ШКВАЛ АПЛОДИСМЕНТОВ В СТУДИИ
Ефраим Каповски. Йу-хуу! Вот такой у нас Мико Дрор. Я напомню всем, кто слышит нашего Мико впервые, что наш Мико ктоооо?
Нестройные голоса в студии. Енот!
АПЛОДИСМЕНТЫ
Ефраим Каповски. Мы продолжим разговор с Мико через несколько минут, после сводки сообщений Службы спасения. Слушайте внимательно, не забывайте много-много пить и проверяйте полипреновые прокладки на окнах.
Заставка – женский голос, с придыханием, под музыку: «„Так победим“ с Е-е-е-е-ефраимом Каповски!»
ОПУЩЕНО: СВОДКА СООБЩЕНИЙ СЛУЖБЫ СПАСЕНИЯ, 04:16 МИНУТ.
Заставка – женский голос, с придыханием, под музыку: «„Так победим“ с Е-е-е-е-ефраимом Каповски!»
Ефраим Каповски. И снова здравствуйте, дорогие друзья, спасибо нашей Каринэ Агаян за сводку сообщений Службы спасения, скоро наша Каринэ вернется в эфир с новостями, буквально три минуточки у нас осталось, а я напомню, что у нас в студии наш любимый бадшаб, наш прекрасный, мохнатый, умный и наблюдательный енот Мико Дрор. Мико, ты говорил про семью, про то, как важно сейчас быть на связи со своей семьей. У тебя есть семья, с ней, барух а-шем[93], все хорошо?
Мико Дрор. Неважно.
Ефраим Каповски (после заминки). Хорошо, не буду тебя спрашивать, дай бог, чтобы все, у кого есть семья, и все, у кого нет семьи, были живы и здоровы, а я спрошу тебя, Мико: как ты думаешь, что мы в нашей новой большой семье, еще непривычной для многих из нас семье, можем сделать, чтобы мы и вы, люди и бадшабы, лучше понимали друг друга?
Мико Дрор. Потерпеть.
Ефраим Каповски. Мудрый Мико! То есть ты думаешь, что если просто дать времени делать свое дело, мы притремся, принюхаемся и начнем лучше друг друга понимать?
Мико Дрор. Нет. Я думаю, Ефраим, что нам всегда придется друг друга терпеть; я не хочу звучать неприятно ни для кого, вот говорят, у меня и так голос неприятный, ну так извините, но я сейчас про другую неприятность: мне кажется, Ефраим, что мы не должны ждать, когда научимся понимать друг друга. Мы должны сказать себе, что мы очень разные, мы такие разные, что, может быть, мы никогда…
Ефраим Каповски (перебивает). Мико, Мико, Мико… (Смеется; смешки в студии.) Очень серьезный парень наш Мико Дрор, спасибо ему большое, нам всегда очень приятно и интересно с ним поговорить, мы вообще думаем, может быть, еще приглашать бадшабов в наши передачи, мы теперь будем справляться с нашими тяготами заодно, и нам важны все голоса, правда?
Нестройные голоса в студии. Да! Правда!
Ефраим Каповски. Но время, время, время – время у нас подходит к концу. Поаплодируем Мико Дрору.
АПЛОДИСМЕНТЫ
Заставка – женский голос, с придыханием, под музыку: «„Так победим“ с Е-е-е-е-ефраимом Каповски!»
МИКО ДРОР ПОКИДАЕТ СТУДИЮ
48. Клац-клац
*«Мимими!» (араб.), граффити, Рамат-Ган, янв. 2022.
49. Гарантирую – вы меня запомните
У пожилой козы по имени Куки речь замедленная, прерывистая: первые буквы слов как будто даются ей с трудом, как будто застывают во рту, не хотят выходить наружу. Коза стоит бочком и смотрит на доктора Сильвио Белли выпученным бессмысленным глазом. У пожилого доктора по имени Сильвио Белли речь замедленная, прерывистая: первые буквы слов как будто даются ему с трудом, как будто застывают во рту, не хотят выходить наружу. Это неправда, доктор Сильвио Белли в прекрасном состоянии для своих семидесяти восьми лет, у него нет никаких признаков старческого расстройства речи, иначе он не явился бы добровольцем на регистрационный пункт в Беэр-Шеве, еле добравшись туда по удивительно гладкому шоссе с ободранными бурей брошенными автомобилями, не подписал документы и не ездил раз в неделю консультировать пациентов здесь, в караванке «Гимель». Но скоро, скоро у доктора Сильвио Белли начнут, наверное, застревать во рту первые буквы знакомых слов, скоро, скоро слова, лучшие друзья Сильвио Белли, начнут предавать его; при этой мысли доктору Сильвио Белли хочется сжаться в комок, возиться с запинающейся козой ему совершенно невыносимо, как невыносимо возиться с голубем, почему-то не идущим в своем развитии дальше междометий, или с собакой Лайкой, у которой налицо все признаки старческой афазии; никогда, никогда он не брался вести пациентов старше пятидесяти лет и никогда, никогда никому в своем малодушном отвращении не признавался. А животные, животные, почти все как одно с этой обедненной речью, с повторениями и заиканиями, обрывочными фразами и медленным подбором правильных слов? Нет, нет, ни за что. Но Мири Казовски, эта тошнотворная хлопотунья, ныла и ныла при каждом его приезде, поджидала его еженедельно у медицинского шатра, приставала и настаивала, убеждала и льстила, и он наконец согласился принимать не только людей, но и животных – не больше трех и только если останется время! Времени до отъезда из лагеря оставалось одиннадцать минут, как ни затягивал доктор Сильвио Белли последний прием, и вот пожилая коза по имени Куки стоит, смотрит. Доктор Сильвио Белли светит ей в один глаз и в другой, Мири Казовски стоит рядом, руки взволнованно сложив на груди, переминается. В свете фонарика зрачки Куки исправно сужаются и расширяются. Куда бить козу молоточком, доктору Сильвио Белли не очень понятно, но он честно бьет ее по одной передней ноге и по другой, и коза, несколько оторопев, отскакивает вбок. Доктор Сильвио Белли разворачивается к Мири Казовски и спрашивает, с трудом сдерживая раздражение, зачем, зачем, он просто хочет понять – зачем здесь эта коза, а? Мири Казовски испуганно хлопочет руками и очень похоже показывает, как коза вздергивает голову в начале каждого слова. «Брысь отсюда», – говорит доктор Сильвио Белли пожилой козе и, странным образом, внезапно испытывает дикое чувство, что нехорошо так разговаривать со старой женщиной. Шесть минут остается до отправления, Мири Казовски, надутая и обиженная, вводит в шатер молодого фалабеллу Артура с подсохшей и подзажившей рваниной вместо правого уха. Прямо за этим ухом у фалабеллы Артура располагается неслабых размеров подсохшая и подзажившая вмятина, доктор Сильвио Белли хорошо помнит фалабеллу Артура, а фалабелла Артур совсем не помнит доктора Сильвио Белли, фалабелла Артур никогда ничего не помнит, кроме событий последней пары дней. Человек, который живет с доктором Сильвио Белли, ничего не помнит, кроме того, что произошло с ним в последние семьдесят лет, – помнит все после Треблинки, а до Треблинки и в Треблинке ничего не помнит, кроме одной фразы. Фалабелла Артур каждый раз выходит от доктора Сильвио Белли очень удивленным, потому что доктор Сильвио Белли, посветив ему в глаза и раздраженно сообщив Мири Казовски, что «состояние стабильное», говорит: «Ich garantiere, Sie werden sich an mich erinnern». Фалабелла Артур понимает все слова в этой фразе, но совершенно не понимает, что она значит.
50. Солнце встает
Встает солнце. На лугу роса. Легкий ветер гуляет по лугу. Рассвет красив. Небо светлеет. Марина Слуцки идет по лугу. Марина Слуцки ходит босиком. Роса холодная. Марина Слуцки не боится холода. У Марины Слуцки коса до пояса. Марина Слуцки – пастушка. Стадо идет за Мариной. Это вольнопитающиеся. Слабый, пошатывающийся слон Момо идет впереди Марины Слуцки. Слон Момо не любит стадо. Зебра Лира любит стадо. Зебре Лире нравится вольнопитаться. Трава радужно блестит. Трава красивая. Есть траву вкусно. Козы мешают зебре Лире есть. Марина Слуцки подходит к зебре Лире. Марина Слуцки отводит коз в сторону. Марина Слуцки умеет готовить коз. Марина Слуцки повар. Марина Слуцки называет зебру Лиру «хозяйка», а слона Момо – «хозяин». Марина Слуцки разговаривает с козами. Зебра Лира плохо понимает Марину Слуцки. Марина Слуцки разговаривает длинными, неуловимо вывернутыми фразами, начинающимися далеко за пределами понимания зебры Лиры и заканчивающимися там, где начались: в этом Марине Слуцки не откажешь, цельность картины мира у нее в голове потрясающая – нормальный бы позавидовал, хотя фразы у Марины Слуцки длинные, густые. Марина Слуцки разговаривала всегда с ножами и сливочным маслом, билетами в кино и пододеяльниками. Слова у Марины Слуцки сюсюкающие, голосок тоненький – как будто маленькая девочка заискивает перед мамой. Раньше, до асона, Марина Слуцки разражалась во сне целыми монологами, полными ужаса перед каким-то катастрофическим будущим, судя по выкрикам «Вот скоро! Вот скоро!..»; монологами этими Марина Слуцки доводила до бешенства свою соседку по кибуцной светелке; голос у этих монологов был взрослый, нормальный, страшный. Теперь Марина Слуцки живет в караване с семью другими женщинами, и днем они сходят с ума от ее непрекращающихся бесед с пайками и занавесками, зато ночью в караване стоит несвежая влажная тишина, потому что Марина Слуцки спит молчаливым беспробудным сном, еле-еле дежурные поднимают ее на рассвете, когда начинают плакать и вскрикивать сквозь сон семь других женщин, живущих с ней в караване. Марине Слуцки пора пасти стадо. Теперь Марина Слуцки не повар. Марине Слуцки не доверяют готовить. Марина Слуцки отдала пайки бадшабам. Бадшабы переели, было плохо. Зебра Лира ела траву. Пришла Марина Слуцки с двумя ведрами. В одном ведре сладкая каша с молоком и тунцом. Во втором ведре сладкая каша с молоком и тунцом. Зебра Лира ела кашу. Слон Момо ел кашу из ведра, мало, сказал «фу». Фалабелла Артур тоже хотел кашу. Марина Слуцки вылила кашу из ведра на землю. Теперь все ели кашу. Марина Слуцки говорила «ла-бриют[94], хозяин, ла-бриют, хозяйка». Марина Слуцки стояла на коленях и кланялась. Зебра Лира ела очень много, ей стало плохо. Зебру Лиру вырвало. Зебру Лиру еще раз вырвало. Марина Слуцки сняла одежду, вытирала зебру Лиру, вытирала коз. Слон Момо развернулся и пошел в лагерь. Пришли люди и увели Марину Слуцки. В душной чистоте медкаравана на нее надели голожопую одноразовую рубаху и уложили на узкую койку возле бака с бумажным мусором, и она немедленно обратила к этому баку бесконечный монолог о хозяевах и хозяйках, из которого врач не понял почти ничего, но понял, что монолог этот неуместен и ненормален, а также действует совершенно усыпляюще в этой едва выносимой стерильной духоте. Марина Слуцки и впрямь заснула, врач вписал в ее карточку вполне ожиданный диагноз и прислушался: за дверью каравана стояла очередь страждущих, бубнили голоса, он мельком увидел в окне Рафи Газита с болонкой на руках – Рафи Газит приходил под вымышленным человеческим предлогом, чтобы заставить врача посмотреть его сраную болонку: Рафи Газит не доверял ветеринарам. Врач, молодой человек в инвалидном кресле, смотрит на Марину Слуцки. Пока Марина Слуцки спит, можно считать, что он ведет наблюдение, и под этим предлогом просто сидеть, тупо, не шевелясь, сидеть, смотреть в стену. Он обещает себе, что посидит так минут пять, не больше, – убедится, что пациентка действительно вышла из состояния аффекта, надо же убедиться, что пациентка действительно вышла из состояния аффекта. Ночами он лежит в караване, где вместе с ним живут еще трое врачей, но ничего не получается, сколько ни лежи с закрытыми глазами, и когда на рассвете под окнами каравана слышен глухой дробный топот, врач подтягивает свое тело