тонкий красный круг.
Когда мы уже несли Гэтсби к дому, садовник заметил чуть поодаль в траве тело Уилсона. Смертельный треугольник замкнулся.
Глава 9
Теперь, два года спустя, остаток того дня, ночь и следующий день вспоминаются мне лишь как бесконечное мельтешение полицейских, фотографов и репортеров, сновавших по особняку Гэтсби. Поперек главного въезда натянули веревку и поставили рядом полицейского, чтобы отгонять любопытных, однако мальчишки очень скоро проведали, что туда можно пробраться через мой сад, и толклись у бассейна, с открытыми ртами таращась на место преступления. Какой-то мужчина представительного вида, возможно, детектив, склонился над телом Уилсона и произнес слово «безумец». Это брошенное вскользь, но прозвучавшее довольно веско словечко задало тон всем публикациям, появившимся в газетах на следующее утро.
Почти все репортажи представляли собой сущий кошмар – гротескное нагромождение домыслов и сплетен, основанное на ничего не значащих мелких деталях. Когда показания Михаэлиса на следствии пролили свет на то, что Уилсон подозревал жену в неверности, мне казалось, что вскоре всю эту историю преподнесут в виде похабного пасквиля. Однако Кэтрин, которая могла бы кое-что рассказать, не произнесла ни слова. Она проявила удивительную стойкость – смотрела на следователя твердым взглядом из-под подведенных бровей и клялась, что ее сестра никогда не видела Гэтсби, что с мужем она жила очень счастливо и что никогда не давала повода заподозрить ее в чем-то предосудительном. Она настолько верила собственным словам, что рыдала, вытирая слезы платком, словно малейшее сомнение в добропорядочности сестры повергает ее в отчаяние. Поэтому Уилсона объявили невменяемым от горя, чтобы до предела упростить следственное разбирательство. Всех это вполне устраивало.
Однако мне вся судебно-газетная часть происшествия представлялась второстепенной и несущественной. Обнаружилось вдруг, что рядом с Гэтсби оказался фактически я один. С того самого момента, как я позвонил в полицию и сообщил о трагедии, все связанные с ней догадки, а также чисто практические вопросы адресовались мне. Сначала я удивился и пришел в замешательство; затем, когда он час за часом лежал в доме, не двигаясь, не дыша и не говоря, во мне стало расти чувство ответственности. Ни одна живая душа не проявила ни малейшего интереса в смысле личного внимания, на которое, мне кажется, каждый имеет право по окончании своего земного пути.
Я позвонил Дейзи через полчаса после того, как мы нашли тело, позвонил не раздумывая и без всяких колебаний. Однако они с Томом уехали сразу после полудня, взяв с собой багаж.
– Адреса не оставили?
– Нет.
– Не сказали, когда вернутся?
– Нет.
– А вы не знаете, куда они могли поехать? Как мне с ними связаться?
– Не знаю. Не могу сказать.
Мне хотелось найти хоть кого-нибудь, хотелось пойти в комнату, где он лежал, и пообещать ему: «Я обязательно кого-нибудь разыщу, Гэтсби. Не беспокойтесь. Верьте мне – разыщу обязательно».
Мейера Вольфсхайма в телефонном справочнике не оказалось. Дворецкий дал мне адрес его конторы на Бродвее, и я позвонил в справочное бюро. Однако когда мне все-таки удалось получить его номер, рабочий день уже закончился, и к телефону никто не подходил.
– Пожалуйста, попробуйте еще раз, – попросил я телефонистку.
– Я уже звонила три раза.
– Это очень важно.
– Извините. Боюсь, там никого нет.
Я вернулся в гостиную, и в какой-то момент мне показалось, что ее заполнили случайные гости; чуть позже до меня дошло, что это представители власти. Однако когда они откинули простыню и посмотрели на Гэтсби неподвижными глазами, внутри меня словно зазвучал его встревоженный голос: «Послушайте, старина, вы должны кого-то разыскать. Вы уж постарайтесь. Так тяжело переносить все это одному».
Кто-то начал задавать мне вопросы, но я выскочил из гостиной и, взбежав наверх, стал торопливо рыться в незапертых ящиках стола – он ведь никогда определенно не утверждал, что его родители умерли. Но я не нашел там ничего стоящего – лишь Дэн Коуди, свидетель его минувшей бурной юности, взирал на меня с фотографии на стене.
На следующее утро я отправил дворецкого в Нью-Йорк к Вольфсхайму с письмом, в котором справлялся о родственниках Гэтсби и просил его приехать первым же поездом. Вторая просьба казалась мне излишней. Я был уверен, что он примчится, как только откроет газеты; я также не сомневался, что самое позднее в полдень придет телеграмма от Дейзи. Однако я напрасно надеялся – ни телеграммы, ни Вольфсхайма, лишь очередное нашествие полицейских, фотографов и репортеров. Когда вернулся дворецкий с ответом Вольфсхайма, меня охватило презрение пополам с отвращением, а также солидарность с Гэтсби в его неприятии всех и вся.
Уважаемый мистер Каррауэй!
Полученное от вас известие явилось для меня одним из самых тяжелых потрясений, которые мне довелось испытать, и я до сих пор не могу поверить, что это правда. Подобное безумное деяние этого человека должно заставить всех нас задуматься. В настоящий момент я не могу приехать, поскольку занят чрезвычайно важным делом и не могу ввязываться в этот процесс. Если впредь я смогу чем-то помочь, известите меня письмом через Эдгара. Я места себе не нахожу, узнав об этой трагедии, и совершенно потрясен и подавлен.
Искренне ваш
Мейер Вольфсхайм.
Чуть ниже – торопливая приписка без знаков препинания:
Дайте знать о похоронах и т. д. совсем не знаю его родственников.
Когда днем зазвонил телефон и междугородная сообщила, что на проводе Чикаго, я подумал, что это наконец Дейзи. Но после соединения в трубке раздался мужской голос, очень тихий и далекий.
– Это Слэгл говорит…
– Да-да? – Имя было мне незнакомо.
– Ничего себе дельце, а? Телеграмму получили?
– Не было никаких телеграмм.
– У младшего Парка большие неприятности, – затараторил голос. – Его взяли, когда он протягивал облигации через конторку. Они получили циркулярку из Нью-Йорка со всеми номерами буквально за пять минут до этого. В этих городишках никогда не знаешь…
– Алло! – оборвал его я, задыхаясь от волнения. – Послушайте, это не мистер Гэтсби. Мистер Гэтсби скончался.
Ответом мне стало долгое молчание на другом конце провода, затем послышалось неясное восклицание… щелчок – и связь прервалась.
По-моему, где-то на третий день из городка в штате Миннесота пришла телеграмма за подписью Генри К. Гетца. В ней лишь сообщалось, что отправитель выезжает немедленно и просит отсрочить похороны до его приезда.
Это был отец Гэтсби, убитый горем старик, беспомощный и растерянный, закутанный в длинное дешевое пальто, несмотря на теплый сентябрьский день. От волнения у него непрерывно слезились глаза, и, когда я принял у него саквояж и зонт, он принялся дергать свою редкую седую бороду, поэтому мне с трудом удалось снять с него пальто. Он находился на грани обморока, так что я провел его в музыкальную гостиную и заставил сесть, тем временем распорядившись принести что-нибудь поесть. Однако есть он не мог, взял было стакан молока, но расплескал его – так у него тряслись руки.
– Я прочел чикагскую газету, – произнес он. – В чикагской газете все написали. Я сразу выехал.
Его невидящие глаза непрестанно скользили по комнате.
– Это был сумасшедший, – сказал он. – Наверняка сумасшедший.
– Может, чашечку кофе? – продолжал уговаривать я.
– Нет, ничего не надо. Мне уже полегчало, мистер…
– Каррауэй.
– Да, мне уже лучше. А где Джейми?
Я проводил его в гостиную, где лежало тело его сына, и вышел. Несколько мальчишек стояли на крыльце и заглядывали в холл; когда я им сказал, кто приехал, они неохотно разошлись.
Через некоторое время мистер Гетц открыл дверь и вышел; рот у него был открыт, лицо немного покраснело, а из глаз текли редкие крупные слезы. Он находился в том возрасте, когда смерть уже не кажется какой-то жуткой неожиданностью, и когда он впервые за все время оглянулся по сторонам и увидел великолепие холла и роскошь открывавшейся перед ним анфилады комнат, к его печали прибавилось чувство благоговейной гордости. Я помог ему подняться наверх, в одну из спален; пока он снимал пиджак и жилет, я сказал ему, что все приготовления к похоронам были отложены до его приезда.
– Я не знал, что бы вы захотели, мистер Гэтсби…
– Моя фамилия Гетц.
– Мистер Гетц. Я предполагал, что вы, возможно, захотите увезти тело на Запад.
Он покачал головой.
– Джейми всегда больше нравилось на Востоке. Именно здесь он достиг своего положения. А вы были другом моего мальчика, мистер?..
– Мы были близкими друзьями.
– Перед ним, знаете ли, открывалось большое будущее. Он хоть и молодой, но ума ему было не занимать.
Он со значением постучал себя по лбу, и я кивнул.
– Поживи он еще, то стал бы великим человеком. Вроде Джеймса Дж. Хилла. Он бы помог строить державу.
– Да, верно, – несколько принужденно ответил я.
Он начал возиться с вышитым покрывалом, пытаясь снять его с постели, потом лег, вытянув ноги, и мгновенно заснул.
Вечером позвонил какой-то явно напуганный человек и стал допытываться, кто я такой, прежде чем назвал свое имя.
– Это мистер Каррауэй, – сказал я.
– О! – с явным облегчением воскликнул он. – Это Клипспрингер.
У меня тоже отлегло от сердца, поскольку я решил, что у могилы Гэтсби постоит еще кто-то. Я не хотел давать некролог в газеты, чтобы не собралась толпа зевак, поэтому сам обзванивал немногих, кого знал. Но разыскать их было нелегко.
– Похороны завтра, – сказал я. – Сбор в три часа здесь, в особняке. И, пожалуйста, сообщите всем, кто смог бы присутствовать.
– О, конечно! – торопливо заговорил он. – Я, знаете ли, вряд ли кого-нибудь увижу, но если все-таки…
Его тон показался мне подозрительным.
– Но сами-то вы, разумеется, приедете.