). Чучело-дрочучело! Выходи, бат-зонá[113], я тебе принес чего!
Жирафник молчит. В воздухе стоит густой животный запах.
Яся Артельман (вынимает затычки из ушей, гремит миской). Ты ходячая вообще? Хуево тебе?
Жирафник молчит, внутри раздается легкий хруст соломы, и все снова замирает.
Яся Артельман (делая шаг-другой внутрь жирафника). Иди сюда, сучка радужная. Только не кидайся в меня ничем! Заебала каждый раз кидаться. Я тебе таблетки принес, чучело-дрочучело.
Внезапно что-то задевает волосы Яси Артельмана, и он с визгом отскакивает в сторону. На сплетенном из соломы тонком шнурке висит скелетик кого-то небольшого, длинномордого; хрупкие косточки, ловко связанные друг с другом бежевыми нитками, гремят, когда Яся задевает скелетик; вместо глаз в узкий череп с несколькими мелкими зубами вставлены кусочки цветной наклейки с пайковой банки из-под тунца. Таких скелетиков разного размера над дверью темного жирафника висит не меньше десятка.
Яся Артельман (с омерзением тряся волосами). Ебанулась совсем. (Кричит в темноту.) Ебанулась совсем! Как ты вообще… Они ж небось «не надо, не надо!» Факельман тоже, между прочим, жрет, он метод придумал: сначала рот им зажимает, а потом шею – хрусть. Мудак психический – и то скелеты не вешает. (Гремит миской.) Выходи, коза с ушами, я тебя не съем!
Внезапно из-за спины у Яси Артельмана высовывается мясистая крупная рука с изумительной красоты радужными пятнами, обметанными по краям крупными красными точками. Рука пытается схватить таблетки, Яся Артельман отскакивает и поднимает миску над головой.
Яся Артельман. А-тя-тя-тя-тя! Я тття знаю. Открывай рот, я тебе в рот положу.
Бьянка Шарет молчит и тяжело дышит. Ее воспаленные глаза с радужными пятнами вокруг зрачка помаргивают, рубашка застегнута наперекос. Яся Артельман некоторое время вглядывается в ее глаза, завороженный этими инопланетными кругами. Воспользовавшись моментом, Бьянка Шарет делает вид, что снова собирается цапнуть таблетки из миски, но вместо этого резко бьет по миске снизу коленом, падает на четвереньки и хватает таблетки, просыпавшиеся на пол. Резкая головная боль мешает ей встать, и она замирает на четвереньках, свесив голову и закрыв глаза.
Яся Артельман. Дура какая, господи. Прими таблетки, я тебе щас воды своей дам.
Бьянка Шарет. Нет.
Яся Артельман. Психическая баба. Ну зачем ты их откладываешь? Вот перестану приносить вообще, сама ходи за своим пайком, я не нанялся вас тут всех кормить-поить. Ну что ты откладываешь их? Ширяешься ты ими, что ли? А? Говорят, если восемь сразу съесть, прет очень, только сердце колотится. А? Нажрешься и дрочишь, небось?
Голос Нбози из-за окна жирафника. Н-н-на п-п-п-потом!
Яся Артельман. А ты молчи, я не с тобой разговариваю. На какое потом? Нет никакого потом, нас в пятницу заберут, вот клянусь тебе. Адас реально с пикудом[114] говорила, Факельман сам слышал, своими ушами; в пятницу заберут нас, максимум – в субботу или в понедельник.
Бьянка Шарет широко раскрывает рот. Изо рта у нее пахнет мясом. Яся Артельман осторожно, чтобы не укусила, кладет таблетки на белесый Бьянкин язык, подносит фляжку с водой. Бьянка пьет, не вставая с колен. За стеной жирафника вдруг происходит какой-то треск и грохот, кто-то визжит и верещит, потом все затихает. Слышно, как Нбози с отвращением отплевывается.
Яся Артельман. Что это было?
Нбози. Полевка. Зззырная.
Яся Артельман. Да вы тут двинулись на хуй. Ну ладно сучка эта ебнутая, но ты-то с какого хуя полевок жрать пытаешься?
Нбози. Я, моззет быть, новый целовек теперь.
Яся Артельман. Ты чтоооо?
Нбози. Капшто. Страшно, сука?
Яся Артельман. Пиздец какой-то. (Обращаясь к Бьянке Шарет.) А ты, чучело-дрочучело, я тебя сразу предупреждаю: тронешь кроликов моих – я тебе руки твои дрочучие поотрубаю, ты поняла? Я тебя сразу почуял, как с утра к ним пришел, я пришел, а там тобой пахнет. Ты даже рядом не ходи, поняла? Отстрелю лапы дрочучие тебе и рокасет приносить не буду.
Неожиданно Бьянка Шарет кусает Ясю Артельмана за ногу.
60. Шнэй колот
Рав Арик Лилиенблюм смотрит в недовольные черные глаза Шуфи, а Шуфи смотрит мимо рава на радужную поверхность воды, где плавают три утки и глупый мопс Крис, которого уже два раза вытаскивали на берег и объясняли ему, что не надо плавать, надо сидеть слушать, но каждый раз глупый мопс Крис с визгом плюхался обратно, и женщина с мужчиной сдались – как с самого начала сдались насчет уток, Господь с ними, пусть делают, что хотят. Рав Арик Лилиенблюм, много работавший с подростками (как вам, например, проект «Шнэй колот[115]: дискуссионные группы еврейской и христианской молодежи»?), имеет некоторое мнение насчет того, как можно попробовать договориться с мопсом Крисом, да и вообще насчет того, как это все организовано, – но он, конечно, сидит молча: ему сделали одолжение эта женщина с прилизанными волосами и этот мужчина с прилизанным лицом – разрешили понаблюдать занятия. Наверняка это доставило им некоторое изощренное удовольствие: смиренный раввин просит позволения понаблюдать с целью перенимания опыта – он восхищен и так далее. Что ж, пожалуйста: сегодня третье занятие в бассейне – вернее, у бассейна, – третье, мать вашу, и явно понадобится четвертое, а может, и пятое, и шестое: прилизанная женщина даже пару раз кидает взгляд на рава Арика Лилиенблюма: мол, видите, с чем нам приходится иметь дело? – а ничего, справляемся. Одно занятие – одна мысль: это как будто бы не бассейн, а речка Иордан, понимаете? Вас окунут – и вы как будто вышли из Иордана прямо к Господу Богу. Проверочные вопросы: это не Бассейн, а чтооооо? С вами сделают чтооооо? И вы выйдете откуууууда? И прямо к комуууууу? Собака София Маргарита Лаиса Стар Гэллакси Челеста смотрит на воду невидящим взглядом, она всегда думает о чем-то так напряженно, что иногда раву Арику Лилиенблюму кажется, будто она давно и тихо сошла с ума. Собака Зузи, умная шавочка с седой мордой, отвечает на все вопросы тоненьким голоском отличницы. Иаков, Авшалом, Лула, Давид, Урия, Мурмур стараются кто как может, и это, конечно, производит впечатление. На птиц никто особого внимания не обращает (интересно, их тоже будут окунать?), но неизвестно как оказавшаяся здесь чайка, имени которой рав Арик Лилиенблюм не знает, спокойно дает с разломанного лежака, боком завалившегося на мраморный пол, подробные развернутые ответы: прибавляет, например, кое-что про чудо, и зализанная женщина дарит ее холодной улыбкой. И вот эта улыбка, сделанная одними губами, непонятно как и непонятно почему напоминает раву Арику Лилиенблюму о потреханном костюмчике и поникшей шляпе, и о безжалостном, как ножичек у горла: «Дай бог, оно вам поможет». Его словно окунают в ледяную воду – зажав нос, опрокидывают на спину, – и вдруг он понимает, что именно так, видимо, ощущается момент встречи с истиной, ужасающе большой и ужасающе несоразмерной тебе самому. Рав Арик Лилиенблюм наклоняется к Шуфи, который все это время молчит и только поводит страшным хвостом из стороны в сторону с завораживающим изяществом, и шепотом предлагает: «Пошли поговорим». «Знаю я ваши разговоры», – холодно отвечает Шуфи, прекрасный и далекий, и рав Арик Лилиенблюм молчит, и сердцу его больно, словно женщина отвергла его или отец сказал ему: «Что ты опять суешь сюда свой нос?» – и пришлось идти назад, в комнату с пятью детскими матрасами на полу, и ждать, когда старшие закончат читать с отцом секретные книги и снова превратятся в людей.
61. Под нашими спортивными знаменами
Между прочим, все это пишет автор с дисплазией сосудов правого полушария, память у него рваная, как флаг над караванчиком, где размещается ветеринарка в лагере «Гимель»; говорили ли мы уже, например, о флагах? Вот этот конкретный флаг пожрали ламы, отогнать их было совершенно невозможно, дежурный ветеринар Султан Мансур им: «Вон пошли!» – а ламы: «Который час? Который час?» – их всех научили спрашивать «Который час?», чтобы они не пропускали вольнопитание, а ламы совсем дуры, только это их и волнует, и ветеринары им всегда говорят: «Шесть!» – чтобы они побежали искать свою ебанутую Марину, Марину Слуцки, которой теперь выдают арипипразол+карбамазепин, она все равно называет животных «хозяин» и «хозяйка», но ведет себя тихо, а флаги ее очень интересуют, Марина Слуцки штопает флаги по всему лагерю, стирает их и подрезает, подгибает, подшивает обтрепанные края, разговаривает с ними почтительно, как со старшими, а уж флагов в караванке «Гимель» хватает: вот же никогда не знаешь, чего у страны неисчерпаемые запасы на случай катастрофы; так вот, знай, читатель: арипипразола и государственных флагов, потому что дух, дух превыше всего; в одной ветеринарке в углу лежит бумажных флажков штук триста, раздавать в утешение детишечкам, которые приносят котиков, и песиков, и ящериц, и крыс, и полевок, и прочую адовую хрень, которой несть конца, несть конца, и вся она плачет, и вся она говорит дежурному ветеринару Султану Мансуру, когда он осматривает и пальпирует, приподнимает и поворачивает: «Не надо! Больно! Пожалуйста! Не надо! Больно!..» Марина всегда очень хорошо шила, такая золотая женщина, представляете: и шила, и готовила, и с мужем они были золотая пара, он – небольшой толстенький пожарный инспектор, государственный человек, Марина Слуцки безо всякого арипипразола молодец, если не считать всего того, что она рисовала (и продолжает рисовать тут, в лагере, – запас цветных карандашей! О, знали бы вы, какой у страны обнаружился запас цветных карандашей, и бумаги для оригами, и канцелярского клея с голубыми блестками: дух, дух превыше всего, творчество помогает поддерживать этот самый дух в выносимом состоянии, а то не напасешься на вас карбамазепина с арипипразолом). Рисует Марина Слуцки половые органы в коронах – они склоняются перед гигантскими птицами и крошечными слонами на ста паучьих ногах, но теперь все это происходит почти молча: очень спать хочется, а раньше эти половые органы, кровоточащие и изумительно реалистичные, склонялись перед какими-то невыразительными пришельцами, что ли, перед какими-то бледными, что ли, духами; словом, творчество Марины Слуцки много выиграло от вот этого вот всего, и если вы из тех людей, кому дороги такие повороты событий, вам самое время порадоваться за Марину Слуцки. Муж Марины Слуцки, ласковый и тихий человек, запутавшийся во взятках и до смерти уставший от необходимости постоянно делать очень честное лицо, в один прекрасный день съел всю домашнюю аптечку, включая оставшееся от бедной мамы страшное количество «Актика» и «Метадона»; все получилось, а сестра мужа забрала Марину Слуцки в кибуц. Почему Марину не показали психиатру еще тогда? Ну, как сказать. Кибуц, святая вера в живительную силу коллектива; как-то оно в общем-то и обходилось; правда, Марина каждый день ходила равняться на флаг, делать какие-то гигантские шаги у флагштока по какой-то непостижимой уму схеме и зарывать там же «секретики» с обрывками своих рисунков, но повар она была настоящий, кибуцная кухня от ее присутствия похорошела и расцвела,