– Мы воспитываем всех в строгости и справедливости. Хотите познакомиться с остальными старшеклассницами с нашего факультета? – спрашивает Трини у двух кадетов. Они кивают, а к ним присоединяются еще пять-шесть ребят.
– Нас уже просто тошнит друг от друга, – признается нам Григгс, глядя на своих орлов, которых знакомят с девушками с Дарлинга. – Всем просто не терпится поехать домой.
Я смотрю на него и чувствую, как внутри все сжимается. Через десять дней я уже больше не увижу Джону Григгса. Никогда. Он смотрит на меня так, будто знает, о чем я думаю.
Даже Сантанджело не рад.
– Я уже жалею, что мы запретили алкоголь, – говорит он, когда мы все вместе направляемся к кофемашине.
К тому моменту, как мы успеваем выпить по второй чашке кофе, в одном углу уже идет шахматная партия между факультетом Меррамбиджи и кадетами. На другой стороне зала девочки с Дарлинга общаются с кадетами, в то время как представительницы Гастингса смотрят на них с завистью. Затем на сцену выходит группа, и я вынуждена признать, что они просто спасают вечер. Трудно объяснить, что получается, если скрестить джаз с панк-роком и добавить скрипку, но это работает. Возможно, благодаря тому, что Энсон Чои снимает футболку, играя на саксофоне. Группу слушают все, кто не болтает с кадетами и девочками с Дарлинга и не играет в шахматы. Я и сама превращаюсь в фанатку.
Бен играет на скрипке как безумный, и даже братья Маллеты выглядят круто. По случаю концерта они успели отрастить бакенбарды. Один играет, уставившись в пустоту, как делают большинство басистов, а второй прыгает, выделывая невероятные пируэты. К сожалению, у них всего три песни, но они помогают растопить лед.
Барабанщик машет Раффи, и она подходит к сцене поболтать с ним.
– Это кто? – спрашивает Сантанджело, протягивая мне чипсы.
– Поджигатель с Кларенса, – говорю я с набитым ртом.
Бен ловит мой взгляд со сцены.
– Это для них, Тейлор, – кричит он и начинает играть. Это песня группы Waterboys, и, как бывает всякий раз, когда эту музыку включает мальчик из моего сна, я чувствую горько-сладкую ностальгию, на которую не имею права. Когда начинается соло Бена, которое он играет с закрытыми глазами, уносясь мыслями куда-то далеко, но при этом болезненно точно работая пальцами на грифе, я чувствую, как к глазам подступают слезы. Потому что выражение лица Бена ясно говорит: он сейчас там, где хочет быть каждый. Там, куда попадали те пятеро ребят, когда были вместе. Весь клуб в восторге. Я чувствую, как наши с Григгсом плечи соприкасаются, и слышу, как он тихо бормочет что-то.
– Что? – недовольно переспрашиваю я. – Он очень крут!
Я не узнаю и не понимаю выражение, которое появляется на его лице, но потом Бен спрыгивает со сцены, окруженный горожанками, и Григгс окликает его:
– Эй! Скрипач!
Бен показывает на себя, как бы спрашивая: «Кто? Я?» – и подходит к нам. Григгс медлит, но потом откашливается.
– Если бы я знал… я бы в тот раз не стал наступать тебе на пальцы.
– Выбрал бы другую часть тела? – спрашивает Бен.
– Возможно. Но не пальцы.
Бен кивает.
– Вот здорово! – Он явно доволен собой. – У меня в телефоне появились номера, которых не было там еще в начале этого вечера, – хвалится он, размахивая гаджетом.
– Сеть же не ловит, – напоминает ему Григгс.
– А на мобильные номера со стационарного звонить нельзя, – добавляю я.
– Спасибо за ваш оптимизм.
Бен замечает, что Сантанджело все еще смотрит на Раффи и барабанщика, и хлопает его по спине.
– Не о чем беспокоиться. Он однажды поджег ей волосы на естествознании. Думаю, с тех пор у него нет шансов.
– С чего это мне беспокоиться? – раздраженно спрашивает Сантанджело, глядя, как Раффи возвращается к нам.
– Я бы на твоем месте побеспокоился, – возражает Бен. – Потому что, пока ты гуляешь с этой чикой, Раффи найдет себе другого, и вы всю жизнь будете жить с этой недосказанностью между вами, а потом ты женишься, она выйдет за другого, и вот, когда вам обоим будет за тридцать и ваши дети пойдут в одну школу, вы закрутите роман из-за нереализованного влечения и испортите жизнь всем вокруг.
– Твои друзья – придурки, – заявляет Сантанджело, когда Раффи возвращается к нам.
– Чез, я всегда выбирала себе в друзья придурков. Уж ты-то должен это знать.
Я перевожу взгляд на Ричарда, который явно побеждает в этой партии, и толкаю Григгса локтем.
– Хочешь, научу тебя скоростным шахматам? – спрашиваю я.
За следующие полчаса я разношу Ричарда в пух и прах, а потом мы играем по парам. Главный умник из числа кадетов достается мне в пару и, когда все заканчивается, просит у меня номер телефона. Я весьма польщена, а он расстраивается, когда я отказываю.
– Это потому что у них тут не ловит сеть, – утешает его Григгс.
– Нет, – возражаю я, глядя на Джону. – Вообще-то это потому, что мое сердце занято. – И если бы я могла запечатать в бутылку выражение его лица, то хранила бы его на прикроватной тумбочке всю жизнь.
Глава 21
Только что Тейт была здесь – точнее, призрак Тейт, сидящий у реки в том месте, где Вебб хотел построить дом. Помертвевший взгляд, губы, перекошенные гримасой, болезненная бледность, которая говорила об отчаянии. А на следующий день она исчезла – собрала сумки и не оставила даже записки. Для Нани часы, а потом и дни, и недели, проведенные без них, пролетали мимо. И в этих секундах, минутах, часах, днях и неделях пряталось самое острое чувство одиночества, какое ей доводилось испытывать. Иногда она знала, что Фитц следит за ней, и звала:
– Фитци, прошу тебя! Пожалуйста, не бросай меня!
Но никто не вернулся.
Никто, кроме Джуда.
Как и предполагалось, клуб оказался прибыльным предприятием, и после трех вечеров мы делим деньги между тремя фракциями, а затем внутри школы между факультетами. Главы факультетов устраивают собрание и рассказывают, на что потратят доход. Я киваю с большим одобрением, когда все проявляют зрелость и прагматизм.
Ричард планирует купить компьютерного репетитора по математике, а Бен – гитару для всего факультета. Трини покупает годовую подписку на «Гринпис», а я бормочу что-то про книжки и диски для библиотеки или, может, какие-нибудь компьютерные программы.
– Давай купим что-нибудь, чтобы как следует повеселиться! – просит Джесса однажды вечером, когда мы вместе моем посуду.
– Мы здесь не за тем, чтобы веселиться, – возражаю я.
– Кто сказал? – спрашивает одна из десятиклассниц. Я на секунду задумываюсь, потом пожимаю плечами.
– На самом деле, понятия не имею. А если не знаешь, кто сказал, это уже не такой веский аргумент, верно?
Так что мы покупаем караоке.
В первый вечер десятые классы устраивают соревнование, настаивая, что участвовать должны все, так что мы освобождаем общую спальню седьмого и восьмого классов и ждем своей минуты славы. Раффи вторая в очереди и весьма впечатляюще исполняет «Я жить не в силах, если рядом нет тебя», но потом кто-то из одиннадцатиклассниц замечает, что это песня о зависимости, и Раффи весь вечер парится на этот счет.
– Я только что поняла, что у меня нет никаких амбиций, – признается она, пока одна из восьмиклассниц жалобно выводит «Разве я недостаточно милая?».
Я начинаю мысленно составлять список детей на очередь к школьному психологу на основании их предпочтений.
– По-моему, она увидела в твоем выборе то, чего там нет.
– Неправда. Потому что знаешь, какие у меня еще были варианты? «Не оставляй меня» и «Я не знаю, что мне делать без тебя».
– Мэри Грейс спела «Кареглазую девчонку», хотя у нее голубые глаза, а Серина выбрала «Дождь из мужчин», хотя она лесбиянка. Ты слишком серьезно к этому относишься. Забей.
– А что ты выбрала?
– Я пою песню с Джессой. Как я поняла, ее отец был фанатом Ленни Роджерса.
– Кенни, – поправляет она. – «Главный трус в округе»?
Я прищуриваюсь с подозрением.
– С чего вдруг? Ты намекаешь, что я трусливая?
– Не говори глупостей. Просто это одна из самых известных.
– А почему ты не сказала «Игрок»? Если верить Джессе, она тоже популярная. Лучше уж я буду игроком, чем трусихой.
– Это же просто песня, – настаивает она, но я ей не очень-то верю.
Я встаю и исполняю «Острова на реке» вместе с Джессой. Как обычно, она подходит к делу очень серьезно и активно жестикулирует, изображая, что хватается за сердце, а потом отдает его слушателям. Я отказываюсь следовать ее примеру, но с удовольствием наблюдаю. Всю неделю мы после ужина устраиваем соревнования, и именно в это время я наконец поближе узнаю свой факультет. Я так много смеюсь над песнями, которые они выбирают, что порой по щекам текут слезы, а иногда они поют так проникновенно, что я невольно начинаю любить их еще сильнее.
Мы с Раффи каждый второй вечер проводим на Молитвенном дереве с Сантанджело и Григгсом. Каждый раз мы устанавливаем повестку, в которую входит обсуждение клуба и границ, но никогда не следуем ей. Вместо этого мы просто болтаем о всяком разном, например, о смысле жизни или о значимости выбора песен в караоке.
– Как думаете, они что-то о вас говорят? – спрашивает Раффи у остальных.
– Надеюсь, нет. А то я вечно пою что-то из Майкла Джексона, – отвечает Сантанджело.
– А ты что выбрала? – обращается ко мне Григгс.
– Кенни Роджерса.
– «Главный трус в округе»?
Я выпрямляюсь и молчу. Я уязвлена. Григгс смотрит на меня, потом на Раффи.
– Я что-то не то сказал, да? – вздыхает он.
Раффи ничего не произносит вслух, но я знаю, что она беззвучно говорит что-то одними губами, потому что через пару секунд он поправляется:
– Я хотел сказать «Игрок».
Я продолжаю молчать.
– И вообще, в конце ведь он спасает Бекки, – утешает Сантанджело. – Помнишь? Все считали его главным трусом в округе, но оказалось, что это не так.
– Меня пугает, что ты так вдумчиво слушал это, – говорит Григгс.