Все это пронеслось у меня в голове за какие-то считанные минуты. Последний раз взглянув на себя в зеркало, я поплелась в ванную. Попутно подумала: надо постелить себе в гостиной. Конечно, я все равно не усну в эту ночь. Но лучше я буду не спать на узком диване под мерное тиканье настенных часов, чем вслушиваться в дыхание человека, который меня предал. Может быть, я ему даже неприятна?
— Если хочешь, я могу сам лечь в гостиной, — сказал Павел, когда, стараясь не смотреть на него, я доставала из комода комплект постельного белья.
— Я ничего от тебя не хочу.
— Таня… Я не хотел тебя обидеть. Но…
«Невозможно разорвать связь без того, чтобы какая-нибудь сторона не страдала. Это жестоко звучит, но это так», — молнией сверкнули в голове его слова, сказанные мне тогда, на спортивной площадке, двадцать два года назад.
— Если хочешь, давай поговорим…
— Я ничего, ничего от тебя не хочу!
Ночью мне пришлось несколько раз вставать и брести в ванную — я плакала, в бессилии сжимая углы подушки и кусая пододеяльник. «Никому, никому, никому не нужна», — эта мысль стучала у меня в висках, била в затылок, ударяла в грудь и исторгала все новые и новые потоки слез. К утру я отупела от этой боли. Как это страшно, когда ты никому не нужна! Господи, как же это страшно, если бы кто только знал!
Серый предрассветный туман плыл за окнами. Это было самое горькое утро в моей жизни. Кто бы мог подумать, что оно настанет?! Лежа без сна на своем диванчике, я слышала, как скрипнула кровать в спальне — Павел встал, прошел в ванную, там заплескалась вода.
Встать? Не встать?
Я все-таки поднялась, чувствуя себя так, как будто по мне проехал гигантский каток. Руки и ноги были налиты свинцовой тяжестью, мышцы болели, голова кружилась — у меня всегда кружилась голова, если обрушивались неожиданные события…
— Как ты себя чувствуешь?
Это он спросил на кухне. Спросил довольно равнодушно, хотя я и услышала некоторую виноватость. Я варила себе кофе. Себе и ему тоже — сначала вторую порцию засыпала в джезву чисто машинально, по привычке, а затем, поколебавшись всего секунду, поставила ее на огонь. Глупо, не выплескивать же…
— Как ты себя чувствуешь?
— Послушай… — Я заговорила с ним, не отворачиваясь от конфорки. Как будто следила за тем, чтобы кофе не убежал, но на самом деле так было просто легче. — Послушай, Павел, я не буду устраивать тебе скандала. На этот счет ты можешь быть совершенно спокоен. Я хочу знать только две вещи. Первая — кто она? И вторая — когда это началось?
— Зачем ты…
— Мне кажется, такую малость ты можешь для меня сделать — ответить на эти два вопроса! Так кто она?
— Если это для тебя так важно — в сущности, никто. То есть… Ну секретарша. У моего партнера, у Гудимова. То есть… Бывшая секретарша.
— Бывшая секретарша Гудимова, то есть теперешняя твоя содержанка?
— Называй как хочешь.
— Когда это у вас началось?
— Год назад… примерно.
— Она молода?
Павел помолчал.
— Да… Очень молода.
— Сколько ей?
— Недавно исполнилось восемнадцать.
— Что?! — Вот тут-то я и обернулась от конфорки! — Восемнадцать! Павел! Но ведь она же моложе нашей с тобой дочери!
— Какое это имеет значение? — холодно спросил муж.
— Ты же смешон, неужели не понимаешь!
— Давай прекратим этот разговор. — Он поднялся из-за стола и вышел из кухни. Скоро а прихожей хлопнула входная дверь.
Ушел…
Как бы мне ни хотелось сохранить достоинство, это было выше меня. Я не могла удержать себя от болезненного желания посмотреть на нее. Узнать, где живет и как зовется «бывшая секретарша Гудимова» было проще простого: с девочками, работающими в офисе партнера Павла, я была знакома. Один телефонный звонок — и кадровичка Катя бойко продиктовала мне адрес.
Анжелика Воронец — вот как ее звали!
— Только это… Татьяна Валерьевна… — сказала Катя, помявшись. — Лику вы по этому адресу вряд ли найдете… Она, правда, жила там с матерью, но давно. Теперь, девочки говорят, Лика ухажером обзавелась, квартиру он ей снимает, только подробностей никто не знает…
— Хорошо, Катенька, спасибо, — я положила трубку.
Пойти посмотреть на любовницу моего мужа… Даже более того — на женщину, которую он любит… Узнать, чем она лучше меня… Я не могла объяснить себе, зачем мне это нужно, но меня тянуло к ней, как магнитом!
«Сейчас утро… Она наверняка рано не встает, такие девушки спят долго… А Павел не мог поехать к ней — он на работе… И если я успею собраться быстро, то доеду по этому старому адресу самое большее за час! А там у матери спрошу, где искать эту Лику!..»
Рванув на себя дверцу шкафа, я схватила первое, что попалось под руку — какой-то свитер, старый, вытянутый — плевать! — натянула джинсы, покидала в сумку ключи, кошелек, наспех закрутила волосы на затылке, нахлобучивая шапку. Сдернула с вешалки дубленку и выскочила на площадку.
Холодный воздух обжег мне щеки. Направляясь к метро (никакие силы на свете не могли заставить меня учиться водить машину, к большому неудовольствию Павла), я уже жалела, что на смотрины к разлучнице собралась в такой спешке.
«Дура! Господи, какая же дура!!! Даже не накрасилась! Ну и встреча у нас получится: красотка восемнадцати лет и неухоженная сорокалетняя баба, у которой отняли мужика!!!»
Я так разозлилась на саму себя — хотя, видит Бог, эмоций в этот день мне хватало и без этого — что перестала замечать все вокруг. Намереваясь перейти Кутузовский проспект, сошла с тротуара, совершенно не глядя по сторонам и уж тем более на светофор!
Зловещий визг тормозов резанул по нервам — по счастью, человек за рулем успел нажать на тормоз. Я метнулась назад — но сзади тоже косяком шли машины. И впереди злобно сигналила такая же колонна!
Не зная, что делать и как вырваться из этого автомобильного капкана, я стояла посреди дороги и была удобной мишенью для ругательств, которые сыпались на меня со всех сторон.
— Дура!
— Разуй глаза!
— Психопатка клиническая!
— Выйти бы щас, да носом тебя в сугроб, идиотка!
«А не броситься ли мне под колеса?» — подумалось безнадежно. В сущности, что мне терять?!
— Садитесь. Быстро, — приказал мне водитель того самого спортивного автомобиля, под который я чуть не угодила. — Садитесь, ну! Слышите, сигналят? Садитесь, или нас сейчас снесут! Или того хуже, гаишник явится!
Дверь распахнулась. Очнувшись от своего столбняка, я нырнула в салон, спасаясь от ругательств, которые продолжали сыпаться мне в спину.
— Поехали, — сказал незнакомец, трогаясь с места. — Ну и наделали вы переполоху, девушка. В следующий раз по сторонам все-таки смотрите, иначе погубите свою молодую жизнь, как говорится, ни за грош.
«Девушка»! Я поспешно сдернула большую меховую шапку, скрывающую лицо, чтобы развеять его иллюзии относительно моего возраста. И испытывала при этом мстительное наслаждение, граничащее с самоистязанием: да, вот она какая — женщина сорока лет, с упущенным прошлым и совершенно без будущего, брошенная неинтересная баба, от которой ушел муж!
Волосы упали мне на лицо, я отбросила их — и уставилась на свое отражение в зеркальце заднего вида. Оно, это отражение, было даже хуже, чем я ожидала. Бледное до прозрачности лицо с черными лужицами под лихорадочно блестящими глазами, искусанные губы, спутанные пряди волос, которые упрямо спускаются на лоб…
— Просто Баба-Яга, — пробормотала я вслух.
— Это вы про кого? — осведомился мой спаситель, не отрывая глаз от дороги.
— Про кого — про себя! — ответила я не слишком дружелюбно.
— Считаете, что вы настолько же сексуальны, как она?
— Кто?
— Баба-Яга!
Вот только еще чужой грубости мне сегодня не хватало!
— Остановите машину!
— И не подумаю. Вы обиделись?
— Знаете что, не делайте вид, что обзывая женщину Бабой-Ягой, вы не хотели ее обидеть!
— Во-первых, я вас не обзывал — вы сами себя так назвали, — спокойно ответил тот. — А во-вторых, изучайте русский фольклор вместе с учебником по психологии. Можно получить изумительный результат! Баба-Яга была и в самом деле удивительно привлекательной женщиной.
Теперь я взглянула на него повнимательнее. Мужчине было лет сорок пять, а может быть, и меньше: возраста ему могли добавить совершенно седые волосы, благородной синевой поблескивающие на утреннем солнце, пробивающееся сквозь окна автомобиля. Я видела его только в профиль, но профиль этот был особого, запоминающегося рисунка — такие лица принято называть «греческими», имея в виду, что у его обладателя ровная переносица и крупный, прямой нос. Вообще, насколько я успела заметить, у этого человека вообще все черты лица были крупными — но приятными. Он покосился на меня, продолжая смотреть на дорогу, и улыбнулся.
— Сказки о Бабе-Яге я в последний раз читала лет пятнадцать назад, когда дети были маленькими, — медленно сказала я, все еще не веря, что надо мной не издеваются. — И, конечно, многого не помню. Но никто не убедит меня, что распущенные волосы, согнутая фигура, отсутствие передних зубов и здоровенные клыки, отвисшие губы и горбатый нос — такой эту вашу «красотку» изображают в книжках! — могут считаться эталоном женской красоты.
И одновременно я подумала: «Боже, какую чушь несем мы оба! Разве об этом я должна сейчас думать?!»
— Содержание определяет форму, — невозмутимо сказал человек за рулем. — Все, что вы сейчас перечислили — волосы, клыки, нос, — это признаки высокой сексуальности, то есть как раз женской красоты.
— Чушь какая!
— Ничего подобного! Пояснить?
— Ну поясните…
— Извольте. Распущенные волосы усиливают желание, а значит, повышают чувственность женщины. Это одна из причин, почему на Востоке замужние женщины всегда покрывают голову. Для ортодоксальных евреек после замужества вообще недопустимо показывать волосы, поэтому они постоянно носят шляпку или парик. И у нас, на Руси, «распущенное» поведение ассоциируется с распущенными волосами, а женщинам можно входить в церковь, только повязав платок.