Проезжая тем утром на поезде долину шлака, я нарочно пересел на другую сторону вагона. Мне казалось, что толпа любопытствующих простоит там целый день, мальчишки станут выискивать в пыли темные пятна, а какой-нибудь словоохотливый очевидец примется вновь и вновь рассказывать о происшествии, пока оно не начнет становиться все менее реальным даже для него; в конце концов его красноречие иссякнет, и трагедия Миртл Уилсон окончательно забудется. Теперь я хочу вернуться немного назад и рассказать, что происходило в гараже после того, как мы уехали оттуда предыдущим вечером.
Сестру Миртл, Кэтрин, удалось разыскать с большим трудом. Она, очевидно, в тот вечер изменила правилам трезвости, и когда ее привезли, была пьяна до полусмерти и никак не могла уяснить, что санитарная машина уже увезла тело во Флашинг. Когда же ей это наконец втолковали, она тут же хлопнулась в обморок, словно не могла вынести горечи утраты. Кто-то по доброте душевной или просто из любопытства посадил ее в машину и отвез вслед за телом сестры.
Толпа у гаража простояла далеко за полночь. Кто-то уходил, кто-то приходил, а Джордж Уилсон продолжал раскачиваться из стороны в сторону, сидя на диванчике в конторке. Некоторое время дверь туда оставалась открытой, и подходившие к гаражу не могли удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. В конце концов кто-то крикнул «Как вам не стыдно!» и закрыл дверь. Михаэлис с приятелями оставался рядом с ним: сначала впятером-вчетвером, чуть позже втроем или вдвоем. Под конец Михаэлису пришлось попросить последнего из стражей подождать минут пятнадцать, пока он сходит к себе и заварит побольше кофе. После этого он один до самого рассвета пробыл с Уилсоном.
Где-то часа в три ночи Уилсон прекратил бессвязное бормотание, и его речь сделалась более внятной. Он немного успокоился и заговорил о желтой машине. Он объявил, что знает способ выяснить, кому принадлежит это желтое авто, а затем вдруг выпалил, что пару месяцев назад его жена вернулась из города с разбитым лицом и сломанным носом.
Но услышав эти свои слова, он весь передернулся и снова начал причитать «о боже мой!». Михаэлис кое-как попытался отвлечь его.
– А вы давно женаты, Джордж? Да погоди ты, посиди хоть минутку смирно и послушай меня. Давно вы женаты?
– Двенадцать лет.
– Дети были? Да сядь же ты спокойно! Тебя спрашивают: дети-то у вас были?
Большие коричневые жуки слетались на тусклый свет лампочки и бились о нее. Каждый раз, когда Михаэлис слышал снаружи рев проносившейся мимо машины, ему казалось, что это та самая «машина смерти». Ему не хотелось заходить в сам гараж, потому что на верстаке темнело пятно – там, где лежало тело. Из-за этого он тоскливо кружил по конторке – к рассвету он мог перемещаться по ней вслепую – и время от времени присаживался подле Уилсона, стараясь успокоить его.
– Ты хоть изредка ходишь в церковь? Может, давно не ходил? Может, мне позвонить в церковь и попросить, чтобы сюда пришел священник и поговорил с тобой, а?
– Не хожу я в церковь.
– Надо ходить, Джордж, чтобы душу облегчить. К примеру, как сейчас. Когда-то ведь ты, наверное, ходил. Венчались-то вы в церкви? Да послушай ты меня! В церкви, говорю, венчались-то?
– Давно это было.
Он ответил с таким усилием, что перестал раскачиваться и на какое-то мгновение затих. Затем в его тусклых глазах появилось прежнее выражение озлобленности и растерянности.
– Посмотри в ящике вон там, – сказал он, показав на стол.
– В каком ящике?
– Вот в этом, да, в этом.
Михаэлис открыл самый ближний к нему ящик. Там лежал лишь небольшой дорогой собачий поводок, кожаный с серебряной оплеткой. На вид он казался совсем новым.
– Это? – спросил он, вынув поводок.
Уилсон впился в него взглядом и кивнул.
– Я нашел его вчера днем. Она пыталась отовраться, но я понял, что тут дело нечисто.
– То есть твоя жена его купила?
– Он лежал в обертке из папиросной бумаги у нее на комоде.
Михаэлис не видел в этом ничего странного и сразу же выложил Уилсону с десяток причин, по которым его жена могла купить поводок. Но, очевидно, Уилсон уже слышал те же объяснения от Миртл, потому что снова принялся шептать «о боже мой!», так что его утешитель оставил некоторые доводы при себе.
– А потом он убил ее, – сказал Уилсон. Его рот вдруг широко открылся.
– Кто это – он?
– Вот я и вызнаю.
– Джордж, ты не в себе, – заявил Михаэлис. – У тебя голова идет кругом от пережитого, и ты сам не знаешь, что говоришь. Лучше посиди-ка спокойно до утра.
– Он убил ее.
– Это был несчастный случай, Джордж.
Уилсон покачал головой. Глаза его сузились, а рот растянулся, и из него донеслось высокомерное «хм!».
– Я, конечно, парень доверчивый, – решительно начал он, – и никому не желаю зла. Но если я что-то знаю, то знаю наверняка. Это был человек в той машине. Она выбежала на улицу, чтобы с ним поговорить, а он даже не остановился.
Михаэлис тоже это видел, но как-то не придал особого значения. Он считал, что миссис Уилсон спасалась от собственного мужа, а не хотела остановить именно эту машину.
– А с чего это она вдруг?
– Она та еще штучка, – сказал Уилсон, словно исчерпывающе ответил на вопрос. – А-а-а…
Он снова принялся раскачиваться, и Михаэлис встал, вертя в руке поводок.
– Джордж, может, у тебя есть друг, которому я бы позвонил, а?
Напрасные слова – он почти не сомневался, что у Уилсона нет друзей: ведь у него не находилось времени даже для жены. Чуть позже он обрадовался, заметив в комнате некоторую перемену: тьма за окном чуть посинела, и он понял, что до рассвета уже недолго. К пяти утра просветлело настолько, что можно было выключить свет.
Остекленевшие глаза Уилсона уставились на горы шлака, над которыми клубились серые облачка, принимая самые причудливые формы и исчезая под дуновением рассветного ветерка.
– Я говорил с ней, – пробормотал Уилсон после долгого молчания. – Я сказал, что она может одурачить меня, но Бога ей провести не удастся. Я подвел ее к окну… – Он с усилием поднялся и подошел к окошку, наклонился и прижался лбом к стеклу. – И сказал ей: «Бог знает, что ты делаешь, все твои деяния. Ты можешь обмануть меня, но Бога – никогда!»
Стоя рядом с ним, Михаэлис с ужасом заметил, что Уилсон смотрит в огромные выцветшие глаза доктора Т. Дж. Эклберга, только что показавшиеся из предрассветной мглы.
– Бог все видит, – повторил Уилсон.
– Это же реклама, – пытался разубедить его Михаэлис.
Что-то заставило его отвернуться от окна и посмотреть в глубь комнаты. Но Уилсон еще долго стоял там, почти прижавшись к стеклу, и кивал, глядя в отступавшие сумерки.
К шести утра Михаэлис совершенно вымотался и с облегчением вздохнул, услышав, как на улице остановилась машина. Это был один из дежуривших прошлым вечером, обещавший вернуться. Михаэлис приготовил завтрак на троих, который они съели вдвоем с вновь прибывшим. Уилсон совсем было успокоился, и Михаэлис отправился домой поспать. Когда четырьмя часами позже он проснулся и бегом вернулся в гараж, Уилсон уже исчез.
Его передвижения вычислили уже потом: он все время шел пешком – сначала до Порт-Рузвельта, потом до Гэдсхилла, где купил сандвич, к которому не притронулся, и чашку кофе. Он, очевидно, устал и шел очень медленно, поскольку в Гэдсхилле его видели где-то около полудня. До этого момента установить его маршрут не представляло труда – мальчишки видели человека, похожего на чокнутого, а некоторые водители подтвердили, что он странно таращился на них с обочины. Затем на три часа он совершенно пропал из виду. Полиция, основываясь на словах Михаэлиса, что «вот он и вызнает», предположила, что в это время он обходил окрестные гаражи в поисках желтой машины. С другой стороны, ни один из владельцев гаражей этого не подтвердил, так что, скорее всего, Уилсон нашел более простой и надежный способ вызнать то, что он хотел. К половине третьего он оказался в Уэст-Эгге, где он спросил у кого-то дорогу к дому Гэтсби. Значит, в то время он уже знал фамилию Гэтсби и искал именно его.
В два часа Гэтсби надел купальный костюм и наказал дворецкому, что если кто-нибудь позвонит, немедленно ему доложить. Он зашел в гараж за надувным матрацем, который все лето вызывал восхищение гостей, и шофер помог ему накачать его. Затем он распорядился ни в коем случае не выводить из гаража открытую машину. Это было весьма странно, поскольку переднее правое крыло нуждалось в ремонте.
Гэтсби вскинул матрац на плечо и направился к бассейну. На какое-то мгновение он остановился, чтобы поудобнее перехватить его; шофер спросил, нужна ли ему помощь, он только отрицательно покачал головой и через минуту скрылся за желтеющими деревьями.
Никто так и не позвонил, но дворецкий продолжал ждать до четырех часов – довольно долго после того, когда докладывать стало уже некому. Мне кажется, Гэтсби сам не верил, что кто-то позвонит, или ему уже было все равно. Если это так, то он, очевидно, понимал, что его старый уютный мир рухнул и он дорого заплатил за то, что столь долго жил одной-единственной мечтой. Наверное, он смотрел на незнакомые небеса сквозь грозно сгустившуюся листву и думал о том, как затейливо устроена роза и сколь первозданно солнце бросает свет на наспех сотворенную траву. Перед ним открылся новый мир, реальный и одновременно эфемерный, где бесцельно бродили робкие призраки, дышавшие его мечтами, словно воздухом… подобные пепельно-серой фантастической фигуре, скользившей к нему сквозь бесформенные деревья.
Шофер, один из людей Вольфсхайма, слышал выстрелы. После он смог лишь сказать, что не придал им особого значения. Со станции я поехал прямо к дому Гэтсби; то, что я торопливо взбежал по ступенькам парадного крыльца, кого-то встревожило. Однако я твердо уверен, что они уже все знали. Едва перекинувшись парой слов, мы вчетвером – шофер, дворецкий, садовник и я – ринулись к бассейну.
Легкое, чуть видимое движение воды указывало на ее течение от заборного отверстия на одной стороне бассейна к стоку на другой. Поднимая некое подобие волн, в бассейне плавал матрац с распростертым на нем грузом. Слабого ветерка, поднимавшего едва заметную рябь, вполне хватало для того, чтобы сбить его с шального курса. Столкнувшись с кучкой опавших листьев, он медленно закрутился, шлейфом оставляя за собой на поверхности воды