[2] Рафаэлла, которая стоит рядом со мной, нервно теребит рукава. Полагаю, все ждут, пока я начну переговоры.
– Давайте заключим сделку, – предлагаю я.
– А с чего ты взяла, что мы пришли заключать сделку? – возражает Сантанджело.
– Потому что речные крысы обычно не предупреждают нас заранее. Просто снуют тут, устраивая беспорядок, а потом ждут, что мы пойдем на переговоры, чтобы все это прекратилось.
– Я так не действую… Мы так не действуем.
Учитывая, какие с ним дуболомы, я бы не была так уверена.
– Ну ладно, Сантанджело. Его же так зовут? – спрашиваю я, поворачиваясь к Рафаэлле.
Она не отвечает, продолжая теребить рукава.
– Чез, – отвечает тот за нее.
– Что ж, Сантанджело… Чез или как угодно. Давай заключим сделку.
– Начинай ты. Скажи, что вам нужно.
Первое правило переговоров: никогда не давай противнику понять, что тебе что-то нужно.
– Нам нужен доступ к Молитвенному дереву, – выдает Рафаэлла.
В восьмом классе Рафаэлла не прошла подготовку по ведению переговоров. Старшие нашего факультета когда-то рассматривали ее на роль лидера, после того как я увлеклась поджогами и спалила половину поля для крикета. У нас в школе полно юных поджигателей. Уверена, как минимум две семиклассницы с моего факультета вот-вот подпалят нас во сне.
– Нам нужен доступ к зданию клуба, – прямо заявляет Сантанджело, глядя на меня, не на Рафаэллу.
– Клуб нам не принадлежит. Им владеют кадеты.
– Да, но им туда добираться сто лет, если только вы не уступите реку. Им нужна тропа, которая ведет туда, а она ваша.
– Почему клуб? – спрашивает Бен.
– У нас мало вариантов. В пабы нам не попасть, так что приходится зависать возле магазина или на парковке возле «Коулза»[3]. Мы тут хотим мирного сосуществования. Одна ночь в неделю, с субботы на воскресенье, ну, может, две.
– Вы пришли не по адресу. Кадеты вас никогда не пустят.
– Может, и пустят, если вы откроете им доступ к тропе.
Я качаю головой.
– Тропа проходит слишком близко к границе школы.
– А в чем проблема? – спрашивает он.
– У нас есть младшие школьницы, – говорит Рафаэлла. – Мы не хотим, чтобы возле наших границ шастали чужаки.
– Почему? Потому что в последний раз, когда кадетов подпустили так близко, ты сбежала с одним из них? – Трое горожан обмениваются взглядами, и у меня закрадывается подозрение.
– Ты не знаешь, с кем сбежала, да? – говорит один из этих «братьев Маллетов», подходя поближе. – Ну, ты и тупая…
– Получше никого не нашел? – бросает Рафаэлла, указывая на двух дуболомов. Ее палец оказывается на расстоянии дюйма от одного из Маллетов, того, что покрупнее. Тот рычит и пытается укусить ее, но Бен оттаскивает Рафаэллу.
Сантанджело молчит, и я понимаю, что он специально ее игнорирует, потому что у них за плечами явно есть какая-то общая история.
– Вы двое, похоже, хорошо знакомы.
Рафаэлла лишь вздыхает, поджав губы, а Сантанджело хмурится, сверкая глазами.
– Это просто смешно, – заявляю я, направляясь к двери.
– Вовсе нет. Это называется мирное сосуществование. – Сантанджело загораживает мне проход. – Если вы с кадетами сумеете договориться, может, с Израилем и Палестиной тоже прокатит. Что скажешь?
– Ты еще не сказал, что можешь нам предложить, – напоминаю я.
– Молитвенное дерево, – тут же говорит Рафаэлла.
– С ней я переговоры вести не буду.
Я бросаю на Рафаэллу гневный взгляд. Лично я не особенно заинтересована в возвращении дерева. Мне важнее знать, какие аргументы в переговорах используют наши противники.
– У меня есть информация, – говорит Сантанджело, – которая может тебе пригодиться.
– О чем?
Молчание, и на мгновение я успеваю подумать, что мы имеем дело с дилетантом, пришедшим на переговоры с пустыми руками.
– Ну так что? – спрашивает Бен.
Я бросаю взгляд на Сантанджело, и нутро подсказывает мне, что речь сейчас не о территориальных войнах и клубе.
– У нас есть карта, которая, возможно, является планом туннеля, – объявляет он, резко переключаясь на Рафаэллу и Бена.
Уловка. Это не значит, что карты нет, но Сантанджело что-то скрывает, и я хочу понять почему.
– Нам она не нужна, потому что туннель так и не вышел за пределы вашей школы, – продолжает он. – Но вам может пригодиться.
– Туннель – это миф.
– Ты хочешь сказать, он врет?!
Маллеты злятся, скалятся и почти припирают нас к двери. Бен пытается отгородить нас от них, но дуболомы отталкивают его в сторону.
– Организуйте встречу с кадетами, и мы, возможно, обсудим это еще раз, – говорю я.
– Это непросто, – признает Сантанджело.
– Сделай так, чтобы стало просто.
– Ты, похоже, не понимаешь. Мой отец – тот самый коп, который притащил тебя домой, когда ты сбежала пару лет назад.
Я снова смотрю на него. Он что-то знает обо мне, это очевидно. Сын главного копа в городе, вероятно, знает кучу всего о местных жителях.
– Ну, ты там передавай привет и спасибо от меня, – говорю я с притворной улыбочкой, хотя помню лицо этого копа, выражавшее смесь усталости, тревоги и злости. А вот Бригадир выглядел совсем иначе. Холодный, напряженный.
– Ты, похоже, не догоняешь. Тот парень, которого мой отец с Бригадиром приволокли заодно с тобой? Помнишь его? Ну так вот, он теперь предводитель кадетов, и слухи о нем такие, что иметь с ним дело не хочется.
Я не верю своим ушам. Братья Маллеты ухмыляются. Рафаэлла и Бен в растерянности.
– Григгс? – спрашиваю я, изображая безразличие.
Чез Сантанджело кивает.
– Джона Григгс.
Глава 4
Джона Григгс. Не просто имя, а состояние сознания, в которое я не хочу возвращаться, хотя и держу воспоминание о нем на задворках памяти. Очень полезно для тех случаев, слишком увлекаюсь какими-нибудь надеждами. В такие минуты мысль о нем возвращает меня в реальность и напоминает о том, что бывает, когда подпускаешь кого-то слишком близко. Джона Григгс стал для меня вторым доказательством тому, что никому на свете нельзя доверять. Первым была моя мать, и в последнее время мне кажется, что Ханна тоже присоединилась к этой небольшой и тесной компании предателей.
Рафаэлла с Беном молчат, но я почти слышу их мысли, пока мы идем обратно к вырубке. Мне хочется попросить их мозги заткнуться, но я понимаю, что для этого придется заговорить, а я не могу.
Окна наших корпусов светятся, помогая нам пробираться через кустарник. Через пятнадцать минут молчание становится невыносимым.
– Ты связался с кадетами, Бен? – спрашиваю я наконец.
– Я?
«Я?» – это стандартный ответ Бена на что угодно. «Бен Кэссиди, расскажи классу, почему переход Рубикона послужил катализатором падения Римской республики». – «Я?» – «Бен Кэссиди, тебе звонят, подойди к телефону». – «Я?» – «Бен Кэссиди, ты нравишься девочке с Дарлинга». – «Я?» – «Бен Кэссиди, кто величайший лузер западного мира?» И он смотрит на тебя с таким видом, типа, это шутка? «Я?»
– Ну, поскольку Рафаэлла наладила контакт с горожанами, ты можешь заняться кадетами, – поясняю я.
– Мне кажется, этот кадет предпочтет поговорить лично с тобой, Тейлор.
Я останавливаюсь, и Бен врезается мне в спину.
– Что ты хочешь этим сказать?
Бен мешкает пару секунд, глядя под ноги, прежде чем осмеливается посмотреть на меня.
– Ну, по слухам, с ним не очень легко разговаривать, и, поскольку у вас с ним есть общая история, мне кажется, имеет смысл…
– Знаешь, что такое «общая история»? Это как у Рафаэллы и Чеза Сантанджело. Когда есть что рассказать, на что позлиться. Куча багажа, который пора сдать на стойку авиакомпании «Мне-Плевать-Аэро». А мы с кадетом что? Тут нечего рассказывать. Однажды я сбежала. Он бежал в том же направлении. Мы оказались в одном поезде, в одном вагоне. Поезд сошел с рельсов, дальше мы пошли вместе и вместе же поймали попутку – почтальона из Ясса. Нас поймали, потому что кадет струсил и позвонил в свою школу. Мы вернулись домой в фургоне Сантанджело-старшего. Вот и все. Нет никакой истории, и продолжения тоже не было. Ничего.
Я не вижу их лиц в темноте, но они знают, что я вру. Я все время вру о тех трех днях. Возможно, дело в том, что я не могу объяснить произошедшее. Все это попахивает мистикой и дурными предчувствиями. И главная роль в этой истории принадлежит мальчику из моего сна, который взял меня за руку, заставил подняться на ветку дерева и спросил:
– Что ты видишь?
– Ничего, – ответила я.
– А знаешь, что вижу я? Отсюда, с такого расстояния, все выглядит жуть как идеально.
Я всмотрелась вдаль и увидела свою мать. Я никогда ее такой не видела: она сияла. Поэтому я отправилась искать ее и в этом сне нашла ее душу, но, проснувшись утром, решила, что должна найти мать во плоти.
Тогда-то я и увидела кадета на платформе железнодорожной станции Джеллико. Я тут же его узнала. Не каждый день слышишь о мальчике, который убил своего отца. По крайней мере такие ходили слухи. Стоя на платформе рядом с ним, я невольно верила всему этому. В нем читалась едва сдерживаемая ярость. Он отчетливо напоминал запертого в клетку дикого зверя.
– Ты не знаешь, когда будет следующий поезд в Ясс? – спросила я у него.
– Иди к черту, – ответил он, но в его глазах был такой отчаянный страх, что я не смогла отвести взгляд.
– Туда меня уже посылали. Поверь, ничего там интересного нет.
И по какой-то неведомой причине Джона Григгс ответил мне улыбкой, в которой крылась непонятная тоска. Она задела какую-то струну в моей душе, и меня до сих пор пугает мысль об этом. Там, в поезде, внутри у нас обоих открылась какая-то дверца. Он почти ничего не сказал о себе, кроме того, что впервые расстался с матерью и братом, и теперь ему отчаянно необходимо убедиться, что те в порядке. А я рассказала ему все. Свое первое воспоминание о том, как я сижу на плечах великана – несомненно, моего отца – и могу дотронуться до неба. Как лежу между двух взрослых, которые читают мне сказки о дикой природе и путешествиях с драконами, и эти ласковые голоса наполняют меня любовью и безмятежностью. Как видите, я помню любовь. Почему-то этого никто не понимает. И еще помню, что, рассказав об этом кадету в поезде, я ненадолго обрела подобие умиротворения.