– Выкладывай, – говорю я.
– Что выкладывать?
– То, что ты так хочешь мне сказать.
Он уже готов начать отпираться, но потом вдруг передумывает.
– Тот человек… Отшельник? Отец иногда брал меня с собой его проведать.
Я подхожу ближе. В школе Джеллико никто даже не упоминал об Отшельнике. Эту проблему они решили просто: сделали вид, что ничего не было.
– Ты знал его?
Сантанджело кивает.
– Он был немного сумасшедший. Ну, знаешь, обсессивно-компульсивное расстройство, вроде того. Он забирался на дерево и прыгал в реку в одном и том же месте, а потом позволял течению нести его. Я думал, он погибнет именно так, а не…
Какое-то время мы молчим.
– Что ты помнишь о том дне? – спрашивает Сантанджело.
Только то, как я очнулась в кровати Ханны и услышала не то плач, не то звериный вой. Я помню, как открыла глаза и увидела ее размытую фигуру. Она обнимала какого-то мужчину. Он прижимал ее к себе, и оба были вне себя от горя. Я подумала, что это, возможно, какой-нибудь друг Отшельника. Помню, что больше никогда не видела одежду, в которой была в тот день, о чем очень жалела. Мне так нравилась моя футболка с котом Феликсом и серые джинсы, но, когда я спрашивала про них у Ханны, она просто качала головой.
– Что сказал твой отец? – спрашиваю я вместо ответа.
Сантанджело не смотрит на меня.
– Не знаю. Просто сказал, что было очень неприятно, – бормочет он.
– Как это – неприятно? В каком смысле?
Он поднимает взгляд.
– Ну… неприятная работа.
Я вижу, что Джона Григгс встает с койки и подходит к нам.
– Ты зачем ей это говоришь?! – рявкает он на Сантанджело.
Тот не обращает внимания.
– Мой отец плакал… До этого я никогда не видел, чтобы он плакал… Он сказал, что у Отшельника был ребенок…
Меня охватывает тошнота. До сих пор Отшельник существовал для меня в отрыве от жизни. Просто сумасшедший, который жил в зарослях кустарника. Но знать, что он оставил кого-то после себя… Мне в голову вдруг приходит ужасная мысль.
– Он был моим папой? – шепчу я. – Это сказал твой отец?
– С чего ты взяла? – удивленно спрашивает Сантанджело.
Григгс хватает его за руку.
– Она нервничает из-за тебя.
– А тебе какое дело? Ты ее вообще не знаешь.
Я чувствую, как сжимается горло, и знаю, что сейчас произойдет. Пытаюсь отыскать свой рюкзак, чтобы достать ингалятор, но понимаю, что он сейчас у копов.
Джона Григгс вглядывается в меня несколько секунд, а потом хмурится.
– Присядь, а то упадешь в обморок.
От жвачки во рту появляется приторный вкус, и в следующую минуту я начинаю давиться слизью.
– Посмотри, что ты натворил, ублюдок!
Я вижу, что оба они прилипли к разделяющей нас решетке. Рвота не прекращается, меня выворачивает наизнанку, и я не могу вдохнуть. Горло сдавлено, и я чувствую запах крови Отшельника, этот тошнотворный сладкий запах; я вдруг вижу, как она покрывает мою одежду, вижу Отшельника в тот жаркий солнечный день, слышу его шепот. Я стараюсь не открывать глаза, но не получается, и повсюду я вижу ошметки, а капли крови летят мне в лицо, и я не могу вдохнуть. Я слышу, как Джона Григгс что-то кричит, а Сантанджело зовет: «Папа, сюда, скорее!» Я издаю булькающие звуки, потому что не могу дышать, и, хотя я отвернулась от решетки, когда меня начало рвать, я чувствую, как меня обхватывают чьи-то руки, тянут на себя, потом обхватывают поперек груди, и чьи-то губы шепчут… шепчут… Джона Григгс шепчет:
– Просто дыши, дыши, давай, Тейлор, дыши… Дыши.
Мистер Палмер вытирает мне лицо. Сантанджело-старший тоже здесь, дает мне стакан воды и помогает пить. Я глотаю воду, чувствуя себя слабым и жалким слезливым созданием.
– Поехали домой, – тихо говорит Джон Палмер. – Встать сможешь?
Я киваю.
– Простите, что все перепачкала, – говорю я отцу Сантанджело.
Он улыбается.
– Переживем.
Мы проходим мимо второй камеры, и я вижу, что Сантанджело сидит на полу спиной к решетке, уронив голову на руки, а Джона Григгс стоит и смотрит на меня. Так же, как тогда, на платформе. Как когда мы лежали рядом в поезде, направлявшемся в Ясс. Смотрит так, будто никогда не отводил взгляд. На мгновение маска сползает с его лица, но к этому моменту я уже выхожу за дверь.
Только на Джеллико-роуд мистер Палмер наконец обращается ко мне.
– С Ханной все в порядке.
– Откуда вы знаете? – спрашиваю я, приподнимая голову, которую прислонила к окну.
– Я поговорил с человеком, который ее знает. Она в Сиднее, ухаживает за больной подругой…
Внезапно у Ханны откуда-то появились все эти «друзья». Друзья, которые знают ее с семнадцати лет. Друзья, которые передают письма. Друзья, которые болеют.
– Кто это? Вы не понимаете. Я знаю всех, кого знает она.
Мистер Палмер что-то от меня скрывает. Я вижу, что он не смотрит мне в глаза, и это пугает. Он, похоже, замечает и в очередной раз удивляет меня своей добротой.
– Она называет свою подругу «миссис Дюбоз». Это все, что мне известно.
Миссис Дюбоз.
– Ты о ней слышала? – спрашивает мистер Палмер.
– Да, – сонно отзываюсь я. – Джим Финч и Глазастик жили с ней на одной улице.
Глава 9
Я гоню изо всех сил. Чем быстрее едешь, тем меньше думаешь, а мне как раз этого и нужно. Я кручу педали, обливаясь потом, стискивая руль с такой силой, что затекают пальцы. Я кручу педали с закрытыми глазами, и мы с велосипедом летим вперед, и кажется, будто у него есть собственная воля, а я ничего не контролирую. Вдруг я резко торможу и понимаю, что доехала до обрыва. Еще несколько сантиметров, и я бы сорвалась. По лбу катится пот. Я смотрю вниз. Весь мир покачивается, и я вместе с ним, и все это превращается в гипнотический танец, который манит меня шагнуть за край.
Но мое внимание отвлекает шелест листьев. Наверху, на дереве. Кто-то следит за мной. Я бросаю велосипед и запрокидываю голову, чувствуя, как колотится сердце. Сначала мне кажется, что я вижу мальчика из сна, ловкого и быстрого, с пронзительным взглядом. Видение тут же исчезает, однако сердце не успокаивается. На секунду я застываю на месте, а потом на ветке возле ствола вижу что-то еще. Кот. Не задумываясь, я начинаю карабкаться. Не знаю, почему, но где-то на задворках сознания маячит мысль: этот кот последним видел Ханну. Когда я забираюсь на нужную высоту, то сажусь на ветку верхом и подползаю как можно ближе, вытягивая руку вперед. Приходится лечь всем телом на ветку, чтобы не потерять равновесие, и вот я уже близко, но кот шипит, бьет меня лапой и прыгает, а я чуть не падаю с ветки и повисаю на руках.
Сперва я вижу тень, а потом мне остается только ахнуть от удивления. Под деревом, держа кота на руках, стоит Бригадир. Животное сидит послушно, и от этого Бригадир кажется похожим на какого-нибудь Мефистофеля. Я с трудом удерживаю свой вес и пытаюсь выровнять дыхание, пока не стало хуже.
– Тут невысоко, – говорит мне Бригадир. – Упадешь на листья.
Я бы предпочла провисеть здесь всю жизнь, лишь бы не иметь с ним дела. Но руки уже ноют, и приходится отпустить ветку. Невысоко, как же! Приземление выходит болезненным, и, когда он протягивает мне руку, я игнорирую этот жест.
Бригадир вглядывается в мое лицо, и, как бывает всякий раз при встрече с ним, у меня внутри все переворачивается. Будто что-то предупреждает меня о скрытой враждебности. Я бы могла легко объяснить это чувство тем, что именно он остановил меня и Джону Григгса три года назад. Но тут есть что-то большее.
– Отдайте мне кота, – говорю я, поднявшись на ноги.
– Не уверен, что это хорошая идея. Он тебя, похоже, недолюбливает.
Я хватаю кота, и он тут же снова становится диким, царапается и извивается в моих руках, но я не отпускаю.
– Ханна, которая здесь живет… Она бы не хотела, чтобы вы влезли в ее дом и украли ее кота, – заявляю я.
Бригадир все так же смотрит на меня. Это напрягает, и хотя я предпочла бы не оставлять врага за спиной, но поворачиваюсь и ухожу, прижимая к себе кота. И вот что странно. В моих безумных снах, когда я вновь оказываюсь с Джоной Григгсом в фургоне почтальона в двух часах пути от Сиднея, готовая преодолеть последнюю часть пути… Я помню Бригадира. Помню, какое у него было лицо, когда он затормозил перед фургоном, вылез из машины и подошел к нам этой своей размеренной походкой. Его взгляд был обращен на меня, и одна мысль надолго зацепилась в моей голове: что, возможно, в тот день Бригадир приехал не за сбежавшим кадетом. Что, возможно, охота велась за мной.
На следующий день мы с Рафаэллой и Беном решаем провести перепись всего, что принадлежит горожанам и кадетам на нашей территории. Мы делим страницу на три части и составляем список, начиная с самого ценного – клуба. Есть так же велодорожки, тропы, мосты, сараи. Наконец, есть еще Молитвенное дерево, которое, по мнению Рафаэллы, должно стоять в начале списка. Мы обсуждаем все пункты и спорим об их важности. Велосипедный маршрут, принадлежащий кадетам. Сарай-развалюха, доставшийся горожанам. Чем дольше мы рассуждаем, тем больше я убеждаюсь в тупости наших прежних предводителей. Например, велосипедная дорожка для нас – самый короткий путь в город. Пока кадеты здесь, мы ограничены в передвижениях и добираемся до города вдвое дольше. В сарае когда-то стояла машина, на которой главы факультетов выбирались из школы по вечерам, особенно если в одном из ближайших городов был концерт. Но Рафаэлла продолжает твердить про Молитвенное дерево.
– Да чем оно так важно? – спрашиваю я у Рафаэллы во время утренней проверки на реке. Ну, если забыть о том, что его потеряли из-за нас троих и мы чувствуем себя немного виноватыми.
– Духовно или прагматически? – уточняет она.
– Ну а сама-то как думаешь?
– Богом клянусь, если ты заберешься на него, ты увидишь мир другими глазами.
– А я не верю в Бога. И люблю мир таким, какой он есть.
– Ладно, тогда пойдем и посмотрим на все с прагматической точки зрения.