— Я готова биться об заклад, что для стрелков он не написал ничего хорошего!
Но как она ни была любопытна и как ни приставала к своему любимцу, он не сказал, что стоит в завещании, и она так и не узнала этого вовсе, потому что через год добрая женщина скончалась, и ей не помогли её мази и питье. Она умерла не от какой-нибудь болезни, но оттого, что ей было девяносто восемь лет, возраст, который и вполне здорового человека может свести в могилу. Граф Куно велел похоронить её не как бедную женщину, но словно бы она была его матерью, и после этого сделался ещё более одинок в своём замке, особенно когда вскоре за госпожой Фельдгеймер последовал и отец Иосиф.
Но ему не очень долго пришлось ощущать это одиночество. Уже на двадцать восьмом году добрый Куно умер, и злые люди уверяли, что умер он от яда, который подложил ему Маленький Плут.
Так ли это было или нет, но через несколько часов после его смерти снова послышался гром пушек: и в Цоллерне, и в Замке Хитреца были произведены 25 выстрелов.
— На этот раз уж можно думать, что он умер, — сказал Маленький Плут, когда братья съехались на дороге.
— Да, — отвечал Вольф, — если он и на этот раз воскреснет и будет браниться у окна, как тогда, то у меня с собой ружье, которое заставит его замолчать и быть вежливым.
Когда они въезжали на Оленью Гору, к ним присоединился какой-то рыцарь со свитой, которого они не знали. Они решили, что это, вероятно, друг их брата, приехавший помочь похоронить его. Тогда они приняли опечаленный вид, превозносили перед рыцарем умершего, оплакивали его раннюю кончину, а Маленький Плут выжал даже несколько крокодиловых слезинок. Но рыцарь тихо и молча ехал к Оленьей Горе не отвечая им ничего.
— Ну, теперь мы можем и отдохнуть. Вина сюда, погребщик, да самого лучшего! — крикнул слезая Вольф.
Они пошли по витой лестнице наверх в зал, туда же последовал за ними молчаливый рыцарь. Когда близнецы расселись за столом, он вынул из кармана серебряную монету и бросил её на стол с аспидной доской. Она покатилась и зазвенела, а рыцарь сказал:
— Вот ваше наследство, гульден. И это вполне справедливо!
Братья изумлённо переглянулись и рассмеявшись спросили, что он хочет сказать этим.
Тогда рыцарь достал пергамент с нужным количеством печатей. В нем глупый Куно описал всю неприязнь, которую проявляли к нему братья во время его жизни, а в конце ясно и определённо указал, что всё своё наследство, движимое и недвижимое, кроме ожерелья матери, по смерти его должно быть продано Вюртембергу всего за один гульден. На ожерелье же должен быть выстроен в Балингене приют для бедных.
Братья ещё раз изумлённо переглянулись, но уже без смеха, а стиснув зубы, потому что против Вюртемберга они не могли ничего сделать. Таким образом они потеряли прекрасное имение, леса, поля, город Балинген, даже пруд, и ничего не унаследовали, кроме одного жалкого гульдена. Вольф упрямо сунул его в карман и не говоря ни слова надвинул свой берет на голову. Не кланяясь вюртембергскому комиссару, он вскочил на своего коня и поехал в Цоллерн.
Но когда на другое утро мать стала мучить его укорами, что они упустили наследство и ожерелье, он поехал к Маленькому Плуту в Замок Хитреца.
— Что же, проиграть нам или пропить наше наследство? — спросил он.
— Лучше пропить, — сказал Маленький Плут. — Мы ведь оба приобрели его. Поедем в Балинген и назло людям покажем, что мы нисколько не горюем, потеряв этот городишко!
— А какое красное подают в трактире «Ягнёнок»! Император не пьёт лучшего, — прибавил Вольф.
Они вместе поехали в Балинген, в трактир «Ягнёнок». Спросив, сколько стоит кружка красного, они стали пить, пока не выпили на полный гульден. Тогда Вольф встал, вынул из кармана серебряную монету со скачущим оленем, бросил её на стол и произнёс:
— Вот вам гульден, это как раз точно!
Хозяин взял гульден, осмотрел его с той и другой стороны и улыбаясь сказал:
— Да, если бы это был не гульден с оленем. Вчера ночью из Штутгарта прибыл посланный, а сегодня утром с барабаном объявляли от имени герцога вюртембергского, которому теперь принадлежит городок, что эти деньги обесценены, и вы мне дайте другие.
Братья бледнея взглянули друг на друга.
— Плати, — сказал один.
— А у тебя нет ни монеты? — спросил другой. Одним словом, они остались должны в «Ягненке» в Балингене гульден.
Молча и задумчиво пустились они в путь. Когда доехали до перекрёстка, откуда направо шла дорога в Цоллерн, а налево — на Оленью Гору, Хитрец сказал:
— Как же это так? Значит, теперь мы получили в наследство меньше, чем ничего, да к тому же вино было скверное.
— Да, — согласился брат, — то, что сказала Фельдгеймерша, исполнилось: «Мы ещё увидим, что из вашего наследства будет стоить гульден». Теперь мы не можем купить на него и кружки вина.
— Знаю уж, — отвечал Маленький Плут.
— Вздор! — сказал Цоллерн и поехал в замок, недовольный ни собой, ни светом.
— Таково предание о гульдене, — закончил механик, — и оно истинно. Хозяин харчевни в Дюрвангене, что недалеко от трёх замков, рассказывал это моему хорошему другу, который часто — он проводник — проходил через Швабские Альпы и постоянно останавливался в Дюрвангене.
Посетители харчевни похвалили механика.
— Чего только не услышишь на белом свете! — воскликнул извозчик. — Право, теперь меня даже радует, что мы не теряем времени за игрой в карты. Это, действительно, лучше. Я хорошо запомнил эту историю, утром буду рассказывать её своим товарищам и не упущу ни единого слова.
— В то время вашего рассказа, мне тоже кое-что пришло в голову, — сказал студент.
— Что именно, расскажите! — стали упрашивать его механик и Феликс.
— Хорошо, — сказал тот, — ведь всё равно, теперь ли моя очередь или она будет позднее. Разумеется, я буду рассказывать то, что слышал. И то, о чём я хочу рассказать, однажды произошло на самом деле.
Он сел поудобнее и только приготовился начать рассказ, как хозяйка положила прялку в сторону и подошла к гостям.
— Теперь, господа, время идти спать, — сказала она. — Уже пробило девять часов, а завтра опять будет день.
— Ну так и иди себе спать! — воскликнул студент. — Поставь нам сюда ещё бутылку вина, и затем мы не станем тебя больше задерживать.
— Никак нельзя, — возразила она угрюмо. — До тех пор пока гости ещё сидят в комнате, хозяйка и прислуга не должны уходить. Коротко и ясно, господа, пожалуйте-ка в свои комнаты. Позже девяти часов я в своём доме не позволю бражничать.
— Что вам пришло в голову? — с удивлением сказал механик. — Что вам мешает, сидим ли мы здесь или нет, если вы давно уже спите? Мы честные люди, у вас ничего не утащим и не расплатившись не уйдём. Ни в одной ещё харчевне я не позволял так обращаться со мной.
Женщина гневно вскинула на него глазами.
— Не думаете ли вы, что из-за всякого сброда из мастеровщины, из-за всякого бродяги, который даёт мне заработать двенадцать крейцеров, я буду изменять свой домашний распорядок? Говорю вам теперь в последний раз, что я не потерплю беспорядка!
Механик хотел что-то ещё возразить, но студент выразительно посмотрел на него, а остальным сделал знак глазами.
— Хорошо, — сказал он, — если уж хозяйка не хочет оставить нас здесь, тогда проведите нас в наши комнаты. Однако нам нужно достаточно света, чтобы найти дорогу.
— Этим я не могу вам услужить, — возразила она угрюмо. — Остальные найдут дорогу и в потёмках, а с вас довольно и этого ночника. Больше у меня в доме нет огня.
Молодой человек молча взял огонь и встал. Остальные последовали за ним. Ремесленники взяли свои узлы, чтобы положить их в комнате около себя. Они шли за студентом, который освещал лестницу.
Когда они пришли наверх, студент попросил их идти потише, затем отворил дверь и дал им знак войти в комнату.
— Теперь уже нет сомнения, — сказал он, — что она намерена предать нас. Заметили ли вы, как настойчиво она старалась уложить нас спать, как устраняла все средства, чтобы не дать нам бодрствовать и быть вместе? Весьма вероятно, она думает, что теперь мы ляжем, и тогда поведёт игру гораздо легче.
— Но как вы думаете, можем ли мы ещё уйти? — спросил Феликс. — В лесу всё-таки скорее можно рассчитывать на спасение, чем здесь в комнате.
— Окна и здесь с решётками! — воскликнул студент, в то же время напрасно стараясь вытащить из решётки железный прут. — Остаётся только один выход, если мы захотим бежать, — через дверь, но я не думаю, что они нас выпустят.
— Надо сделать попытку, — сказал извозчик. — Попробую-ка я дойти до двора. Если это возможно, я вернусь назад за вами.
Остальные одобрили это предложение, и извозчик, сняв сапоги, на цыпочках пошёл по лестнице, в то время как наверху его товарищи внимательно прислушивались. Он уже прошёл половину лестницы вполне благополучно и никем не замеченный; но когда тут он прислонился к столбу, вдруг перед ним выскочила огромная собака. Она упёрлась лапами о его плечи, обнажив как раз против его лица два ряда длинных, острых зубов. Он не смел двинуться ни вперёд ни назад, потому что при малейшем движении ужасный пёс схватил бы его за горло На лай и рычание собаки вскоре показались слуга и женщина со свечами.
— Куда? Что вам надо? — крикнула женщина.
— Мне надо кое-что принести из телеги, — отвечал извозчик дрожа всем телом, потому что, когда отворилась дверь, он заметил много темных и подозрительных личностей с ружьями в руках.
— Не могли вы раньше-то всё покончить? — ворчливо произнесла хозяйка. — Фазан, назад! Запри, Якоб, дворовую калитку и посвети у повозки этому человеку!
Пёс со страшной мордой снял свои лапы с плеч извозчика и снова улёгся поперёк лестницы, а слуга запер дворовую калитку и посветил извозчику. О бегстве нечего было и думать. Когда извозчик соображал, что же, собственно, нужно ему принести из телеги, то вспомнил о фунте восковых свечей, которые должен был привезти в ближайший город. «Ночник едва ли прогорит и четверть часа, — сказал он себе, — а огонь всё-таки нам будет нужен». И он взял из повозки две восковых свечи, спрятав их в рукав, а для вида понёс свой кафтан, которым, как он объяснил слуге, хотел укрыться в эту ночь.