– Ну, нам же лучше, – дерзко отвечает одна из них.
– Вообще-то нет, – встревает Рафаэлла. – У него есть девушка, которую он безумно любит. Она живет с ним по соседству.
Я удивлена такими новостями, и еще больше тем, что Раффи знает. С другой стороны, она всегда все знает. Мы входим в комнату, и я задаю этот жизненно важный вопрос, старательно изображая безразличие:
– Как ты узнала про Григгса и его девушку?
– Очень просто. Я соврала.
Встреча оказывается фарсом с самого начала. Сантанджело вынужден нянчиться с тремя своими сестренками, и они отрабатывают движения из клипов Бейонсе, а братья Маллеты непременно жаждут поиграть на гитарах.
– Твоя мама сказала моей, что хочет взять к себе Джессу Маккензи на выходные, – обращается Рафаэлла к Сантанджело, перекрикивая шум. – Вы что, знакомы?
Впервые об этом слышу, и меня переполняет необъяснимая тревога.
– Жесть, – отвечает он с недовольным видом. – Как будто у нас мало женщин в доме.
Братья Маллеты ссорятся все это время, и в какой-то момент Энсон Чои с Беном пытаются их разнять, одновременно споря о музыкальном тоне. В итоге Джона Григгс кричит:
– Это дурдом какой-то! Я больше сюда не приду.
В кои-то веки я с ним согласна.
Снаружи городские девчонки все еще торчат у входа, и, пока мы дожидаемся Бена, я замечаю, что они разговаривают с Григгсом, которого как будто весьма забавляет то, что они ему сообщают. Должно быть, он притворяется, потому что я не верю, что эти девицы способны на остроумие.
Домой мы возвращаемся пешком. Кадеты идут следом, и, не желая, чтобы нас подслушивали, мы с Беном и Рафаэллой молчим.
– Знаешь, чем я займусь, когда вернемся в лагерь, Чои? – говорит Джона с напускным энтузиазмом.
– Чем, Григгс?
– Я напишу письмо своей соседке. Это моя девушка. Мы безумно любим друг друга.
Рафаэлла косится на меня, и я вижу, что она с трудом сдерживает смех. Внезапно я понимаю, что именно так развеселило Григгса в разговоре с горожанками.
– Не знал, что у тебя есть девушка, Григгс, – изображает удивление Энсон Чои. – А как зовут?
– Имя я не расслышал, – продолжает представление Григгс.
– Лили, – бросает через плечо Рафаэлла, и на этот раз уже я вынуждена покоситься на нее.
– Приятно знать, что я влюблен в девушку с классным именем.
– Это второе имя Тейлор, – отзывается Рафаэлла.
Я решаю, что нужно срочно вытолкнуть ее под колеса следующей же машины. Это моя приоритетная задача на ближайшие десять секунд.
– Ну, ребята, – говорит Бен, поворачиваясь к ним и пятясь задом наперед, – так чем же, кроме писем воображаемым подружкам, вы там занимаетесь без телевизоров и телефонов?
– Мужскими делами. Это секретная информация, – снисходительно сообщает Григгс.
– Ого, жаль, я не такой, – говорит Бен, качая головой с притворным сожалением. – Я-то сегодня просто буду тусить у Тейлор в спальне, лежать на ее кровати, делиться с ней наушниками и надеяться, что она не займет все место, а то кроватка-то совсем узенькая.
Он машет им рукой.
– Так что когда будете заниматься своими мужскими делами, вспомните о моей тяжкой доле.
Григгс и Бен какое-то время соревнуются в напряженные гляделки, пока Энсон Чои не утаскивает своего товарища на другую сторону дороги. Я смотрю на Бена, затем на Рафаэллу.
– И что вы тут устроили? – начинаю я гневным шепотом. – Лили, спальня Тейлор?
Оба смотрят на меня с невинным видом, как бы говоря: «Мы? А что мы?»
– Он только что вырос в моих глазах от нуля до двойки, потому что не врезал тебе, Бен.
– И при каком же условии ты бы поставила ему десятку?
Я бросаю взгляд на противоположную сторону дороги, где идет Григгс. Его походка кажется ленивой, но в то же время настолько уверенной, что невольно хочется идти следом.
Я поставила бы Джоне Григгсу десятку в четырнадцать лет, в поезде, когда он плакал, рвал на себе волосы, бил себя ладонью по лбу, и всепоглощающая ненависть к себе лилась из него, как кровь из раны на животе в фильмах про войну, и впервые в жизни я нашла для себя какой-то смысл. Я стала сосудом для горя, боли, вины и страсти, которые терзали Джону Григгса. Мы сидели на полу вагона, и он позволил мне обнять его, а я повторяла: «Ш-ш, Джона, ты не виноват». Продолжая дрожать, он взял меня за руку и переплел наши пальцы, и впервые я почувствовала чужую боль.
Стук в окно посреди ночи пугает меня до чертиков. Я уже много лет пользовалась окном как выходом из комнаты, но еще никто не пытался попасть через него внутрь, и на несколько безумных мгновений мне в голову приходит мысль, что за мной явился мальчик из сна.
Я встаю из-за компьютера, выглядываю в окно и вижу Григгса, скрючившегося на карнизе. Он не просит впустить его, просто встает, ожидая, что я отойду в сторону. Строго говоря, это, пожалуй, идет вразрез с правилами территориальной войны, но я открываю окно. Григгс окидывает взглядом мою майку и трусы и долго смотрит на меня, как будто ничего такого в этом нет. Затем он забирается внутрь и молча осматривается.
Я подхожу к шкафу и надеваю джемпер, который едва доходит до бедер.
– Надеюсь, ты это не из-за меня.
Я не отвечаю, и он непринужденно прислоняется к столу, взяв в руки лежавшую на нем книгу.
– Это все ерунда, – говорит он мне, пролистывая страницы. – Не бывает таких людей, как Аттикус Финч.
Я пожимаю плечами.
– Но было бы здорово, если бы были. Ты зачем пришел?
– Ну, а ты как думаешь? Клуб, – отвечает он.
– Если договоримся, нужно будет потом объяснить правила горожанам, – кивнув, напоминаю я.
– Хорошо, – соглашается он. – Никаких дурацких дресс-кодов, сочиненных иррациональными женщинами.
Он как будто на ходу выдумывает.
– Это мужчины иррациональны, – возражаю я. – Мы предпочитаем, чтобы нас называли прагматичными и терпеливыми.
– И как они сюда пробираются?
– Кто?
– Твои иррациональные мужчины. Кэссиди? И другие?
В это мгновение я начинаю догадываться, зачем он пришел на самом деле. Чувствую, что краснею, и замечаю, что с ним происходит то же самое.
Я прокашливаюсь и возвращаюсь к делу.
– Пожизненный черный список для тех, кто напивается.
– Никаких попсовых бойз-бендов.
Я не знаю, что ответить, потому что тоже импровизирую.
– Никакого… Бенни Роджерса.
– Кенни, – поправляет он.
– Мы требуем, чтобы братья Маллеты играли не каждый вечер.
– Братья Маллеты? – Через пару секунд он сам понимает, о ком я, и кивает. – Мы зовем их Хекл и Джекл[8].
– И никогда больше не наступайте на пальцы моему заместителю.
Он опять кивает.
– А мой заместитель Чои – он диджей. Ему захочется хотя бы разок посидеть за пультом.
Я киваю. Мы слишком много киваем. Ситуация ужасно неловкая. Несколько дней назад я затронула одну из самых запретных тем в его жизни, и он прижал меня к стене, а теперь мы делаем вид, что ничего этого не было.
– Если что-то пойдет не так, начнется война, – говорю я.
– Она и так идет. По-моему, ты об этом иногда забываешь.
– А ты нет?
– Никогда. И ты тоже не должна.
– Это предупреждение?
– Возможно. Но давай не будем усложнять. Просто позаботимся о том, чтобы все прошло гладко.
Григгс протягивает руку, и я пожимаю ее. В это мгновение он выпрямляется и теперь нависает надо мной. Это странное ощущение, потому что с большинством здешних мальчишек мы одного роста.
Я чувствую, как его пальцы касаются моей ключицы, проводя по царапинам, которые оставили пуговицы рубашки, когда он схватил меня несколько дней назад.
– Я не должна была этого говорить, – тихо признаю я. – Не знаю, почему это сделала.
Он пожимает плечами.
– Я пришел сюда не за тем, чтобы ты просила прощения.
Эти слова, словно спусковой крючок, заставляют пульсировать каждую жилку в моем теле.
– Прости меня, – шепчу я, чувствуя, как кружится голова.
Джона наклоняется ко мне, наши лбы почти соприкасаются, и на мгновение, на короткое мгновение в его глазах мелькает уязвимость.
– Нечего прощать, – отвечает он.
Я мотаю головой.
– Нет. Он так сказал: «Прости меня». Вот что шепнул мне на ухо Отшельник, прежде чем застрелиться.
– Мой отец умирал сто тридцать две минуты. Я знаю, я считала. Все случилось на Джеллико-роуд. Я никогда в жизни не видела такой красивой дороги…
Джуд сидел, не шевелясь, и слушал воспоминания Нани, настолько печальные, что непонятно было, как она могла вести свой рассказ так спокойно, ясно и подробно. За прошедшие годы у него сложилось довольно четкое представление о том, что случилось в ту ночь на Джеллико-роуд, и порой он ненавидел себя за то, что в глубине души ему тоже хотелось быть частью этой трагедии. Ему хотелось быть героем на украденном велосипеде. Тем, кто вынес тела их родителей и сестры Тейт из машин. Он хотел целиком принадлежать им. В них он находил утешение.
Они сидели у реки, и Джуду хотелось взять Нани за руку, но он не осмелился.
– Знаешь, почему я не смогла сосчитать, как долго умирала моя мама?
Он понимал, что не хочет слышать ответ, но все равно покачал головой.
– Потому что она вылетела через окно. Я видела ее все это время. С того места, где сидела. И я знала, что она умерла мгновенно, Джуд, потому что у нее не было головы, и я не двигалась с места ни на сантиметр. Все думали, что это от испуга, но дело было не в страхе. Просто если бы я подвинулась хоть на сантиметр, Вебб увидел бы ее, а ты не представляешь, как он любил маму, Джуд. Я бы умерла на месте, если бы Вебб увидел это. Я бы… я бы…
С ее губ срывалось отчаяние, которое он был не в состоянии осмыслить. Не зная, как остановить ее, Джуд зажал ей рот ладонью, но она высвободилась.
– Если он не вернется, никого не останется, Джуд, – прошептала Нани, и ее лицо выражало весь ужас происходящего. – Больше никого нет. Все умерли.