Руководитель арабов — Цадин знал его по предыдущим столкновениям — встал и что-то скомандовал. Израильский капитан не расслышал слов, но смысл их ему тут же стал ясен. Пение усилилось. Последовал еще один залп. Кое-кто из полицейских был уже разъярен, догадался капитан, и одна из тяжелых пуль ударила точно в лоб того араба, который только что получил попадание в лицо. Его тело обмякло, словно в нем не было костей, и он свалился замертво. Это должно было предупредить Бенни, что ситуация вышла из-под его контроля, но он не обратил на это внимания. Более того, он стал терять контроль над самим собой.
Хашими не видел гибели своего товарища. Напряжение в этот момент достигло предела. На лицах обоих раввинов отразилось оцепенение. Он не мог видеть лиц полицейских, скрытых масками, но их действия ясно показывали, что они испытывают сейчас. И в этот миг, подобный удару молнии, он понял, что одерживает победу, и крикнул своим друзьям, чтобы они удвоили усилия. Перед лицом огня и смерти они выполнили его приказ.
Капитан Бенджамин Цадин сорвал с головы шлем и решительно пошел к арабам, миновав по пути раввинов, которые замерли в нерешительности. Неужели Божья воля не сумеет преодолеть беспорядочное пение каких-то грязных дикарей?
— Ну-ну, — пробормотал Пит Фрэнке, из глаз которого текли слезы от накрывшего репортера облака газа.
— Я снимаю, — не ожидая команды, ответил оператор и направил объектив видеокамеры на израильского офицера, приближающегося к арабам. — Сейчас что-то произойдет, Пит. Это парень вне себя от ярости!
Боже мой, подумал Фрэнке. Он сам был евреем, испытывал странное чувство единения с этой голой, но любимой землей; сейчас он снова понял, что перед его глазами вершится история, и начал уже сочинять те две или три минуты комментариев, которые будут наложены на пленку, снятую оператором для последующих поколений. Неужели, подумал он, ему еще раз дадут желанную премию «Эмми» за великолепное исполнение своих трудных и опасных обязанностей?
Все происходило стремительно, чересчур стремительно — капитан направился прямо к Хашими. Теперь руководивший арабами вожак уже знал, что один из его друзей мертв — его череп размозжило прямым попаданием резиновой пули, которая в принципе не должна убивать. Он молился про себя за душу своего товарища и надеялся, что Аллах оценит мужество, которое потребовалось для того, чтобы принять такую смерть. Оценит, обязательно оценит. Хашими не сомневался в этом. Ему было знакомо лицо израильского офицера. Цадин, его имя Цадин. Хашими уже не раз встречался с ним: еще один израильтянин, прячущийся за маской и лексановым щитом, с пистолетом в руке, не способный увидеть в арабах людей, человеческих существ. От мусульманина такие израильтяне ждут только брошенных камней или бутылок с зажигательной жидкостью. Но сегодня он встретится с чем-то иным, подумал Хашими. Сегодня Цадин встретит людей, полных мужества и решимости.
Бенни Цадин видел перед собой животное, нечто вроде упрямого мула, нечто вроде — чего? Он не был уверен, кто стоял перед ним, но это был не человек, не израильтянин. Арабы просто изменили тактику, вот и все, и эта тактика была трусливой, как у женщин. Неужели они думают, что могут встать на пути его прозрения? Подобно тому, как жена сказала ему, что уходит к другому мужчине, предпочитает спать с тем, кто лучше его, что он может оставить себе детей, что его угрозы избить ее всего лишь пустые слова, что он не способен и на это, не с его силами исполнять обязанности главы семьи. В его воображении возникло прелестное пустое лицо жены, и он не мог понять, почему не проучил ее, — вот она, стоит прямо перед ним, всего в метре, смотрит на него и улыбается, смеется над его неспособностью проявить мужество и видит, как пассивная слабость одерживает верх над силой.
Нет, такое больше не повторится.
— Прочь с дороги! — скомандовал по-арабски Цадин.
— Нет.
— Я убью тебя!
— И все равно не пройдешь.
— Бенни! — крикнул один из полицейских, лучше других оценивший ситуацию. Но было уже поздно. Для Бенджамина Цадина смерть двух его братьев, погибших от руки арабов, то, как от него ушла жена, и, наконец, эта толпа, не пропускающая его, — все это переполнило чашу. Одним движением он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил Хашими в лоб. Юноша упал вперед, к его ногам, и пение внезапно прекратилось. Один из арабов попытался встать, но двое других, сидящих рядом, схватили его. Остальные начали молиться за убитых товарищей. Цадин направил дуло пистолета на одного из них, и хотя его палец нажал на спусковой крючок, что-то не дало ему — всего на какой-то грамм давления — произвести выстрел. Это были взгляды сидящих арабов, их мужество и что-то еще — не вызов, нет… может быть, решимость… и жалость, потому что на лице Цадина отражалось страдание, выходящее далеко за пределы человеческой боли. Ужас за только что совершенное им проник в его сознание. Он нарушил свою веру, убил хладнокровно и намеренно, лишил жизни того, кто не угрожал ничьей жизни. Он — убийца. Цадин повернулся к раввинам, ища чего-то — и не зная чего. Когда Цадин отвернулся, пение возобновилось. Сержант Моше Левин подошел к нему и взял пистолет из руки капитана.
— Пошли, Бенни, уйдем отсюда.
— Что я наделал!
— Поздно. Пошли со мной.
Левин повел прочь своего командира, но затем все-таки обернулся и взглянул на происшедшее, на то, что они натворили этим утром. Тело Хашими лежало там, где он упал, и кровь текла между булыжниками мостовой. Сержант понимал, что должен сказать что-то. Все должно было обернуться по-другому. Он приоткрыл рот и молча покачал головой. И в этот момент последователи Хашими поняли, что одержали победу.
Телефон Райана зазвонил в 2.03 местного времени. Он успел схватить трубку еще до второго звонка.
— Слушаю.
— Говорит Сондерс из оперативного центра. Включите телевизор. Через четыре минуты Си-эн-эн покажет что-то потрясающее.
— Что именно? — Рука Райана пыталась найти пульт дистанционного управления; наконец, он включил телевизор в спальне.
— Вы не поверите, сэр. Мы сняли передачу со спутника Си-эн-эн, Атланта сейчас посылает ее в сеть. Не знаю, как израильские цензоры пропустили такое. В любом случае…
— Хорошо, сейчас начинается. — Райан успел вовремя протереть глаза. Он заглушил звук, чтобы не разбудить жену. Впрочем, комментарии не требовались.
— Господи Боже мой…
— Так точно, сэр, этим сказано все, — согласился старший дежурный.
— Немедленно вышлите за мной машину. Свяжитесь с директором — пусть немедленно прибудет в Лэнгли. Позвоните дежурному офицеру в отделе связи Белого дома. Он сообщит кому надо. Нам понадобятся все заместители директора, руководители отделов Израиля, Иордании — черт возьми, вызывайте всех, кто связан с Ближним Востоком. Позаботьтесь, чтобы Госдеп не остался в неведении…
— У них есть свои…
— Знаю. Все равно, сообщите им. Никогда не полагайтесь на кого-то в таком деле, ясно?
— Так точно, сэр. Что еще?
— Еще? Пришлите мне четыре часа сна. — Райан положил трубку.
— Джек… это было… — Кэти приподнялась в постели. Она успела увидеть повторение эпизода.
— Совершенно верно, милая.
— Что это значит?
— Это значит, что арабы нашли способ уничтожить Израиль. — Если только мы не придем к нему на помощь, промелькнуло в голове Райана.
Девяносто минут спустя Райан включил свою автоматическую кофеварку «Уэст Бенд», стоящую позади его стола, прежде чем взяться за бумаги, оставленные ночным персоналом. Сегодня ему понадобится немало кофе. Райан побрился в машине по дороге в Лэнгли, однако взгляд в зеркало убедил его, что качество бритья оставляет желать лучшего. Джек подождал, пока наполнится чашка, взял ее и направился в кабинет директора ЦРУ. У Кабота там сидел Чарлз Олден, советник президента по национальной безопасности.
— Доброе утро, — поздоровался доктор Олден.
— Доброе, — ответил заместитель директора хриплым голосом. — Только что в нем доброго? Президенту уже сообщили?
— Нет. Я не хочу беспокоить его, пока нам не будет известно что-то определенное. Поговорю с ним, когда он проснется — сразу после шести. Маркус, что ты думаешь сейчас о своих израильских друзьях?
— Что нам известно, Джек? — повернулся директор ЦРУ к своему заместителю.
— Стрелявший — капитан полиции, судя по нашивкам на мундире. Имя пока неизвестно, а следовательно, и его прошлое. Израильтяне заперли его где-то и молчат. На основании пленки можно заявить, что двое точно убиты и несколько человек, наверно, ранены. Наш представитель в Израиле не знает подробностей, кроме того, что произошло, а это видели и мы на пленке. По-видимому, никому не известно, где телевизионная группа, которая вела съемку. В момент случившегося на Храмовой горе у нас не было агентов, поэтому все наши заключения основаны только на средствах массовой информации. — Как всегда, хотелось добавить Райану, но он сдержался. Утро и без того выдалось тяжелое. — Храмовая гора оцеплена подразделениями израильской армии, никого не впускают и не выпускают. То же самое относится и к Стене плача. Это, по-видимому, произошло впервые. Наше посольство не делает никаких заявлений, ждут инструкций из Вашингтона. Другие посольства тоже. Из Европы пока не последовало никакой официальной реакции, но в течение часа, я полагаю, это изменится. Там начался рабочий день, и они получили ту же пленку по каналу своей «Службы новостей с неба».
— Сейчас почти четыре, — заметил Олден, устало взглянув на часы. — Пройдет еще три часа, и у людей, садящихся за завтрак, испортится настроение: с самого утра такое страшное зрелище. Джентльмены, мне кажется, что это вызовет взрыв негодования. Райан, вы собрали нас. Я помню, что вы говорили в прошлом месяце.
— Рано или поздно арабы должны были поумнеть и выбрать правильную тактику, — сказал Джек. Олден кивнул. С его стороны это очень любезно, отметил Райан, он упомянул то же самое в одной из своих книг несколько лет назад.