Мы выскочили из машины. Захваченную школу видно было в промежутках между стволами платанов, и за этими стволами стояли и сидели спиной к нам вооруженные гардемарины, но крик несся не со стороны школы, а наоборот – я оглянулся и увидел офицеров, отшатнувшихся от чего-то черного, бьющегося в пыли… странно, что еще до того, как подошел и все увидел глазами, я уже твердо знал, что это шофер, посланный с необязательными известиями, которые вполне можно было сообщить по телефону… которого я сам лишь десять минут как отпустил, срисовав четыре портрета главарей террористов…
Крик оборвался. И в наступившей тишине стал слышен хруст костей.
Скованный человек ломал сам себя.
Наверное, это длилось секунды, но показалось – очень долго. Потом разом все стихло. Когда мы подбежали, на земле неподвижно и мягко лежало нечто бесформенное, и только лицо, обращенное к спине, было неожиданно спокойным и добрым…
Отец только мельком взглянул на меня, потом приобнял Зойку за плечо и повел прочь.
– Это что же? – тупо спросил кто-то из офицеров. – Это они со всеми такое могут?..
– Да, – сказал я, повернулся и пошел вслед за отцом.
Шагов через тридцать я их нагнал.
– …Ни на шаг от себя, – услышал я слова отца. – Поняла?
– Станет он меня слушать, – сказала Зойка. – Кто я ему?
– Кто бы ни была – а станет…
От полицейского штабного автобуса бежал один из отцовых ребят – Павел.
– Командир! Вызывают на переговоры!
– Хорошо, – кивнул отец. – Начинай, а я понаблюдаю.
– Они требуют, чтобы был генерал…
– Банан им в жопу, а не генерал! Что за болтовня, Паша! Будто первый раз…
– Извини, Пан, но – иначе никак. Я уже язык омозолил, доказывая. Я понимаю, что ты не пойдешь… но, может, Хижняка пустить?
– Хижняка? Да он… хотя… – Отец задумался. – А может, и пустить. Пойдем спросим.
– Ты извини, но я уже спросил.
– И что он?
– Глотает какую-то дрянь. Говорит, чтобы там не сорваться.
– Тогда мне надо с ним предварительно поговорить…
Год 2002Игорь
29.04. 11 час. 50 мин. Девятый полк
Итак, оставалось десять минут до срока, отведенного «псами» для принятия нами решения о начале переговоров, и ровно столько же до начала подготовленной мной операции по выводу заложников из захваченного здания. Операции авантюрной и оправданной только жутчайшим цейтнотом.
Я исходил из того, что мне противостояли, если так можно выразиться, теоретики и что настоящих практических бойцов – курдов или чеченов – среди них нет. А если есть, то мало. И не на первых ролях. Был, понимаете ли, в происходящем привкус полигона, который – привкус – меня беспокоил вот уже много дел подряд.
А значит – не пройдя жестокого военного отбора, они не все сориентируются под огнем. Может быть, я не прав, но все же придерживаюсь мнения следующего: умение уцелеть в бою – врожденное. Никакими полигонами и тренажами его не выработать. У кого чувство боя есть, тому придет и все остальное. У кого этого чувства нет, тому ничто прийти не успеет… И вот здесь, мне кажется, собрались обученные новобранцы.
С чего я это взял? Так, из воздуха. Из оттенков.
Если я ошибаюсь, то это будет мне очень дорого стоить.
Итак, карты сданы.
Двое моих лучших, Павлик Мартынчик и Юра Лохмачев, по древнему, давно не действующему канализационному туннелю – это же казармы, господа! солдатская же столовая! там же такие объемы эвакуации были! – пробрались в заброшенное бомбоубежище под этой самой столовой, ныне школой, и нашли вход. Судя по схеме, он ведет прямо в подвал, где держат заложников. Но верить этой схеме надо через раз, уже дважды мы ее ловили на неточностях. И все же, стараясь не шуметь, ребята открыли тяжелые двери и потрогали кирпичную кладку, которой заделан проем – кажется, не слишком прочно. Во всяком случае, сквозь кладку хорошо слышны турецкая речь и плач ребятишек.
Ждать сигнала, ребята.
Еще двое наших, Матильда и Раис (за глаза – Раиса: слишком красив), впрягшись в ремни реактивных дельтапланов (взяты под честное слово в клубе моряков), ждут вон за тем домом. Им нужно четыре минуты, чтобы взлететь, развернуться и сесть на крышу школы.
Я и Гарик – атакуем в пешем строю. Точнее, проводим наземную атаку.
Но до всего этого должно произойти еще немало драматических событий.
Ага. Вот машут флажком. А вот пошел Хижняк. Умница: никаких белых флагов. Просто идет – один – и все.
И только следом, шагах в двадцати, два офицера – в броне, но без автоматов.
От школы навстречу им – пятеро. Всматриваюсь. Двоих бедняга-шофер нарисовал. Причем так: вот этого усатого он указал у них первым и главным, а вот этого молодого хорька – шестеркой главного. Значит, трое, имевшие дело с нашим шофером, остаются в здании и в переговорах не участвуют.
Грех было сомневаться.
Если я что-то понимаю, на переговоры пошел командир, но штаб – или некое идеологическое ядро – продолжает работать.
Они останавливаются шагах в трех друг от друга – Хижняк и эта пятерка – и молча обмениваются знаками приветствия. Хижняк козыряет, командир террористов кланяется, скрестив руки.
Я мог бы, конечно, слушать то, о чем они говорят… но это будет избыточная информация. Именно то, против чего я так долго борюсь. Есть знак, который Хижняк подаст, если сочтет, что штурм должен быть отменен. Вот и все.
Минута. Полторы. Две. Знак не подается. Две с половиной… пора.
Жму на кнопку передатчика.
В бинокль видно, как в мундире на груди Хижняка образуется маленькая дырочка. Это срабатывает петарда. Она же издает слабый звук попадания прилетевшей издалека пули. Эта петарда была самым сложным элементом операции: пробить дырочку без дыма и вспышки, без дурацких томатных брызг, которые так любят режиссеры и зрители… обман не должен обнаружиться еще с десяток секунд… Хижняк вздрагивает, смотрит на грудь, потом очень естественно подгибает колени и падает лицом вниз. На спине страшнее: дыра в мундире с ладонь, кровавые ошметки чего-то, розовая пена (знаю, сам приклеивал). Генерал делает попытку приподняться, но руки подгибаются, он валится уже окончательно, вытягивается и замирает… Мне отсюда не видно, но сейчас пыль начнет пропитываться черным.
Немая сцена. Главный «пес» наклоняется над упавшим, потом резко оборачивается. Глаза мечутся на лице. Ну да, он высматривает, из какого же окна пальнули его непослушные подчиненные. Силится понять: кто и зачем. А главное – что же теперь делать, ведь вся стратегия меняется…
Сопровождавшие Хижняка бегут к нему – спасать. Они не знают, что это инсценировка. Все должно быть по-настоящему. И – да, так оно и выходит, по-настоящему: те «псы», которые пришли на переговоры, отскакивают назад и выхватывают пистолеты!
Страшная секунда. Сейчас ребят убьют.
Нет. Нервы. Руки трясутся. Несколько выстрелов выбивают пыль из газона, одному полицейскому попадают в плечо – в броню. Он валится и вскакивает. И бросает дымовую шашку.
Молодец.
Главный «пес» кричит что-то – уже им, подхватывающим «труп». Потом оборачивается и кричит своим, вздымая кулаки. Он им сейчас покажет!
Зажигаются и катятся вперед еще несколько шашек. Пелена дыма затягивает Хижняка и его эвакуаторов. И сейчас дыма будет много, очень много…
«Псы» в растерянности, это понятно. Среди них провокатор! Сорваны переговоры, на которые они делали ставку (особую ставку, если учесть их умения). Неясен следующий шаг провокатора… Поэтому дым они воспринимают как должное.
Тридцать секунд прошло. Я уже ничего не вижу, а наблюдатели на верхнем этаже если и видят, то поверить своим глазам не могут: из-за боковых домов выкатывают своим ходом четыре гаубицы В-19 калибра шесть дюймов. Поверхность ровная, и они, проломив решетчатый школьный забор, быстренько отжимаются на домкраты и опускают хоботы. Вот одна, недалеко, полувидна в разрывах дымовой завесы. А с шоссе, разворачиваясь между платанами, устремляются к нам десять зеленых грузовиков с хрустальными чашами прожекторов…
Шестьдесят секунд с момента «выстрела». Хижняка чуть-чуть оттащили, надеюсь.
Залп, даже холостой, сокрушителен. Дым, подхваченный пороховыми газами, врезается в стену, вдавливает окна внутрь, заполняет классы и коридоры. И тут же вспыхивают прожекторы.
Это ад, классический огненный ад. Ослепляющий вихрь.
Красный «Ураган» с торчащей вперед выдвижной лестницей притормаживает около нас, мы с Гариком взбегаем по капоту, хватаемся за лестницу… «Ураган» бросается вперед, мы уже лежим на ступеньках, цепляясь за перила, а лестница выдвигается…
Второй залп гаубиц. Мы сбоку, нас уже прикрывает сам дом, и все равно – как с размаху о стену.
Водитель, конечно, ас. Он умудряется концом лестницы угодить точно в середину оконного переплета, так что на нас не сыплются осколки стекла. Машина резко тормозит, и мы с Гариком на скользящих «салазках» (этакий пожарный то ли лифт, то ли эскалатор, рама со ступеньками – катается вверх-вниз на роликах по поручням лестницы, ее тянут тросом) лежа влетаем в полутемный (после безумия света снаружи) коридор.
План в головах. Есть и в планшете, но главное – в головах.
Гарик стреляет. Метнувшийся к нам слева падает. Теперь – не оставлять позади себя живых…
Мы доходим до центральной лестницы (я меняю опустевшую обойму), когда наверху раздается глуховатый треск. И чуть позже, с оттяжкой – такой же глухой удар. Высадились мои верхние. Встав на плоской крыше спиной к спине, окружили себя веревочным кругом – детонирующим кумулятивным шнуром, – рванули его и вместе с куском потолка рухнули в комнату…
Рев автоматов.
Так. «Псы» все-таки подготовились, хотя и весьма наплевательски. За поворотом оказывается идиот, закрывающийся толстой женщиной. Он хочет в нас попасть. Пуля в лоб. Тетка, отползай.
Отползай!
Уже проходим мимо, когда вспоминаю: это то лицо, которое нарисовал Мишка. Успеваю обернуться.
Не надо было тебе этого делать, тетушка…