье с большой папкой в руках.