Мы в Коктебеле. Женечке четыре годика, она пухленькая, с персиковым личиком. Живем в крошечном сарайчике, одном из многих в огромном дворе с бессчетным числом курортников. Женечка поначалу боится моря, потом привыкает – резвится, плещется. По вечерам выходим на крутой берег, слушаем музыку ветра и моря. Однажды, лежа в кроватке, Женечка проливает свой ежевечерний стакан кефира. И в ответ на мой неправедный гнев (хозяйку не найти, белье не поменять!) с поразившей меня мудростью, кротко призывает: «Забудь, мама!» Прости меня, Женечка, прости маленькая, я не забыла твою кротость, твою мудрость, твое умение прощать, твое великодушие. Перед отъездом сидим в феодосийском городском парке и угощаемся копченой мойвой. Синевато-серый вечерний свет. Замирает дневная жизнь парка с детьми, качелями, велосипедами; нарождается вечерняя – взрослая, заманчивая, как всякая чужая жизнь.
Вот мы вторично в Коктебеле. Женечке двадцать лет. Она тоненькая, стройная, прелестная. Подъезжаем к квартирному бюро: здесь толпа, август – разгар сезона. Женечка оставляет меня на чемоданах, а сама отправляется на поиски жилья. Женечка – ведущая, Женечка – опора, с этого все и началось, и стало уже неизменным в нашей жизни. Впрочем, нет, началось это много раньше. В одном из своих писем в пионерский лагерь я благодарю Женечку, которой в ту пору десять лет, за житейский совет и прошу разрешения и дальше обращаться к ней за советами.
В то коктебельское лето мы купались до одурения, радостно впитывали литературно-исторические токи, исходившие из дома Волошина, а взобравшись на гору к его могиле, были потрясены игрой света и тени на разбегающихся ящерицами во все стороны холмах. Мы плавали на катерах в Судак, в дельфинарий, на биостанцию, вечерами ходили в кино, сидели у моря, прогуливались по набережной. Однажды Женечка стремительно кинулась к выброшенному волной утопленнику – помочь, откачать, тогда как многие курортники поспешно ретировались. Разыскали мы тот сарайчик, что приютил нас много лет назад, и поклонились ему. Привожу фрагмент Женечкиного письма моему брату о той поездке:
Дорогой Саьиа, не хотелось посылать Вам письмо без летних фотографий, их делали целый месяц, а они оказались постыдными. Особенно обидно из-за той с «гениальной» композицией: Вы с отцом и мама в зеркале. Так что к ORWO больше не прикоснусь и Вам не советую. Я явно уже опоздала с рассказом о Коктебеле (еще бы, мама пишет куда регулярнее!) But anyway.
Там очень вкусные персики! И первые несколько дней они были нашей основной пищей. Вообще оказалось, что Прибалтика не единственное хорошее место для отдыха: в Крыму тоже красиво, есть море, по которому можно плавать (мы покорили Генуэзскую крепость и насладились очень «ароматным» представлением в дельфинарии, где несчастное животное за скудную подкормку выделывало весьма убогие трюки, выслушали на той же биостанции страшно интересную лекцию про богатую крымскую растительность и горные породы, из которых состоит Кара-Даг, но главное открытие – потрясающая красота Нового Света), вкусно и тепло<…> А ваши фотографии получились лучше, – сказываются умения профессионала (не дают мне покоя эти фотографии), – но в любом случае, надеюсь, будет приятно.
На обратном пути опять пленились Феодосией, ее нарядными курортными проспектами с бесчисленными фонарями и фонтанами, но пуще – ее глухими, поросшими лопухами улочками с трепещущими тополями. Мой тайник, секретик, заповедник – рюмочка с коктебельскими камушками, собранными Женечкой и привезенными в Москву втайне от меня, по приезде стремительно вставшая на окне возле моей кровати. Боль моя, кровь моя, кровиночка, девочка, девочка, самая любимая, единственно любимая. В рюмочке плещется море, камушки подвластны морским приливам и отливам, рюмочка собирает льющийся из окна свет – дробимый, множимый камушками, наполняется им, дарит его мне, бери сколько можешь.
Возвращаемся в детство. Той же компанией, что и в Симеиз, мы едем на Кавказ в дом отдыха, расположенный в ущелье Гизель-Дире, что под Туапсе.
Мусечке шесть лет, она задорно пританцовывает на танцевальной площадке. Учится разбираться с показаниями часов. Мы дружим с милой девушкой Надей, медсестрой из Воркуты, и элегантной дамой, помощницей режиссера на Мосфильме, напичканной всякими закулисными историями, которыми ей очень хочется поделиться. Однажды нас с Женечкой приглашает в гости экзотическая цирковая пара. Кажется, они воздушные гимнасты. Удивляюсь, зачем мы им понадобились. Да кто же мог устоять перед Женечкиным обаянием! Впервые едим здесь свежий инжир, очень вкусный.
На следующий год, перед первым классом, едем с Женечкой в Евпаторию. Вокруг нас больные дети, часто в инвалидных колясках. За одним столом с нами обедают больная девочка Наташа и ее папа. У Наташи – церебральный паралич. Они из города Иваново. Наташе не сидится, она беспокоится, беспрестанно ерзает, сползает со стула. После ужина сидим с ними на набережной. Папа с Наташей терпелив, совсем на нее не раздражается. У него худое, скуластое, окаменевшее в горе лицо, не меняющееся даже тогда, когда он яростно, горячо что-то говорит – обычно осуждает врачей, принимавших роды у жены. Он редко говорит спокойнее, только когда размышляет о будущем Наташи, рассказывает о том, какие она делает, несмотря ни на что, успехи. В соседней каморке, по-южному крохотной, живет семья из Москвы: бойкая, «пробивная» мама, главный инженер в Жаке, с двумя – здесь уместно сказать – здоровыми белокурыми детьми. Лиза, Женечкина ровесница, всерьез занимается танцами, глубокомысленный Кеша все время что-то читает. Кеша года на три старше Женечки, он собирается в историки. В Москве мы некоторое время перезваниваемся, пару раз обмениваемся визитами.
Однажды я отправилась куда-то за фруктами, оставив Женечку ждать меня в парке, в тени на скамейке. Меня, наверное, долго не было, Женечка разволновалась и встретила словами: «А я думала с тобой что-то случилось». Я пустилась объяснять Женечке: «Никогда не надо предполагать ничего плохого, как если бы оно просто не может произойти». Удивляюсь себе, всегда жившей под сенью страха, и все-таки искренне эти слова произнесшей. Может быть, тогда был краткий период противостояния страху?
Удивляюсь тому, как долго жили эти слова в Женечке: я как-то, много позже, застала ее втолковывающей их кому-то. Куда, как я растеряла эти зерна бесстрашия? Растеряв их, утеряла и возможность быть опорой Женечке.
Азовское море, дом отдыха под Бердянском. Женечке девять лет. Этот кусочек жизни как будто прячется от нас, ускользает, и мы с особым тщанием вспоминаем, извлекаем из забытья: дом стоял на самом берегу, необычайно теплое море по вечерам фосфоресцировало, и мы резвились в воде, заставляя ее светиться в лад с нашими движениями, и пританцовывали под пение Челентано. Мы чувствовали себя «бегущими по волнам». И часто ходили в кино под открытым небом, набрав с собой семечек в красный вышитый Женечкин баульчик. Кормили в доме отдыха из рук вон плохо, и мы лакомились бычками и дынями с рынка.
Майори. Женечке десять лет. Сразу же по приезде идем в кино на «Солярис». Мы гуляем по центральной улице, угощаемся пирожками с мясом – нашей палочкой-выручалочкой, когда нам хочется чего-нибудь вкусненького.
Вдоль улицы много маленьких магазинчиков, в которых мы с самого начала присматриваем подарки и сувениры.
Совершаем долгие прогулки вдоль моря. В сторону Булдари и в противоположном направлении – к Дзинтари. Со всех сторон звучит песня «Миллион алых роз». Меня возили в Булдари двух– и трехлетней, там в санатории работал врачом мой дедушка. Отчасти по памяти, отчасти по рассказам я пыталась находить и показывать Женечке дорогие места. Я почти ничего не помнила, но воспринимала эти места как родные, и пыталась это ощущение родственности посеять в Женечке.
По пути в Булдари нам попадался ресторан «Юрас Перли» (Юрмальская жемчужина), который вдавался в море, красиво нависая над берегом. Когда мы к нему приближались, то видели, как вокруг кружились нарядные люди.
Комната, в которой нас поселили, предназначалась для четверых, и мы боялись, что к нам кого-нибудь подселят. Мы выработали какой-то хитрый план: как расположиться и разложить свои вещи так, чтобы к нам никого не поселили. Под конец нашего пребывания к нам все же кто-то вселился, кто-то веселый и симпатичный.
Однажды мы сильно промокли под дождем. В фойе нашего коттеджа стоял телевизор. Мы вошли, и тут же нас привлек какой-то фильм, то были очаровавшие Женечку «Шербурские зонтики».
Еще мы ездили в Сигулду под Ригой: холмистая местность, чем-то напоминающая наш Дурбах, леса и замок.
В концертном зале под открытым небом в Дзинтари мы слушаем эстрадную музыку. Иногда подглядываем за отдыхающим здесь со свитой Райкиным.
В сосновом бору Женечка подолгу с азартом собирает чернику. Счастье разлито в воздухе.
Потом приедем сюда же зимой, спустя много лет. Женечка уже на первом курсе Университета. Это короткая поездка – всего на три дня. В купе заглядываемся на двух экстравагантных молодых женщин, одна из них, с длинной светлой косой, потчует нас рассказами о поездке в Америку.
Чувствуем, что они тоже как-то по-особому заинтересованы Женечкой. В гостинице Женечка, заранее оговорив это, занимает отдельный номер. Она уже взрослая. Но мы допоздна сидим в одном, любуемся соснами в темнеющем окне. Гуляем по безлюдным пляжам, в один из вечеров едем в Ригу. Валит крупный медленный снег, бродим в парке скульптур. На другой вечер – прощальный ужин в гостиничном ресторане. Там выступает варьете.
Женечке одиннадцать лет. Впервые едет с дедушкой и со мною в Ленинград. На фотографии Женинька хмурится, ждет от Ленинграда небывалого, а его все нет. Живем у дедушкиных старых знакомых, гостеприимных Лебедевых, на Проспекте ветеранов. Много гуляем по городу, обедаем в пирожковой «Погребок» на улице Гоголя, той самой, где живет Паша. Ездим в чудесные Павловск, Пушкин, Стрельну, на ракете – в Петергоф. И мало нам петергофских чудес, нас тянет в недоступный тогда Кронштадт, в прекрасном далеке высится перед нами его собор. В день нашего отъезда между Женечкой и дедушкой случается ссора: Женечка намерена еще побывать в Русском музее, а дедушка опасается, что мы опоздаем к поезду. Он не знает, что Женечкина земная жизнь так коротка, и надо спешить увидеть всякие земные сокровища. В Русском музее мы в тот день побывали, успели.