– Когда мы жили здесь, ее звали Энни, – объясняю я Григгсу. – Она все время меняла имя. Утверждала, что за нами кто-то охотится, и, бывало, заявляла мне: «Сегодня тебя зовут Тесса». Но я лежала в постели по ночам и повторяла снова и снова: «Меня зовут Тейлор Маркхэм». Я не хотела становиться кем-то другим. Мама говорила, что я сама себя назвала. Как будто она даже не удосужилась дать мне имя.
– Может, у нее была иная причина так говорить. Ты дружила с какими-нибудь здешними детьми?
– Не особенно. Был один мальчишка, Саймон. Его отец был трансвеститом и давал нам свою одежду померить. Мы часто ходили в игровые залы. Саймон был настоящим игроманом. Иногда мы просто тусили в парке. Там я, кстати, и научилась играть в шахматы.
– Можем начать оттуда, – предлагает Григгс.
– Мне кажется, я его просто не узнаю, – признаюсь я. – Да и сомневаюсь, что он еще здесь.
– Куда еще он ходил, кроме парка?
Мы идем в «Тайм-зону». Из всех мест, где мы уже побывали, это я помню лучше всего. Там мы видим пару пьяных в стельку пацанов, а прямо на входе кого-то вырвало. Некоторые посетители одеты в школьную форму, и я представляю, как они вышли из дома утром, делая вид, что направляются в школу. Но больше всего меня впечатляют те, кто одет по-обычному. Они ни перед кем не отчитываются. Я спрашиваю кассира, не знает ли он Саймона, но тот лишь пожимает плечами и продолжает читать журнал.
– Распространенное имя, – говорит он, когда я продолжаю допытываться.
– Если он придет, можете передать, что его ищет Тейлор Маркхэм? И что в шесть тридцать вечера я буду ждать его в «Макдоналдсе» через дорогу?
Такое ощущение, что я со стенкой разговариваю. Даже хуже, ведь на стенку хоть опереться можно. Я подхожу еще к нескольким людям и даю им ту же информацию, но к тому моменту, как мы выходим оттуда, я уже примирилась с тем, что на Саймона надеяться не приходится.
Мы отправляемся в ночлежку для бездомных на востоке Сиднея. Только что мы шли по улице, где, по мнению Григгса, жилье стоит миллионы долларов, а через минуту поворачиваем в переулок, где по тротуарам лежат старики на грязных матрасах и повсюду разбросан мусор. Однако, всмотревшись в этих людей, я понимаю, что они вовсе не старые. Ночлежка рассчитана только на мужчин, но после расспросов нам подсказывают другую, на противоположной стороне от главной улицы. Впервые за долгое время я думаю об Отшельнике. Я помню его старым, но теперь понимаю, что ошибалась. Он был как эти люди, которых состарили грязь, пыль и отсутствие заботы о себе.
Отстояв очередь к окну, где наливают суп, я достаю фотографию нашей пятерки и показываю девушке на раздаче.
– Вы не узнаете эту женщину? – спрашиваю я, показывая на Тейт. – Это очень старое фото, но, возможно, вам она покажется знакомой.
– Прости, милая, – качает головой она.
– Мне очень нужно ее найти, – говорю я. – Вы не могли бы спросить кого-нибудь еще?
Какова вероятность, что кто-нибудь узнает мою мать? Какова вероятность, что здешние работники вообще заглядывали в лицо приходящим к ним людям? Я смотрю на Григгса, который обводит взглядом комнату. Я вижу, что тот шокирован зрелищем. Он пытается выдавить улыбку, но не может удержать ее на лице.
Когда мы не задаем вопросы и не бродим по улицам в надежде, что я что-нибудь вспомню, мы сидим в «Макдоналдсе», потому что только там к тебе не пристают, если ты ничего не заказываешь. К вечеру я успеваю устать и хочу просто вернуться в свою комнату в школе и прилечь. Я чувствую, что Григгс тоже вымотался. Он ведь к тому же всю ночь вел машину. Мы думаем, что надо бы заселиться в молодежный хостел недалеко от главной улицы, опасаясь тратить много денег. Мы выясняем, где останавливаются грузовики с едой для бездомных, на случай, если я увижу кого-нибудь, кто знаком с моей матерью или хотя бы с Саймоном, но у меня в голове пустота, и я уже не верю, что смогу хоть кого-нибудь узнать. Я постоянно смотрю на часы и думаю о том, что там Раффи и все остальные делают дома. Меня не было меньше двадцати четырех часов, но я уже жутко скучаю.
К ночи район становится больше похож на то место, которое я знала, и Григгс предлагает задержаться подольше, поскольку те, кого я могу узнать, могут как раз пробудиться от спячки.
Мы стоим у фонтана на Дарлингхерст-роуд, и на мгновение я вспоминаю, какой была раньше. Как тащилась за матерью по этим улицам. Наши ноги были в пыли, зато платья красивые. Однажды я была в белом – мне досталось чье-то старое платье для первого причастия, найденное в благотворительном магазине, и я казалась себе принцессой. Внезапно, на одну удивительную секунду, у меня в памяти всплывает еще кое-что. Как в тот день мама улыбнулась, изумленно глядя на меня, и сказала: «Вы только посмотрите, какая у меня красивая девочка!»
Целый год его не было на Джеллико-роуд, но, едва сдав экзамены, он вернулся, потому что обещал Нани. По пути ему виделись их призраки – как они сажали маки, ждали его у магазина, планировали строительство туннеля, скорбели по своим семьям. Но в сердце Нани его ждал единственный настоящий дом. В глубине души он понимал, что его одного мало, чтобы удержать Нани в мире живых. Но попытаться стоило.
– Обещай мне… – вырвалось у него с порога.
Его сердце сжалось, когда он увидел душу Вебба в ее глазах. Но он заставил себя замолчать. Никаких обещаний о жизни и смерти. Их все эти годы требовала Тейт, когда Нани казалась особенно хрупкой. А с его стороны такие требования звучали слабо.
– Обещай мне, что ты не станешь искать Тейт. Делай что угодно, только не ищи Тейт.
– Обещай, что больше никогда не станешь об этом просить, – ответила она, и ее голос прозвучал сильно и твердо.
Он покачал головой.
– Это больше не Тейт, Нани. Теперь это кто-то другой, а ее ребенок…
– Обещай мне, что однажды мы привезем их обеих сюда, Джуд.
Он мог сказать ей, что она обнаружит, потому что сам уже отправлялся на поиски. В городе прежняя Тейт исчезла. Они потеряли ее, да она и сама себя потеряла. Но Нани заглянула ему в глаза, и он вспомнил, зачем приехал. Ради этой девочки, которая стояла на обочине Джеллико-роуд, словно видение, обещая ему насыщенную жизнь, о которой он мог лишь мечтать. И он не мог ничего с собой поделать, не мог сдержаться, и вот они уже оказались в ее комнате, срывая друг с друга одежду, деля одно дыхание на двоих, пробуя на вкус чужое горе.
– Обещай мне… Обещай… – повторял он между вдохами, поднимая ее юбку, снимая все, освобождая от всего, что вставало на пути. Его трясло от необходимости проникнуть в нее, соединиться с ней. Она хваталась за него, вцеплялась пальцами, будто ей хотелось завернуться в него, чтобы он на всю жизнь стал ее второй кожей. Раньше ему не доводилось видеть, чтобы Нани проявляла такие эмоции, но теперь они рвались наружу так громко и мучительно, что ему хотелось зажать ей рот рукой. Чтобы все это осталось у нее внутри. Но Нани слишком долго сдерживалась, и теперь ее гнев, боль, горе и любовь ворвались в него, и он понял, что никогда уже не сможет их заглушить. Да и не захочет.
Когда все закончилось, она обняла его и рассказала о жуткой иронии всей своей жизни. Что она хотела умереть все те годы, пока ее брат оставался жив. И в этом был ее грех. А теперь пришла расплата.
Ей захотелось жить, когда все остальные, похоже, умерли.
Глава 23
– Тейлор Маркхэм?
Я поднимаю голову и вижу перед собой парнишку. У него сколото несколько зубов, а кожа выглядит грубо из-за полопавшихся капилляров. Это не угри, но выглядит болезненно. Он низкорослый и жилистый, и у него тяжелый диковатый взгляд, прямо как у людей в очереди за супом и возле грузовиков с едой. Этот парень младше меня на пару лет и отдаленно напоминает Чарльза Мэнсона. Несколько секунд смотрю на него, ничего не понимая, потому что знаю: это не Саймон. Но потом до меня доходит, и мое сердце начинает биться чаще от волнения.
Не потому, что этот мальчик что-то для меня значит, а потому, что он доказательство моего существования. Он жил в соседней комнатке вместе со своей матерью. Она иногда оставляла его со мной. Больше я ничего не помню.
Он видит, что я с трудом его узнаю, и смотрит на меня с презрением, как обычно смотрят люди, когда кто-нибудь забывает их имена.
– Ты же умерла, – говорит он без вступления.
Эти слова настолько шокируют меня, что кровь стынет в жилах. Я чувствую, как Григгс рядом со мной напрягается. Парнишка какой-то дерганый, как будто под кайфом или отходит от дозы. Я смотрю на его руку и вижу синяки от иглы. Он замечает мой взгляд, но его лицо ничего не выражает. Он словно в оцепенении.
Я вглядываюсь в него. Как можно напрочь забыть человека и вспомнить лишь тогда, когда снова видишь его лицо? Кто еще прячется у меня в голове?
– Моя мать. Ты ее не видел? – спрашиваю я.
– Иногда. Но в последнее время нет.
– Как давно?
– Мне плевать. Надо идти, – говорит он и без лишних слов удаляется.
Я стою, глядя ему вслед. Голова переполнена мыслями, которые я так привыкла прятать под замком. Но на этот раз я даю им свободу, какими бы неприятными они ни были.
Сэм. Сама не знаю, откуда появляется это имя, но оно всхлипом срывается с моих губ, и я бегу за ним.
– Сэм!
Оклик по имени заставляет парня остановиться, и на мгновение в его глазах мелькает что-то похожее на уязвимость.
– Иди, – говорю я. – Иди туда, куда ты так спешишь. Но встреться с нами позже. В «Макдоналдсе».
Он знает, о каком «Макдоналдсе» речь, потому что мы там бывали раньше.
– Я угощаю.
Мы ждем несколько часов, и наконец Сэм приходит. Григгса он попросту игнорирует, устраиваясь напротив меня. Я не знаю, что сказать, и мне кажется, что Сэм не слишком-то жаждет со мной пообщаться. Но он не двигается с места.
– Хочешь что-нибудь съесть? – спрашиваю я.
Он пожимает плечами.