Митинг закончился ничем, то есть не было ни предложено, ни вынесено никаких решений, не предполагалось никакого действия. Доклад о «политических актах» сводился к тому, что прокламации были разбросаны во дворе (через заборы) электрической станции и во дворе городского училища. И с изумлением Варвара узнала, что последний подвиг был совершён мальчиком Камковым, сыном Фомы.
Митинг закончился под весёлые восклицания и общее довольство собой. Началась неофициальная часть: празднование дня рождения хозяйки.
Моисей Круглик, глубоко погружённый в свои расчёты, тоже наконец пришёл к какому-то заключению. Закрыв книжку, он ещё пососал немного свой карандаш, а затем и его положил в карман. Худое бледное лицо задвигалось мускулами, и Моисей тихо произнёс: «Да?» Рассеянно он взял руку Варвары и, сжимая её, произнес: «Нет?»
Варвара быстрым движением выдернула руку.
– Простите, это, кажется, ваша рука? – произнёс Моисей Круглик, придя в себя и смутившись, но тут же, забывая о Варваре и её руке и возвращаясь к своей проблеме, он произнёс, ни к кому не обращаясь:
– Возможно, я нашёл подход к решению этой проблемы! – Подумав, он ещё раз сказал то же самое и, встав, пошёл по комнате, ища, где же выход.
Внимание Берты обратилось на Варвару.
– Она посвящена делу революции, – объявила Берта и просила присутствующих считать её «своей».
Ещё слишком молодая, чтоб заслужить принятие в партию, Варвара была «включена в цепь» как одно из звеньев, по которым, «подобно электрическому току», долженствовала протекать «активность». Ей дана была кличка «Марго». Звеном предшествовавшим являлся учитель Свинопасов, здесь известный под кличкой «Коперник», за нею же следовал Моисей Круглик, или Жаворонок. Других звеньев цепи Варваре пока не должно было знать. «Работа» её состояла в том, чтоб, получив устную или письменную информацию от Коперника, она секретно спешила передать её Жаворонку.
Варваре поаплодировали, и хозяйка воскликнула:
– Ну, товарищи, начнёмте ж, наконец, праздник! Ужин в столовой, а здесь танцы!
Берта шепнула Варваре:
– Идём!
Они незаметно вышли. Контроля у выхода не было. Берта внимательно оглянулась по сторонам.
– Молчи! – прошептала она Варваре и, взяв её за руку, провела через другую входную дверь, налево. За нею было нечто вроде большой нежилой комнаты или чулана. Пройдя через неё, они очутились перед застеклённой дверью во двор. Грязные, тусклые окна были заклеены местами разорванной газетной бумагой. Они вышли во двор, где на ветру гудело несколько больших, почти голых деревьев. Было странно находиться здесь после шума, оживления и света в доме. Зубы Варвары стучали, она не понимала, что происходит. Берта всё крепче сжимала её руку. Они стояли около маленькой двери. Вошли в узкий коридор, совершенно тёмный. Берта вынула ключ и, пропустив Варвару, снова заперла дверь.
– Прямо, наверх, – шепнула Берта.
Лестница вела, очевидно, на чердак и была так узка, что, поднимаясь по ней, они касались противоположных стен локтями. И хотя не слышно было никаких звуков, чувствовалось, что где-то в таинственной глубине дома шла приглушённая жизнь: их ждали. Наконец Берта остановилась.
– Здесь, – сказала она и постучала кулаком в стену – и перед ними открылась дверь.
Чердак представлял собою – неожиданно – большую чистую комнату. Всё в ней было, однако, странно. Стены, вместо обоев, были плотно забиты досками, и войлок закрывал отверстие, где могло быть окно, но в самой крыше было отверстие-форточка, очевидно, для доступа воздуха. Лампа под зелёным круглым абажуром стояла на большом столе. Чайник кипел на спиртовке. На тарелках, около лампы, был нарезанный белый хлеб, колбаса и бледно-жёлтые кружочки лимона. Снизу долетали приглушённые стенами звуки музыки: там танцевали краковяк.
Трое мужчин и одна женщина поднялись из-за стола, приветствуя Берту. Они называли её «товарищ Надежда Сергеевна» и, видимо, были рады её видеть.
– Это Варвара, – сказала она, представляя Варвару, – она же – «звено Марго», а это, – Берта сделала жест в сторону незнакомых, – это исполнительный комитет партии.
Варвара вздрогнула при этих словах: она уже знала, что стояло за этим названием. Лицо её вспыхнуло румянцем, и сердце забилось: это было «святая святых» революции, а она, Варвара, была допущена видеть.
Конечно, не одна Варвара вспыхнула бы изумлением при этих словах, при этой сцене и перед этой группой людей. Это они руководили делом революции. Там, внизу, танцевал краковяк «сырой материал», здесь были воля и мозги революции. Варвара вмиг поняла поведение Берты внизу, и лицо её просветлело, смутное беспокойное сомнение улетучилось, вера была восстановлена.
– Ещё нет?.. – спросила Берта, не договаривая – чего.
– Ожидаем… с минуты на минуту, – ответили ей.
Началось чаепитие и разговор. Словно о делах обычного, текущего дня, говорили о будущем России, Европы и затем земель и народов всего мира.
Варвара ещё никогда не слыхала разговоров в таком масштабе. Всё казалось ей чудесным, сказочным. Город праздновал или спал, принимая завтрашний день как должное, в той же форме, как вчерашний. А здесь, на чердаке старого дома, уже решены судьбы этого «завтрашнего дня». Революция была делом бесповоротным и скорым, процесс начавшийся, который уже никто и ничто не остановит. Пять человек, в спокойной и сдержанной деловой речи, обсуждали будущие правительства, принципы будущей экономики, отношения между народами. Для Варвары, не искушённой тонкостями логики, человеческих схем и политических концепций, это был час откровений. Час, которого уже не забыть. Душа её, вспыхнув, тоже смотрела на два столетия вперёд, вдаль, в мир грядущего равенства и всеобщего счастья. Падали стены, исчезали препятствия – и жизнь расширялась, расцветала, для всех одинаково обильная и одинаково щедрая. Варвара включалась в отряд работников, кто, найдя подводные тайные течения, направил силы к изменению курса реки.
Разговор этот вёлся не в тоне восклицаний, предложений, догадок и проектов, нет. Это было похоже на спокойное обсуждение уже всем известных фактов. От этого проще, ближе, вернее казалось всё то, во что, собственно, почти невозможно было бы поверить в этом городе, в этот день, в этот час.
И всё же сердце Варвары сжималось, когда она поняла, что и «Услада», где сегодня давался бал, её хозяева и её гости, и Мила, сегодня в костюме маркизы, – все были обречены на гибель, спокойно и бесповоротно.
Послышались шаги за стеной: кто-то взбирался по лестнице. Все стали прислушиваться. В дверь два раза постучали. В комнату вошла молодая женщина. Все поднялись ей навстречу.
– Завтра, – сказала она, и это одно слово произвело на всех сильное и сложное впечатление. Но все молчали.
– Ну-с, Варвара, – обратилась к ней Берта, – теперь ты можешь отправляться домой. Я провожу тебя к выходу.
На тёмной лестнице Варвара спросила шёпотом:
– Но докторша Хиля знает, что у ней в доме?..
– Знает, – перебила её Берта, – конечно, знает.
– А если донесёт?
– Не посмеет. Она знает и то, что за донос убивают.
Утром Варвара не видела Берты: очевидно, та не вернулась домой. И каково же было удивление, можно сказать, потрясение Варвары, когда, возвращаясь из гимназии, она услыхала: «Экстра! Экстренный выпуск!»
Купив газету, она прочла, что жандармы Гденко и Кузьмин были застрелены в ресторане, где они завтракали. Убийцы схвачены.
А на следующий день в газете появился портрет той молодой женщины, что пришла на чердак со словом «завтра», и под снимком была надпись: «убийца».
Берты всё не было. Когда Варвара обратилась с вопросом к Полине, та, глядя в сторону, ответила, что m-llе Натансон нашла наконец должность гувернантки и уехала куда-то к Каспийскому морю.
Варвара больше не задавала вопросов. Первым её чувством была обида, что Берта так оставила её – без слова на прощанье. Но она знала уже наизусть свой катехизис. Революционер не имеет ни личных чувств, ни привязанностей. «Неужели мы расстались уже навсегда? Неужели я её больше никогда не увижу?» Но затем она поняла, что в ней говорило «личное чувство». Она покорилась приказу катехизиса, своей судьбе – и подавила его.
Это был последний урок, преподанный Бертой Варваре.
Глава XX
С душевным трепетом начала Варвара свою «активность» звена в цепи.
Учитель древних языков и чистописания – теперь для неё Коперник – был явно бесплодным растением в садах революции. Он пил, хоть и не помногу, но ежедневно, возвратясь из гимназии, и Варвара, «конспиративно забегая» за возможными поручениями, неизменно находила его за бутылкой дешёвого кавказского вина. Он говорил ей:
– Красное вино подогревает любовь к человечеству. Особенно кагор. Настоящий революционер должен пить.
Он беседовал немного с Варварой. В одно слово с Нечаевым, любя человечество, он предостерегал Варвару против любви к отдельным его представителям. Человечество же – в его словах – было лишь «идеей», туманным образом. Он просил передать Жаворонку-Круглику «моё почтение» и давал понять, что разговор окончен. Недоумевая, Варвара «конспиративно бежала» с передачей, надеясь, веря, что «моё почтение» – код и совсем иное значение имеют в революции эти слова.
Моисей же Круглик был замечателен.
Единственный сын, он являлся гордостью и отчаянием своих родителей. «Вы встречали что-нибудь подобное?» – восклицал отец.
В четырнадцать лет Моисей Круглик оставил гимназию, объявив, что самый базис математики, как её ему преподают, ложен, что необходимо также пересмотреть и первичные основания и определения физики, что законы механики, собственно, лишь описывают, но не вскрывают сущности явлений, и человек пользуется ими, как дикарь, хвастливо, но слепо, что грамматика – это узаконенная безграмотность, узаконенная часто невеждой, и её правила не оправдываются условиями развития языка. Короче, мир стоит перед кризисом устарелых понятий и эрой нового восприятия явлений природы, и он, Моисей Круглик, выходит из гимназии, дабы приветствовать новую эру на пороге, дабы встретить её подготовленным, посвятив свою жизнь работе