Меня очень тревожит тот факт, что у предводителя горожан, оказывается, есть душа, и я начинаю слегка в него влюбляться.
– В итоге все сводится к пульсу и кровоснабжению, – невыразительно произносит Григгс. – Сила духа не может никого спасти.
Сантанджело снова смотрит на меня.
– Этот мальчишка на фотографии… У него были слегка волнистые волосы, темно-русые, а глаза – не то синие, не то зеленые, и он улыбался. И еще у него были эти линии на лице, вроде шрамов, но на самом деле нет. Как будто его улыбка оставила их на лице, но они не похожи на обычные ямочки.
Раффи и Григгс смотрят на меня. Я сижу, уставившись на реку.
– Я видел тебя однажды, – говорит Сантанджело, и я знаю, что он обращается ко мне. – Это было пару лет назад, ты сидела рядом с Раф. На ярмарке в Джеллико выступал актер, знаешь, из тех бродячих артистов, разыгрывающих смешные сцены из Шекспира, и ты смеялась, и, в общем… Ну, ты не подумай, что я хочу тебя обидеть, сейчас ты совсем не похожа на мальчишку… Ребята всегда говорят: «Эта Тейлор Маркхэм очень даже ничего», так что ты не думай, что я считаю тебя не женственной, честное слово, это не так, ты выглядишь очень…
– Давай уже к делу, – перебивает Григгс.
– У меня было ощущение, что я смотрю на него, – заканчивает Сантанджело. – На того парня с фотографии.
– И все это на основании одного фото, – напоминает Раффи.
– Ты не поймешь, пока сама не увидишь. Вообще фотографий две. На второй они все вместе.
– Они – это кто? – спрашиваю я. Мое сердце колотится, а во рту появляется тошнотворно сладкий привкус.
– Их пятеро. Один кадет, это понятно по форме. Я однажды видел у отца на столе коробку с этим делом. Успел рассмотреть только фото и кепку, которую нашли здесь, – говорит он, указывая на реку.
– Как его звали?
– Ксавье.
У меня внутри все успокаивается, и я с облегчением выдыхаю.
– Никогда о нем не слышала.
– Ксавье Вебстер Шредер.
Мне становится дурно, воздух вырывается из легких с неконтролируемой скоростью. Мне нужно срочно вернуть контроль, потому что очень страшно от ощущения, будто я дышу через соломинку.
– С тобой все нормально? – говорит Григгс, глядя на меня. Он поворачивается к Сантанджело. – Ну почему ты каждый раз это делаешь?
– А ты почему каждый раз включаешь берсерка, когда она чуть бледнеет? – огрызается Сантанджело.
– Потому что у нее астма, придурок, и каждый раз, когда ты открываешь рот и что-нибудь ей говоришь, она забывает, как надо дышать.
У меня возникает ужасное предчувствие, что, пока я буду задыхаться в приступе астмы, эти двое опять друг друга поколотят. Раффи откапывает в моем рюкзаке ингалятор, я делаю несколько вдохов и выравниваю дыхание, а она, сама немного побледнев, бросает взгляд на обоих ребят.
– Да что такое? – снова не понимает Сантанджело.
– Просто отвези нас ко мне, – говорит Раффи, помогая мне встать. – И если вы еще раз подеретесь, Богом клянусь, Чез, я больше никогда не буду с тобой разговаривать.
Они стоят, уставившись друг на друга, и я жду, что он начнет огрызаться. Но Сантанджело выглядит расстроенным, и я понимаю: это потому что Раффи тоже расстроена. Впервые я вижу, как все обстоит между ними на самом деле.
Не глядя на Григгса, он протягивает ему руку, и тот нехотя жмет ее. Мы садимся в машину, и я устало откидываюсь на спинку. Сантанджело оборачивается и смотрит на нас.
– Так в чем дело?
Я закрываю глаза и сворачиваюсь в клубочек.
– Наш куратор, которая живет у реки, – объясняет Раффи. – Ее зовут Ханна Шредер.
Нас высаживают возле дома Раффи, и ее мать заставляет меня прилечь, а потом отказывается везти в школу на ночь. Так что я оказываюсь в плену и вынуждена переодеться в белую отглаженную ночную рубашку для людей среднего возраста с розовыми и белыми бантиками на плечах. Раффи бросает на меня извиняющийся взгляд, потому что сама она оставила все свои пижамы в школе и не может мне ничего одолжить. Мы до поздней ночи смотрим телевизор. За весь день, с тех пор как стало известно о связи пропавшего мальчика с Ханной и его заметном сходстве со мной, я почти ничего не сказала. Сейчас я не желаю даже думать об этом, так что мы лежим в кровати, делая вид, что этого разговора вообще не было, и болтая о самых обыденных вещах, например, о ребятах.
– Ты скучаешь по времени, когда вы с Сантанджело дружили? – спрашиваю я, когда мы уже выключили свет и вот-вот заснем.
– А с чего ты взяла, что мы теперь не дружим?
– Это видно.
Я слышу, как она зевает.
– Враждовать с ним веселее, – признается она. Повисает молчание, и я жду, что она еще что-нибудь скажет, но пауза затягивается надолго.
– Мой отец… – начинаю я, вдруг осознав, что никогда не произносила эти слова вслух. – Если я похожа на того парня с фотографии, а он пропал…
Раффи поворачивается ко мне. В темноте не видно, но я чувствую, что она смотрит на меня.
– Не слушай Сантанджело. Однажды он убедил девочку, с которой встречался, что она вылитая Камерон Диас. Клянусь тебе, мой отец больше похож на Камерон Диас, чем она.
Я потуже заворачиваюсь в ночнушку. Плотный хлопок обнимает меня, потому что мысль об отце приносит мне утешение.
В одиннадцать утра мы все еще сидим в ночнушках. Отец семейства готовит нам завтрак. Звенит звонок, и мама Раффи кричит:
– Открыто!
Невероятно. Эти люди готовы впустить в дом любого, не спросив даже, кто это.
Входят Сантанджело и Григгс, и мы с Раффи переглядываемся, слегка убитые стыдом. Ребята удивлены, что я здесь, но мама Раффи тут же кидается целовать Сантанджело с таким энтузиазмом, будто в дом вошел сам Иисус Христос.
– А это Гри… Джона, – представляет спутника Сантанджело, стараясь, чтобы это прозвучало естественно.
Джона Григгс пожимает руки родителям Раффи, как будто они военные. Как обычно, он одет в повседневную форму и всегда отводит взгляд, стоит кому-то посмотреть ему в глаза. Мама Раффи заставляет их присесть, так что им представляется возможность как следует рассмотреть нас в ночнушках. Мне кажется, я так не стеснялась, когда Григгс забрался в мою комнату и застал меня в трусах и майке.
Я вижу, как мама Раффи встает за ее стулом, собирая длинные волосы дочери в подобие хвоста, и ее лицо светится от гордости. Она будто говорит: «Вы только посмотрите, какая у меня красивая девочка!» На глазах выступают слезы, и я быстро стираю их, но, как всегда, Джона Григгс смотрит на меня, и я хочу превратиться в лужицу на полу, прикрытую ночнушкой. Не то чтобы я скучала по своей матери. Скорее, по идеальному представлению о матери.
– Мы тут просто катались… на машине Джоны и подумали, не заехать ли за Раффи, а потом за Тейлор в школу, но теперь ясно, что она тоже здесь.
– Какая жалость. Мы уже запланировали поход по магазинам, – говорит мама Раффи.
– Да, жаль, – присоединяется Раффи. – Мы проводим вас до двери, ребята, – добавляет она, поднимаясь.
– Раффи, они, может, хотят позавтракать.
Мальчики, перебивая друг друга, принимаются уверять нас, что они уже поели. Я выхожу вместе с Григгсом, а родители Раффи минут двадцать прощаются с Сантанджело.
– Что это на тебе надето? – спрашивает Григгс, пока мы ждем остальных.
– Уродство, да? – вздыхаю я.
– Не заставляй меня на это смотреть, – говорит он. – Ткань почти прозрачная.
На пару секунд разговор обрывается.
– Странно, что ты продолжаешь тусить с Сантанджело, – замечаю я, пока молчание не стало еще более неловким.
Гораздо проще видеть в нем противника в территориальных войнах, чем вот это все.
– «Странно»? Это еще очень мягко сказано. Мои войска в походе с ночевкой в сотне километров отсюда. Мне пришлось ночевать у Сантанджело в этой женской колонии для малолетних. Их там штук сто, в том числе и маленькая надоедливая зараза из твоих подопечных. У меня есть брат, и со мной живут четыреста ребят. Девчонки младше четырнадцати – это самые жуткие создания на свете. Они все носятся по дому в нижнем белье. А потом приходят бабуля Фэй и бабушка Катерина, и мне приходится везти их в «Бинго» на якобы моей машине, после чего они заставляют нас остаться с ними, и нам приходится называть им числа, и еще у них есть свой особый сленг, типа «палец дернулся», «стой и беги», «две толстушки», «щелк-щелк»… И вообще, ты знала, что Сантанджело помесь темнокожей и итальянца? Знаешь, сколько у него родственников? Так вот, мы познакомились со всеми, и они завалили меня вопросами, а я не привык особенно много разговаривать с теми, кто не входит в мой ближайший семейный круг, так что, скажем так, прошедшие двадцать четыре часа меня несколько травмировали. И ко всему прочему сам сержант смотрит на меня так, будто ночью я собираюсь перерезать всю его семью.
– Да стал бы Сантанджело-старший пускать тебя в дом, если бы он так думал, – тихо возражаю я.
Григгс не смотрит на меня, и я вдруг понимаю, почему он избегает зрительного контакта. Он как будто боится увидеть в глазах людей сомнение, недоверие или вопрос о своем прошлом.
– Ну ладно, значит, не все так плохо, – помолчав, говорит Григгс. – Так вот, я спрашиваю, ты чего в ночнушке?
– У нее такой запах – обычно так пахнут мамы, – честно признаюсь я, зная, что объяснять не придется.
Он кивает.
– У моей мамы такая же, один в один, и ты не представляешь, как мне неловко от того, что теперь эта ночнушка кажется мне сексуальной.
Я не успеваю даже покраснеть, когда появляются Раффи и Сантанджело.
– У вас ночнушки просвечивают, – сообщает последний, садясь в машину и опуская стекло. – У меня есть план, – добавляет он.
Я качаю головой.
– Сейчас мне не до территориальной войны.
– Да я не об этом, – возражает он. – Я о тех фотографиях.
– Тебе жить надоело? – предупреждающе шипит Григгс.
Сантанджело не обращает внимания.
– Я достану их для тебя, – обещает он.
– Как?
– Очень просто. Заберусь в полицейский участок.