– У меня в твои годы тоже, случалось, голова болела.
Кэтрин прошла в спальню, единственную в квартире, и поставила чемодан у кровати, на которой когда-то спал ее отец. Собственно, это были две отдельные, но сдвинутые вместе кровати. Тут она вспомнила, что теперь на месте отца, ближе к двери, ближе к туалету, спала мать, и переместилась на прежнюю кровать матери. На краю одеяла, где обычно устраивалась кошка, осталось грязное пятно. Кэтрин разделась до нижнего белья, легла и закрыла глаза. Ей надо поспать. Если удастся заснуть, может, потом в голове прояснится и она попробует разобраться в том, что происходит в ее жизни.
Она слышала, как мать медленно шаркала по ковру в домашних туфлях. Шаги приближались. Услышала, как на ночной столик опустился пластиковый стакан с водой, прошелестела фольга. Она открыла глаза и увидела склоненное над ней лицо матери – в ее протянутой руке две таблетки. Может, дней недели она и не помнила, но то, что бедный ребенок нуждался в заботе, не забыла.
– Спасибо, ма, – прошептала Кэтрин, проглотила таблетки и снова закрыла глаза.
Она лежала в темноте не один час, вслушиваясь в одиночество матери: вот она готовит скромный ужин, ставит тарелки на поднос и ест перед телевизором, разговаривая сама с собой. Потом начинается телефонная беседа. Голос у матери непривычно молод и бодр, и она начинает разыгрывать собственный спектакль.
– Да, да, все прекрасно. У меня Кэтрин. Да, чудесный сюрприз. Роберт в отъезде. Да, снова в Америке… – Все звучало вполне правдоподобно до тех пор, пока Кэтрин не услышала, как мать сказала собеседнице, что Ник остался дома с няней и у него все хорошо. – Такая славная девочка…
Все мы горазды на выдумки. Все умеем притворяться вполне довольными жизнью. Просто у мамы это получалось не так ловко, как прежде, и она, случалось, выпадала из времени и тем самым выдавала себя.
Под бормотанье телевизора в соседней комнате Кэтрин незаметно заснула. Проснулась она в тишине и темноте, перевернулась на другой бок, чтобы посмотреть на холмик, возвышающийся на соседней кровати. Мать лежала на спине с открытым ртом, и прозрачная кожа свисала со скул. Так она будет выглядеть, когда умрет. Кэтрин безотрывно смотрела на нее, поглощенная печальной памятью утрат – собственного детства; детства ее ребенка; былой материнской силы и веры в то, что материнская любовь придаст ей силы справиться с любыми преградами; собственной веры в то, что она впитала в себя эту силу и та стала настоящей броней. Ей надо поговорить хоть с кем-нибудь, надо выговориться. Слишком трудно держать все в себе.
– Ма…
Мать слегка пошевелилась, ресницы у нее вздрогнули.
– Тут такое дело, ма…
Глаза у матери остались закрытыми. И тут Кэтрин открыла ей то, что не смогла открыть Роберту. Ее прорывало. Она говорила о том, как ей стыдно, как она виновата. Все говорила. А мать молчала. Услышала ли она ее? Или слова ушли и растворились в ее сновидениях? Да, быть может, рассказ дочери ей только снился. Кто знает, может, она, проснувшись, вспомнит какие-то обрывки и решит, что это был сон. И все же это первое произнесенное вслух признание хотя бы позволило Кэтрин снова заснуть – погрузиться в сон настолько глубокий, что она не почувствовала, как мать потянулась к ее руке, подержала ее какое-то время, а потом слегка сжала.
Глава 35
2013, лето
Все, что я делал, – делалось с благословления Нэнси. Я еще больше укрепился в этой мысли, надевая ее шерстяную кофту. Она так любила кутаться в нее, годами не снимала. Я носил и ее шапку – ту, вязаную. В ней застряли пряди ее волос, и получалось, что наши гены вступали в тесный союз. Все это возвращало меня в те времена, когда ближе нас с Нэнси никого в мире не было, когда мы только познакомились, Джонатан еще не родился, она еще не стала матерью. Когда нас было только двое. Сейчас у меня такое же чувство – нас снова только двое. Союзники. Соавторы. Это наша общая книга, ее написала не одна Нэнси.
Название книги придумал я. Вообще-то мы всегда выручали друг друга в поисках заглавия, и я до сих пор слышал, как она хлопает в ладоши и восклицает: «Точно, вот оно!», когда я предложил назвать ее новый роман «Идеальный незнакомец». Финал тоже мой. У Нэнси он другой, помягче, но я решил, что для первого читателя книги нужно нечто ударное. В общем, это я убил героиню.
Но главная тяжесть работы легла, конечно, на Нэнси. Я старался не думать, во всяком случае слишком часто, о том, как она сидела одна в квартире Джонатана и писала, вглядываясь в фотографии и пытаясь понять, как получилось, что наш сын оказался вынужден спасать этого ребенка. И ей удалось рассеять дымовую завесу тайны, сгустившуюся вокруг смерти Джонатана, извлечь смысл из бессмыслицы. Уверен, что именно это питало ее соками жизни, оправдывало каждодневное пробуждение – как впоследствии и мое. И лишь поставив точку, она позволила раку завладеть ею. Именно поэтому Нэнси мне и не звонила все то время: ей хватало книги.
По словам Джеффа, книжный магазин в нашем районе продал довольно много экземпляров, а несколько взял на продажу тот, что находился поблизости от дома Кэтрин Равенскрофт. Не так уж много, но все-таки. Приятно думать, что находятся совершенно незнакомые люди, которым она тоже не нравится, и я укрепляю свои позиции и шире раскидываю сеть. Негромко, бесшумно мы крадемся за ней. И нас становится все больше и больше.
Глава 36
2013, лето
Даже не глядя на номер, Кэтрин узнала его дом. Вообще-то мимо таких зданий лучше проходить как можно быстрее, не останавливаясь, но этот сразу приковал ее взгляд, взывая, подобно утробному рычанию бездомного пьяницы на Черинг-Кросс-роуд.
Дом был мрачный, окна заляпаны грязью. Краска, столь свежая и радующая глаз на соседних зданиях, поблекла и осыпалась. Сад задушен вьюнком, правда, в нем выделялся один отважный розовый куст – пламенеющий куст-бунтарь, сладкий запах которого, поглощающий окружающее запустение, Кэтрин вдохнула, направляясь к подъезду. Стук в дверь эхом разнесся по всей улице. Никто не откликнулся, звонка на двери не было, и Кэтрин постучала вновь, на сей раз сильнее. Потом наклонилась к прорези почтового ящика. Крышка была откинута, а самого металлического ящика, куда опускают письма, не было, они соскальзывали прямо на пол. Она увидела невдалеке от двери пару туфель, ссохшихся и грязных, через спинку стула был перекинут пиджак.
– Мистер Бригсток, добрый день. Откройте, пожалуйста. Это Кэтрин Равенскрофт.
Она была преисполнена решимости, но все же сама услышала, что голос у нее слегка дрожит.
– Пожалуйста, – продолжала настаивать она. – Я знаю, что вы дома. Откройте дверь. Нам надо поговорить.
Ничто не изменилось. Кэтрин попыталась уловить малейшее движение внутри дома. Он отравил Роберта, настроил его против нее, вышвырнул ее из собственного дома. И теперь самое меньшее, что он должен сделать, – посмотреть ей в глаза и выслушать то, что она скажет.
– Мистер Бригсток! Откройте, пожалуйста. Что бы вы мне ни сделали, Джонатана это не вернет. Пожалуйста. Я заслуживаю того, чтобы меня выслушали.
Дверь осталась закрытой. Она набрала номер, который дала ей Ким. Было слышно, как внутри звенит телефон. Раздался голос автоответчика: «К сожалению, нас нет дома…» Голос женский. Нэнси Бригсток. Покойнице сообщения не оставишь. Она должна поговорить с ним, должна заставить выслушать себя, должна заставить его остановиться. Она была уверена, что он дома. Кэтрин вновь наклонилась и, насколько смогла, просунула руку в щель на двери. Рука у нее тонкая и пролезла почти по локоть. Она попыталась нащупать задвижку, но ничего не вышло. Тогда она прижалась губами к щели:
– Я знаю, что у вас есть мой номер. Позвоните, только не надо молчать, как в прошлый раз. Я хочу поговорить с вами о Джонатане. Я заслуживаю того, чтобы меня выслушали, мистер Бригсток. – Она стояла на коленях, прижимаясь лбом к двери. Услышав негромкое дребезжание радио, доносящееся с дальнего конца улицы, она посмотрела в ту сторону и увидела припаркованный фургон с открытыми окнами и двух строителей, сидящих рядом с ним и закусывающих. Она повернулась к двери и, прикинув, что, возможно, его все же нет дома, вновь набрала номер телефона и на сей раз оставила сообщение.
Глава 37
2013, лето
Ощущение у меня было такое, словно через прорезь в двери она запустила слепого змея. Мы смотрели на его голову без глаз, он обнюхивался, стараясь выкурить нас отсюда своим зловонным дыханием, тянулся к замку, стараясь проникнуть внутрь. Надо было мне запастись топором. Меня одолевали демоны. Она – скорее Сирена, нежели Медуза. В голосе ее слышалось само Зло, когда она пыталась подманить нас к двери и завлечь пением телефонного звонка. Она хотела, чтобы мы ее выслушали? Ну так она опоздала. У нас уже нет сил выслушивать исповедь ее окровавленного сердца – да уж если на то пошло, то и на мужа ее тоже не осталось сил.
Он буквально в печенках засел со своими комментариями на сайте нашей книги: ему, видите ли, во что бы то ни стало надо рассчитаться за прошлое, необходимо встретиться с нами. Он долго был убежден, что речь шла именно о «нас» – мистере и миссис, так что пришлось написать ему по электронной почте, что моя жена уже несколько лет как скончалась, что Джонатан – наш единственный сын, что она так и не оправилась после его гибели. А впрочем, жалко его, беднягу. Мне кажется, ему совершенно ясно, что в книге он – персонаж случайный. Мне вовсе не интересно встречаться с ним, но на вопросы – на те, что могу, – я с удовольствием отвечу. «Почему именно сейчас?» Ну, это просто. Достаточно сказать правду. Нашлись записи моей жены и фотографии, из которых стало ясно, что она много лет скрывала от меня то, что маленький мальчик, ради которого Джонатан пожертвовал своей жизнью, оказался на его пути не случайно, что он был близок с его матерью. Наша переписка протекала в весьма корректных выражениях. Он писал, что возмущен поведением своей жены и предпринимает все усилия, чтобы отдалиться от нее. «Непростительно», «жестокость, достойная всяческого осуждения». Он благодарен за то, что в конце концов «узнал правду», и «выражает надежду на то, что можно достичь известного примирения». Язык члена какого-нибудь комитета, рассуждающего о противоправных деяниях некоего диктаторского режима.