– Чез! – Мама Сантанджело, которая стоит с кем-то из представителей школы, пытается привлечь его внимание. «Улыбнись», – беззвучно произносит она, показывая пальцами на свой рот.
– Чез, – ехидно сообщает Джона Григгс. – Твоя мамуля хочет, чтобы ты улыбнулся.
– А твоя хочет, чтобы ты нажрался дерьма и сдох.
Я стою между этими интеллектуалами, пока местный фотограф щелкает камерой, заставляя нас говорить слова типа «каникулы» и «порнография».
– Твоя считает, что ты слишком зажатый, – не унимается Григгс.
– Да неужели?
– Ага. Вчера ночью мне сказала.
На сцене начинают греметь первые аккорды национального гимна, и все морщатся.
– Что ты сказал? – тихо переспрашивает Сантанджело.
– Твоя мамка. Классная. Очень классная.
Сантанджело кидается в драку первым. Его кулак попадает Григгсу по животу, и через минуту они оба катаются по полу, колотя друг друга. Затем раздается воинственный клич, и после этого присоединяются все желающие, за исключением вашей покорной, и, поверьте, я действительно чувствую, что осталась не у дел, но лезть туда не готова. Глава факультета Муррей со стоном падает прямо мне под ноги. Я пытаюсь помочь ему, но потом понимаю, что он в восторге от происходящего. Как и все остальные. Все выглядит, как неандертальская стычка для убогих. Некоторые из городских учителей пытаются вмешаться. Это они зря. Еще минуты четыре я наблюдаю за всем этим с нарастающей скукой. Даже городские школьницы обмениваются со мной взглядом, закатывая глаза. Я смотрю на мать Сантанджело и радуюсь, что не приглашена к ней на ужин сегодня вечером.
Затем появляется полиция. Я узнаю отца Сантанджело, который бережет всю свою полицейскую суровость для сына. Потом я вижу, как Бен исчезает под горой тел и спешу на помощь, потому что братья Маллеты ринулись в бой прямо с гитарами, чем причиняют окружающим дополнительную боль. Только в момент, когда я уже вот-вот вытащу Бена из потасовки, у меня под ухом пронзительно верещит свисток, и какой-то коп хватает меня за руку. Все заканчивается.
Нас делят на группы: зачинщики и все остальные. Я оказываюсь в числе зачинщиков, потому что мои товарищи-слабаки, эти жалкие, низменные предатели указывают на меня, когда кто-то спрашивает, кто из них главный. Единственный плюс во всей этой ситуации заключается в том, что в этом дурацком крохотном городишке никого даже не сажают в фургон, чтобы доставить в изолятор. Нас ведут туда пешком. А самый большой минус – то, что меня сажают в одну камеру с Джоной Григгсом и Чезом Сантанджело, которые продолжают обмениваться оскорблениями, так что я понимаю, что ссора не закончена, и на этот раз меня точно в нее втянут. В соседней камере сидит человек тридцать, смесь из всех трех фракций. Я высматриваю Бена, но вижу только других глав факультетов, которые с гордостью показывают друг другу шрамы.
В моей камере меня просто не замечают. Пыль и грязь начинают действовать, дыхание у меня становится тяжелым, а это ни к чему хорошему не приведет. У противоположной стены камеры Джона Григгс и Сантанджело слишком заняты тем, что меряют друг друга взглядом, как два свихнувшихся быка, которым нужно выяснить, у кого больше… дури в голове.
Я прислоняюсь к решетке, которая отделяет нас от остальных.
– Просто чтобы прояснить ситуацию, – обращаюсь я к одной из городских девчонок. – Достаточно просто оскорбить чью-то мать?
– Нет, – объясняет она. – В этом и фишка. Оскорблять вообще не обязательно. Достаточно слов «твоя мамка».
– То есть если я скажу тебе: «Твоя мамка – та еще…»? – Я пожимаю плечами.
– Просто «твоя мамка». Но это не работает между девчонками, – добавляет она. – Чтобы так на это реагировать, тебе нужно отрастить член.
– Ой, как остроумно, – говорит Сантанджело.
Общение с горожанками скрашивает мое пребывание здесь. Свой первый час в тюрьме я провожу, болтая с одной из них – как выясняется, девушкой одного из братьев Маллетов – о мифах, касающихся пирсинга в пупке. Набравшись смелости, я задаю ей животрепещущий вопрос: «Почему Маллеты?» Но в этот момент мне начинает не хватать воздуха. Я узнаю начало приступа астмы, так что приходится отойти от решетки и присесть, упустив ответ на свой вопрос.
Первая волна родителей докатывается до изолятора около пяти вечера, а с ними и куратор факультета Муррей, так что через полчаса соседняя камера пустеет, и мы с Григгсом и Сантанджело остаемся одни. Меня переводят в соседнюю камеру, и нам всем разрешают заказать еду с доставкой на ужин.
– Ты обещала, что мы проведем переговоры насчет клуба, – говорит Сантанджело, все еще уставившись на Григгса, но обращаясь ко мне.
– Переговоры окончены, – без обиняков заявляю я.
– Ты не можешь отказаться.
– Да плевать, клуб наш, и вы не помешаете нам туда ходить, – презрительно бросает Джона Григгс.
– Еще как помешаем.
– Если мы договоримся насчет клуба, это будет выгодно всем, – продолжает убеждать Сантанджело.
– Только попробуйте приблизиться к нашей территории…
– А то что? – встревает Джона Григгс.
– К сожалению, государство продолжает время от времени использовать нашу школу как колонию для несовершеннолетних. У нас есть поджигатели.
– То есть вы нас спалите?! – восклицает он, изображая испуг.
– Нет, но мы сожжем все здания на нашей территории, которые принадлежат вам. И начнем с клуба.
Вот теперь они меня слушают.
Рафаэллу пускают ко мне благодаря тому, что она умеет уговаривать отца Сантанджело, который, оказывается, приходится ей крестным.
– Мы позвонили мистеру Палмеру, но он на каком-то мероприятии Ротари-клуба[5], а мистер Грейс с Муррея говорит, что у него нет полномочий освободить тебя, так что придется подождать, пока Сэл… то есть констебль Сантанджело, – исправляется она, глядя на него с улыбкой, – поговорит с мистером Палмером… И это может затянуться до полуночи.
– Где Бен? – спрашиваю я.
– Кажется, я видела, как он пошел за братьями Маллетами.
– Как будто он способен с ними справиться. Совсем спятил, что ли? Найди его, Рафаэлла. А ему не поздоровится.
– Я сегодня ночую у родителей, так что могу забрать его к себе.
Я слышу грохот тяжелых подошв в коридоре, и через минуту Джона Григгс с ошарашенным видом вскакивает на ноги и отдает честь. Сантанджело передразнивает его за спиной.
– Эй, там! – громко одергивает его отец, и Сантанджело садится с недовольным видом.
Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть, что так удивило Григгса, и мое сердце пускается в бешеный пляс. Я впервые вижу Бригадира вблизи с тех пор, как он доставил меня в дом Ханны три года назад. Я всегда помнила его настоящим великаном, но сегодня замечаю, что Григгс выше него. Я прислоняюсь к решетке и слежу за их разговором.
– Думаю, тебе не повредит посидеть здесь до утра, – объявляет Бригадир тоном, который не терпит возражений.
Не знаю, как мог голос, который я слышала всего однажды, зацепиться в моей голове, но для меня он такой же узнаваемый, как голос Ханны. Я замечаю, как Джона Григгс кривится, однако руку не опускает.
– Есть, сэр.
– Да и тебе не помешает, – вставляет Сантанджело-старший, указывая на сына. Тот едва слышно цедит сквозь зубы ругательство.
– Прости, не расслышал? – громко переспрашивает его отец.
– Ничего, – бормочет Сантанджело.
А потом Бригадир смотрит на меня, и я выдерживаю его взгляд, хотя внутри у меня что-то тошнотворно сжимается. С виду он моложе, чем я помнила все это время. По крайней мере, моложе отца Сантанджело.
– Хотите, чтобы я отвез ее в школу? – спрашивает Бригадир.
– Нет! – едва не срываюсь на крик я.
Сантанджело-старший качает головой.
– Джон Палмер скоро приедет. Ничего с ней не случится.
Бригадир продолжает смотреть на меня, будто стремится запомнить все в подробностях. Когда он отворачивается, мне кажется, что прошел миллион лет.
– Слышал, вы задержитесь на пару недель, – говорит Сантанджело-старший, и оба направляются к выходу. Только тогда Джона Григгс немного расслабляется.
– С каких это пор настоящие армейские бригадиры занимаются кадетами? – спрашивает Сантанджело.
– Они не занимаются.
Я вижу, что Григгс озадачен появлением Бригадира. Он бросает взгляд на меня, и я отхожу к другой стене камеры, устраиваясь как можно дальше от них.
В тюрьме не так уж плохо, особенно если привык к отстойной школьной еде и вдруг тебе привозят вкуснятину из тайского ресторана.
– Как поживает Ханна? – спрашивает отец Сантанджело, когда приносит мне ужин.
– Вы знакомы с Ханной?
– Она была не старше тебя, когда мы познакомились.
Я пожимаю плечами.
– Она уехала.
Звонит телефон, появляется другой полицейский, держа в руках трубку.
– Это Клара, – говорит он отцу Сантанджело. – Хочет поговорить с Чезом.
Тот протягивает руку между прутьями решетки и берет телефон. Джона Григгс хмыкает и поудобнее устраивается на койке, а Сантанджело тем временем пытается говорить как можно тише.
– Привет… Слушай… Я знаю… Ну да, как будто я специально, мам… Ладно… Что?! Не ходи к ним… Она врет… Только прикидывается милой перед… Отлично, то есть ты веришь ей, а родному сыну нет?.. Нет. Он ведет себя как чудила… А вот я не говорил, ты сама сказала!.. Ну и ладно, значит, ты за него, а не за меня.
Он отдает телефон отцу и бормочет с надутым видом:
– Просит, чтобы ты не забыл купить хлеба.
К десяти вечера я даю себе торжественное обещание никогда не совершать преступлений, потому что тюрьма – это самое скучное место на свете. Скучнее, чем в школе Джеллико в воскресное утро. Так скучно, что, когда Сантанджело подходит к решетке между нашими камерами, я даже рада возможности поговорить.
– Жвачку будешь?
Я протягиваю руку и беру одну пластинку. Вблизи Сантанджело очень симпатичный, и мне становится любопытно, что у них там за история с Рафаэллой, но не осмеливаюсь спросить. Сантанджело как-то по-особенному на меня смотрит. Не как извращенец или кто-то, кого я интересую как девушка. Он смотрит на меня так же, как тогда на переговорах. Как будто хочет что-то рассказать или спросить, но не знает, как это сделать.