Раффи забирается внутрь и ныряет под приборную панель. Я прислоняюсь к окну и заглядываю внутрь, наблюдая, как она вытаскивает проводки и соединяет их, как в фильмах, которые всегда вызывали у меня сомнения, потому что все выглядело уж очень просто.
– Ты меня сейчас офигенно впечатлила, – признаюсь я.
– Уже мечтаю о том дне, когда скажу ему, – хихикает она. – «Эй, Чез, а ты знал, что все это время мы были в курсе про твою драгоценную тачку?» Вот бы сфоткать его лицо в этот момент. Представляешь?
Машина начинает рычать, и я слышу, как Раффи издает победное «Есть!».
– Полагаю, я бы очень мило улыбался на этом фото, – произносит Сантанджело за моей спиной, отпихивая меня от окна, – думая о том, как ты будешь всю жизнь хранить его под подушкой.
Он открывает дверь машины и вытаскивает Раффи, так что та даже стукается головой. За спиной у Сантанджело стоит Джона Григгс, который тоже не в восторге от происходящего.
– Не смейте больше никогда трогать мою машину, – требует Сантанджело с такой же яростью, как когда Григгс отпускал шуточки про его мать.
Раффи весьма театрально прикасается к машине пальцем.
– Теперь ты в нашем списке на уничтожение, – заявляет Чез, доставая из кармана носовой платок и стирая воображаемый отпечаток. Я сто лет не видела носовых платков, и теперь, когда он обнаружился у Сантанджело, с большим трудом сдерживаю смех.
– О-о, напугал, напугал, – говорит Раффи. – Пойдем, Тейлор.
– А что это вы тут делаете? – с подозрением спрашиваю я. – Почему тусите вместе?
– Мы не тусим, – отвечает Сантанджело.
– Ну, а выглядит так, будто тусите, – возражаю я.
– Вовсе нет, – влезает Джона Григгс. – Уж поверь. Его отец заставил нас побелить полгорода и, если мы еще немного задержимся, он отправит нас красить вторую половину.
– Это наказание за то, что вы устроили на приеме? – уточняет Раффи.
– Нет. Думаю, это за то, что было в придорожном магазине, – бормочет он, отводя взгляд.
– Или за тот случай возле «Вулвортса», – предполагает Сантанджело. Про это мы даже не слышали. – Бабуля Фэй увидела нас и рассказала моей маме, а та отцу.
– Ребята, хватит уже драться, – говорит Раффи. – Всем это давно надоело. Кто сейчас вообще устраивает драки?
– А мне этот городишко надоел, – говорит Григгс. – Можно мы куда-нибудь выберемся?
– Ты ему за это врежешь, или придется мне? – спрашивает Раффи у Сантанджело, злобно глядя на Григгса.
Я оттаскиваю ее в сторону.
– Мы уходим.
Мы не оглядываемся. Велосипеды-внедорожники в городе запрещены, так что приходится вернуться в мир без колес, но теперь я хотя бы скучаю не одна. Придется ограничить шоппинг двумя-тремя городскими магазинчиками одежды. От гаража до Джеллико-роуд идти дольше, чем если бы мы добирались от своего корпуса, но, когда мы выходим на дорогу, машина Сантанджело уже стоит возле тропы.
– Можем вас подвезти, – ворчит он.
Григгс смотрит прямо перед собой, как будто ему вообще плевать.
– А что если мы оставим отпечатки пальцев на сиденье? – спрашиваю я. – Одолжишь нам свой платочек?
Нас с Раффи мой юмор очень веселит.
– Просто ничего не трогайте.
Если не считать поездки с мистером Палмером, когда он забирал меня из тюрьмы, я сто лет не каталась на машине, особенно днем. Во всем этом есть что-то обыденное, даже если на переднем сиденье устроились твои заклятые враги. Сантанджело и Григгс вступают в яростный спор о том, чей диск включить первым, и Григгс побеждает по одной простой причине: у Сантанджело руки заняты рулем. Начинает играть песня группы New Order, и, едва успевают отзвучать первые ноты и мелодия набирает силу, я чувствую, будто перенеслась за тысячу миль от тревог прошедшей недели. Я высовываю голову в открытое окно, и все мои чувства словно включаются. Сантанджело хорошо водит и знает каждый сантиметр дороги, без труда справляясь с ее изгибами и объезжая ямы. Я погружаюсь в дрему. Ритм музыки и голоса вокалистов заставляют прикрыть глаза, но окружающие меня цвета все равно проникают сквозь веки. Мелькает зеленый и коричневый, зеленый, коричневый и…
– Стой! – кричу я. – Сантанджело, остановись!
Тормоза визжат, и всех нас по инерции бросает вперед.
– Что такое? – спрашивают все хором.
– Ты в порядке? – добавляет Раффи.
Я отстегиваю ремень безопасности, выбираюсь из машины и иду обратно вдоль дороги. У меня за спиной хлопают три двери, и я чувствую, что мои спутники идут за мной. Прямо перед нами, на обочине дороги, среди травы, папоротника, камней и неопрятных кустов растет кучка маков. Вокруг них выложены камни, которые как бы говорят: «Не наступи!» Я изумленно смотрю на цветы, а затем перевожу взгляд на Григгса.
– У вас бывают здесь пробежки?
Он качает головой.
– Мы бегаем в противоположную сторону.
– Что это? – спрашивает Раффи. – Что-то типа придорожного мемориала?
– Было бы логично, – отвечает Сантанджело. Где-то здесь произошла жуткая авария лет двадцать назад.
Я поворачиваюсь к нему.
– Кто погиб?
Он пожимает плечами.
– Отец знает, конечно. По-моему, погибли сразу две семьи. Но они были не местные.
Григгс внимательно следит за мной.
– Все в порядке? – тихо произносит он.
Я не уверена, что хочу рассказывать им эту историю. Она словно принадлежит мне… И Ханне. Я не знаю, правдива ли она. Знала ли Ханна об этих семьях?
– Есть одна история, – начинаю я, – если верить ей, эти цветы посадили ребята, которые учились в школе Джеллико, но однажды маки растоптали кадеты на пробежке. Они тогда впервые приехали сюда. Но на следующий день один из кадетов пришел и посадил новые. В смысле, вместе с теми ребятами.
– Где ты такое услышала? – интересуется Григгс.
– Ханна рассказала.
– Та, которая приглядывает за вами?
Я молчу. Это место такое странное. Я поворачиваюсь и смотрю на другую сторону дороги, где Джуд впервые увидел Нани и подумал, что это привидение. Они не существовали, убеждаю себя я. Этих людей никогда не было.
Григгс, Сантанджело и Раффи неотрывно следят за мной, и я направляюсь обратно к машине. Джона убеждает Чеза, что нужно ехать, пока нас не увидел Сантанджело-старший.
– И куда поедем?
Чез поворачивается ко мне.
– Я покажу вам место, где нашли вещи, принадлежавшие пропавшему ребенку.
– Это как-то мрачно, – возражает Раффи.
– Что за ребенок? – спрашивает Григгс.
Сантанджело отворачивается, но я ловлю его взгляд в зеркале заднего вида, и он тут же отводит глаза. У меня возникает ощущение, что он знает что-то о моей жизни, что мне самой неизвестно. Не могу даже вообразить, что именно, но, полагаю, будучи сыном полицейского, он получает самые разные сведения. Я вечно торчу в школе, которая занята территориальными войнами, и не имею доступа к информации, которая есть в городе. И потом, я и не пыталась ничего там отыскать, потому что Джеллико, как мне казалось, крайне слабо связывает Ханну и мою мать. В прошедшие годы я порой задавалась вопросом, не познакомились ли они, пока Ханна училась в университете или подрабатывала где-нибудь в пабе. Или, может, Ханна просто была ее соседкой и сочувствовала своей ровеснице, матери-одиночке, которая не могла прожить и дня без коктейля из алкоголя, наркотиков и обезболивающих. Ханна могла работать в одной из наркологических клиник, куда изредка обращалась моя мать, когда пыталась завязать. Но каждый раз, когда я спрашивала Ханну о ее связи с моей матерью, она просто говорила:
– Ты чувствуешь себя в безопасности?
Я пожимала плечами, потому что не видела никакой угрозы для себя, и Ханна всегда говорила:
– Значит, довольствуйся пока этим.
Но этого мне было мало. И сейчас я как никогда злюсь на нее за это. Однако Сантанджело, похоже, знает что-то, и, что самое главное, очень хочет поделиться.
– Поехали, – тихо соглашаюсь я.
Это место находится на противоположном конце города. Мы едем, и я слежу взглядом за рекой, которая протекает через Джеллико и снова теряется в глуши. Здесь почти так же красиво, как на участке Ханны, только реку затеняют плакучие ивы. С веток свисают тарзанки для любителей прыгать в воду.
Мы вчетвером сидим и смотрим на реку почти в полном молчании, потому что не сказать, что мы большие друзья, у которых много общих тем для разговора. Но, как ни странно, никакой неловкости нет, просто тишина, если не считать привычных звуков природы. Время от времени перед моим носом возникает какое-нибудь насекомое, описывает полный круг и улетает в неизвестном направлении.
– Ты же не из тех, кто зациклен на новостях о серийном убийце? – обращаюсь я к Сантанджело.
– Нет.
– Тогда к чему ты упомянул мальчика, который пропал почти двадцать лет назад.
– Откуда ты знаешь, что это было почти двадцать лет назад? – удивляется Сантанджело.
– Ты сам сказал.
– Он не говорил, – с внезапным интересом возражает Григгс.
– И я не говорил, что это был мальчик.
– А это был мальчик? – уточняет Григгс.
Сантанджело кивает.
– Наверное, я раньше об этом слышала, – говорю я. Про рукопись Ханны мне говорить не хочется. – А ты?
Сантанджело пожимает плечами, но я не свожу с него глаз, и он начинает ерзать.
– Я однажды видел его фото, – тихо признается он. – Оно меня впечатлило.
– Потому что он был нашим ровесником? – спрашивает Раффи.
Сантанджело задумывается на секунду, как будто ему самому надо что-то понять, прежде чем пытаться объяснить другим.
– Вам никогда не казалось странным, что наши ровесники умирают? Это так противоестественно.
Я сосредоточенно слежу за его лицом.
– Если бы вы видели это фото, вы бы поняли. Этому мальчику так и хочется сказать: «Почему тебе не хватило сил сопротивляться смерти? Разве с таким взглядом любые напасти не должны были бежать от тебя прочь?»
– Но ты сейчас говоришь не о возрасте, а о силе духа, – замечает Раффи.
– Может, так и есть. Это как в восьмом классе, когда мы проходили дневник Анны Франк. Она умерла от тифа. Разве в это можно поверить? Как могла Анна Франк умереть от тифа? Она ни на секунду не затыкалась, раздражала всех, и казалось, что ее внутренний огонь нельзя уничтожить. Я подумал: ну, ладно, допустим, газовая камера или расстрел еще могли бы убить ее. Но не болезнь, от которой спокойно вылечивались обычные люди.