– Ну что же, как-нибудь, вполне возможно, – ответил я. – Но сейчас мне надо идти. Честно говоря, я очень устал, и меня немного знобит. Я уже ложился, когда вы позвонили…
– Да-да, конечно. Еще раз извините. Мне просто хотелось убедиться, что вы благополучно добрались до дома.
– Да, Роберт, спасибо, добрался без приключений. – Я повесил трубку.
Я начал сожалеть, что дал ему свой номер. Как бы он не начал донимать меня звонками. Я с трудом поднялся наверх, хватаясь за перила. Сиделка сказала, что у меня просто ушиб спины, но я боялся, дело могло быть хуже, уж не перелом ли ребра. Впрочем, если подумать, то и из этого можно извлечь пользу. Меня положат в больницу, поместят в палату, возможно, на том же этаже, где лежит этот малый. А впрочем, не имеет значения, ведь меня сам его отец пригласил зайти. Мы вместе склонимся над ложем его тяжело больного сына.
Я потянулся за стаканом с водой, стоящим на тумбочке у кровати. Он наполовину пуст, но, чтобы проглотить таблетки, хватит. Две обезболивающие, две от бессонницы. Надо хоть как-то успокоиться. Вода на вкус тухлая, слишком долго простояла. Во всяком случае несвежая. Засну я легко, это уже чувствуется, остается надеяться лишь, что сон не будет слишком глубок и, если позвонит ее муж, я услышу. Он пообещал держать меня в курсе состояния Николаса. Впрочем, не страшно, даже если не услышу, Нэнси ответит. Он услышит ее негромкий любезный голос: «К сожалению, сейчас нас нет дома. Оставьте, пожалуйста, сообщение, и мы перезвоним». На какое-то время я погрузился в сон, но вскоре проснулся, и разбудил меня не голос Нэнси, в этом я уверен.
В доме тихо, но что-то все же заставило меня очнуться, несмотря на то что наполовину я все еще во сне. Мне приснилось, что я выпал из окна, пробив телом стекло. Осколки разлетелись по земле, их острые концы торчали во все стороны, угрожая проткнуть меня, как ломтик ветчины толщиной в папиросную бумагу. Вот это меня и разбудило. Звон бьющегося стекла. Внизу кто-то был.
И тут я услышал, как закрывается дверь. Нашу входную дверь неслышно не откроешь и не закроешь, замок немного неисправен, так что при любом прикосновении раздается щелчок. Что это – кто-то пришел или ушел? Мне видятся руки в перчатках. Мне видятся люди в полицейской форме, но это чушь. Укол совести? Тоже чушь. Полиция постучала бы, ей нет нужды вламываться в дом. Я услышал скрип входной двери, но сейчас совершенно тихо. Я натянул брюки, взял висящий на стуле свитер. Я скрипел, скрипели половицы, скрипели лестничные ступеньки. Моих передвижений не скрыть, да я и не стараюсь. Я бесстрашен, больше я не трус.
Я стоял внизу лестницы и озирался вокруг. Снизу из-под штор слабо пробивался свет. Стеклянный навес над входной дверью был разбит. Я продолжал оглядываться, словно готовясь к тому, что кто-то ударит меня по затылку. Но ничего не происходило. И в комнате пусто. Я пошел на кухню, медленно, по-прежнему осторожно, неуверенно. И тут я увидел, что ошибся. В доме пусто, но я не один. Она стояла в нашем саду, не отрывая взгляда от все еще тлеющего костра. Я пошел к черному входу, она повернулась и посмотрела на меня. Вот этого момента я и ждал. Вот она. Она разбита. Николас мертв. Что ей делать? Может, попробует убить меня? Я ждал. Никто из нас не произнес ни слова. Затем она направилась ко мне. Я отступил в сторону и позволил ей войти внутрь. Она села за кухонный стол и обхватила голову руками. Начала тереть глаза, да так яростно, что стало страшно – как бы не выскочили из орбит. Потом она подняла голову, и оказывается, что глаза у нее сухие и красные. Слез нет. Темные круги есть, а слез нет. Я ждал, пока она заговорит.
– Присядьте.
Я сел. Почему бы и не сесть?
И тут она плюнула в меня. Залила меня слюной. Кажется, остановиться не могла. Продолжала плеваться, пока я с ног до головы не покрылся исторгаемой ею плотной липкой слизью. Я вновь превратился в насекомое, утонувшее в ядовитой слюне хищника, собирающегося сожрать меня живьем. Меня пожирали живьем.
Глава 51
2013, лето
У Кэтрин на ладонях кровь. Смешанная с потом, она покрывала их плотной красной пленкой. Это ее собственная кровь из пореза на тыльной стороне правой руки, образовавшегося, когда она разбила стекло, чтобы дотянуться до замка. Она сидела в своей машине, припаркованной у дома Стивена Бригстока, и вытирала ладонь о джинсы.
Постучать она и не подумала. Просто вломилась в дом и закрыла за собой дверь. Шторы были задернуты, и в полумраке она не сразу обнаружила, что шагает по пустыне жизни. Обеденный стол завален немытыми чашками, тарелками, пустыми консервными банками, из которых торчали вилки. На полу валялись клочки бумаги, в углу униженно корчился старый валлийский туалетный столик – ящики выдвинуты, дверцы распахнуты. Лишь один порядочный предмет бросился ей в глаза в этой комнате – письменный стол, опрятный и прибранный, на котором стояли фотография шестидесятых годов в серебряной рамке с изображением молодой пары и ноутбук, с откинутой крышкой и темным экраном. Легким прикосновением пальца она разбудила его и тут же отпрянула: ей со своей странички в «Фейсбуке» подмигивал Николас. А рядом было послание Роберта, извещающее о состоянии здоровья сына.
Она пересекла кухню со всей ее грязью и зловонием и подошла к окну в глубине дома. Она знала, что он наверняка слышит ее шаги; знала, что, скорее всего, он наверху, но торопиться ей было некуда. Взгляд ее задержался на яблоне, усыпанной плодами: за садом никто не присматривал, но все равно он сохранял свою красоту. Нестриженый газон покрылся бурьяном, мощный кустарник горделиво противостоял нашествию грозящих задушить его сорняков. Тлел вчерашний костер. Она вышла из дома и вгляделась в остатки того, что он пытался уничтожить.
Она почувствовала его присутствие прежде, чем увидела: стоящий на пороге открытой двери согбенный человечек, натянувший кофту жены на костлявое голое тело. Она разразилась гневной речью, но он даже не пытался возражать, просто моргал, понурившись, и дрожал всем телом.
Кэтрин помнила больше того, что поведала ему. Невысказанные слова метались у нее в голове, но она удерживала их, чтобы не сбить. Надо было донести до него суть. И ей это удалось. Дослушав, он не произнес ни слова, просто сидел на стуле, вцепившись руками в его края и опустив голову.
– Мне очень жаль. – Она удивилась, ибо сказано это было не им, а ею. Она не собиралась произносить этих слов, они вырвались сами собой. С ними она встала и удалилась.
И только тут перестала сдерживаться и позволила себе разрыдаться. Из глаз ее потекли годами копившиеся слезы.
1993, лето
Когда Джонатан улыбнулся сидевшей за стойкой бара и только что закончившей разговаривать по телефону с Робертом Кэтрин, она улыбнулась в ответ. Улыбка была машинальной, и все же она смутилась и, не обращая внимания на жест Джонатана, приглашающий ее присоединиться к нему, поспешила к лифту и поднялась к себе в номер. Она заперлась на ключ и подошла к кровати, на которой, уходя, уложила Николаса. Ребенок крепко спал, широко раскинув во сне руки. Она открыла дверь в соседнюю комнату и отнесла его на собственную кровать. Потом приняла душ и легла. Ничего той ночью не произошло. Ничего.
На следующий день они с сыном отправились на пляж. Было рано, а Николас проснулся еще раньше, в семь, так что на море они оказались около половины девятого. Она вспомила охватившее ее чувство одиночества, но также и блеск солнца, еще не слишком жаркого, и еще – разбегающийся на мили и мили в разные стороны светлый песок. Помнится, она сказала тогда Нику: пляж сейчас только наш. Он принялся неустанно таскать ведерком воду из моря. Они строили городок, по крайней мере она строила, ибо Ник, не вполне схватывая суть происходящего, считал, что ведра с песком, который шел на строительство магазинов и домов, существуют лишь для того, чтобы опрокидывать их и снова наполнять. Она помнила, как терпелива была тогда, и в то же время несколько стыдилась своего терпения. Стыдилась именно потому, что осознавала его, оно не было естественным. Но все равно она терпела и терпела, никак не одергивала сына. И пока он ровнял дома с землей, начинала строительство дорог, орудуя лопаткой, прокладывала в бесформенных кучах песка кривые улочки.
Через пару часов стали появляться люди, и к полудню пляж заполнился. К этому же времени Николас прилично поджарился на солнце и устал. Они пошли в кафе перекусить, прихватив с собой с пляжа все, кроме полотенец. Они шли, держась за руки, и Кэтрин вспомнила, как хорошо у нее было на душе. Она снова чувствовала в своей ладони пухлую ладошку Николаса и вспоминала, как ласково ее пожимала, а он отвечал на пожатие. Послезавтра им предстояло уезжать, и Кэтрин впервые почувствовала, что чудесно провела с сыном время под этим ослепительным солнцем.
Ник пообедал без всяких капризов, и на десерт она взяла мороженое – ему ванильное, себе клубничное. Возвращаясь на пляж, они менялись, слизывая мороженое друг у друга. Она вспомнила каплю мороженого, повисшую на носу у Ника, когда он потянулся к ней в тот же самый момент, как она собиралась передать ему свой шарик. Он захихикал, чувствуя на лице приятную прохладу, и измазал щеки и подбородок. Попытался было слизнуть мороженое языком, но не дотянулся, и Кэтрин пришлось пустить в ход подол пляжного платья, чтобы вытереть сыну лицо и отогнать слетающихся на запах сладкого ос.
Вернувшись, изрядно вспотевшие на солнце, на пляж, они улеглись на полотенца. Она вспомнила, как сняла платье и уселась, раздвинув ноги, а Ник уютно устроился между ними и прижался к ее обнаженному животу. Она читала ему какую-то книгу и чувствовала, что тело его постепенно тяжелеет, а голова клонится в сторону. Он уснул. Она бережно оторвала его от себя и положила рядом, укрыв платьем, чтобы он не сгорел на солнце. Он спал уже больше часа, а она все это время читала уже свою книгу и чувствовала себя счастливой. По-настоящему счастливой. А потом она и сама задремала, свернувшись калачиком рядом с сыном, прикрывая его, как наседка.