— Фрида? Ты меня слушаешь?
— Да, конечно…
Диего вскочил и лихорадочно зашагал по комнате.
«— Большинство рабочих я изображу либо в профиль, либо со спины. Вот так. Смотри! — Он повернулся к ней спиной и наклонился вперед, занеся правую руку над головой, будто держал тяжелый молот. — Фигуры будут исполнены достоинства. Пусть все увидят, как прекрасны рабочие. А потом я как-нибудь намекну на профсоюз автопроизводителей. Я подумывал о листовке, торчащей из кармана Энрике, или о транспаранте, или… В общем, что-нибудь изобрету. В полдень я передал предварительные наброски в Комиссию по искусству, их вроде одобрили. Так что можно потихоньку начинать приготовления, а потом… — Он резко повернулся к жене и замолк. Взгляду него изменился, стал любящим и мягким. Не переставая ходить туда-сюда, он стал тихо напевать мексиканскую мелодию и хлопать себя по бедрам, отбивая такт. Песня звучала все громче, и наконец Диего схватил с туалетного столика колокольчик из тех, что Фрида иногда пришивала к платьям, и пустил его в ход. Ривера напоминал толстого медведя, отплясывающего на арене цирка. Фрида так смеялась, что не сразу поняла: в животе снова проснулась тянущая боль.
Спасибо, Диего, — тихо прошептала она, когда муж, утомившись, рухнул рядом с ней на кровать. — Ты у меня такой милый. Я люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю, Фрида.
В воскресенье кровотечение возобновилось с удвоенной силой. Увидев подругу, Люсьенн пришла в ужас.
— На тебе лица нет. Пойду позову врача.
Фрида слышала, как в соседней комнате Диего звонит по телефону и что-то кричит в трубку. Она опустилась на пол и прижала руки к животу, словно пытаясь защитить ребенка, но уже понимала: он обречен. Возможно, и она умрет вместе с ним, даже не завершив начатые картины. Новый приступ боли заставил ее согнуться пополам. Скорее бы все это кончилось!
Вскоре в прихожей послышались шаги. Это был Диего: едва ли не бледнее жены, волосы на голове взье-рошены.
— Фрида! — вскрикнул он и бросился к жене.
Ее скрутил новый спазм, простыня обагрилась темной кровью. Фрида прочитала ужас на лице Диего, а затем боль стала нестерпимой. Примчалась скорая и отвезла Фриду в больницу Генри Форда, но она этого уже не помнила.
Очнувшись, она почувствовала себя опустошенной; тело ныло, будто его исхлестали плеткой.
— Как мой ребенок? — был ее первый вопрос, но она уже знала ответ.
Медсестра сочувственно покачала головой.
— У вас еще будут дети. Вы ведь так молоды.
— Нет, этого я точно не хочу! — крикнула Фрида медсестре. Впервые она четко осознала: у нее никогда не будет детей. Еще одна мечта, которую придется похоронить. Ею овладела безудержная, бессильная ярость на судьбу, которая так несправедливо обошлась с ней. Сейчас Фрида точно разбила бы что-нибудь, если бы могла.
— Я хочу на него посмотреть, — заявила она.
— Не стоит.
— Почему? Это же мой ребенок. Я хочу на него посмотреть.
— Вам лучше этого не видеть.
— Немедленно позовите доктора Пратта!
Пришедший доктор согласился с медсестрой:
— Вид мертвого эмбриона не вынесет ни одна мать. Он еще даже не обрел форму детского тела. Поверьте, желаю вам только добра. По словам вашего супруга, вы хотите стать врачом и даже немного разбираетесь в медицине. Но все равно я настоятельно рекомендую вам не делать этого. Кроме того…
— Что?
— Его уже нет. Эмбрионы сразу же увозят. Простите. Отдохните немного, вам нужно набраться сил.
Когда врач ушел, гнев сменился слезами. Фриде хотелось оплакать мертвого ребенка в тишине, но на соседней койке тяжело и учащенно дышала женщина, хватая воздух губами.
— Я не сделала ни шагу с тех пор, как попала сюда, — пожаловалась Фрида Диего, пришедшему навестить жену. — Я снова в больнице; я толком не знаю, что со мной, а рядом умирают люди. — Она схватила его за руку, и глаза у нее потемнели. — Диего, я хочу увидеть ребенка. Мне необходимо понять, что произошло. Ты же знаешь, я, как кошка, всегда приземляюсь на ноги. Но мне нужно знать, что творится вокруг. Пойми меня, Диего.
— Сделаю все, что смогу, — пообещал он. — Постараюсь вернуться поскорее.
С кровати Фрида могла видеть в окне лишь небольшой клочок неба. Она провожала глазами одинокие маленькие облачка, проплывавшие мимо. Все отчетливее у нее в голове складывалась картина. Фрида видела себя издалека на больничной койке, которая была слишком велика для нее. Она лежала нагая на виду у всех: вздутый, как барабан, живот; набухшая грудь, каку беременной.
Волосы на голове и на лобке бросались в глаза кромешной чернотой. По лицу струились слезы. Кровать стояла не в больничной палате, а на голой земле. На горизонте виднелся индустриальный пейзаж: элеватор, электростанция, ленточные транспортеры и водонапорные башни. Простыня под ней была запачкана кровью; Фрида прижимала ладонь к животу, откуда тянулись красные нити — вены? пуповины? Их было несколько, и они шли к разным предметам, которые находились на земле рядом с кроватью или парили вверху, как те облака за окном. Фрида закрыла глаза, пытаясь разглядеть, что это за предметы.
Она видела медицинский муляж женского торса, тазовую кость и улитку. Улитка символизировала долгие месяцы, которые проходят от зачатия ребенка до его появления на свет. Рядом с кроватью лежал фиолетовый бутон орхидеи — огромный и напоминающий окровавленную вульву. Еще ей представлялся медицинский прибор наподобие контейнера. Фрида видела, как врачи стерилизуют в нем паром медицинские инструменты. Для этого контейнер должен был оставаться абсолютно герметичным. Он был противоположностью ее матки, которая преждевременно раскрылась, исторгнув из себя плод. Представив себе холст, Фрида принялась распределять по нему предметы. Нельзя было упустить ни малейшей детали.
Покрутив головой по сторонам, она заметила развернутый журнал на тумбочке у одной из кроватей: кто-то разгадывал кроссворд. Рядом валялся карандаш.
Фрида тут же схватила журнал и карандаш. К тому моменту, когда вернулся Диего с парой книг под мышкой, художница сделала наброски всех предметов на узких полях журнала.
— Что ты рисуешь? — полюбопытствовал Ривера, внимательно рассматривая эскиз.
— То, что я сейчас чувствую, — ответила она, немного помолчав.
Диего замер, а потом прокашлялся и осторожно приобнял ее.
— Сейчас принесу тебе альбом и угольный карандаш. Ты просто обязана это нарисовать. Картина поможет тебе справиться с горем. Я знаю. — Он положил у ее кровати две тяжелые книги по гинекологии. — Я сходил в больничную библиотеку за этими пособиями. Мне не хотели их давать, но я так умолял, что мне не смогли отказать. Только нужно их вернуть. Что касается плода, я еще; раз поговорил с доктором Праттом, но ничего не вышло. Прости.
— Там есть изображение эмбриона? — спросила Фрида, указывая на книги.
Ривера кивнул.
Глава 15
Фриде пришлось еще на несколько дней задержаться в больнице Генри Форда. Она воспользовалась этим временем, чтобы продолжить работу над эскизами для картины. Художница решила оставить все возникшие в воображении предметы и теперь прикидывала, как лучше их расположить вокруг кровати. В самом центре будущей картины, надлежащей фигурой женщины, она оставила место для последней недостающей детали: эмбриона, который уже обрел сходство с человеком. Его изображение она собиралась скопировать с иллюстраций из книг по медицине. Фриде было страшно рисовать своего нерожденного ребенка. Но для того, чтобы преодолеть этот страх, нужно было его принять. Когда она дрожащей рукой поднесла карандаш к бумаге и сделала первый штрих, она поняла, что уже готова отпустить это маленькое существо. И ей стало легче.
— Я рада, что у меня есть картина. Она помогает справиться с болью и отчаянием. Не будь ее у меня, я бы уже давно сошла сума, — призналась она Люсьенн и указала взглядом на соседнюю койку, где умирала пожилая женщина.
Через несколько дней Фриду выписали из больницы. Она все еще чувствовала себя несчастной, но была полна решимости немедленно взяться за работу, пока еще свежи впечатления. Диего пришла идея рисовать на металлических листах: такие рисунки напоминали ему мексиканские ретабло. Он принес жене небольшую металлическую пластину, ненамного больше открытой книги. Фрида попробовала писать на ней и восхитилась: на металле краски смотрелись гораздо ярче, чем на холсте. Мазок за мазком задуманное ею изображение оживало на глазах. Она отказалась от перспективы и в этом смысле тоже осталась верна манере ретабло. Когда работа уже была завершена, художница вывела на каркасе кровати дату, июль 1932 года, и название: «Госпиталь Генри Форда, Детройт». После даты она поставила инициалы: ФК. С этого момента она снова будет Фридой Кало. Больше никакой Фриды Ривера.
Закончив выводить букву «К», она громко рассмеялась. Как же здорово снова бытьсобой, Фридой Кало. Но потом ей стало немного грустно. Неужели она только-что расписалась в невозможности оставаться сеньорой Ривера, поскольку не способна родить мужу детей и недостойна этого имени? Нет. Подобная мысль была для нее нестерпимой. Она по-прежнему жена Диего, перед Богом и всем миром. Но она не только жена. Прежде всего, она Фрида. Фрида Кало. Художница.
Нанеся последний мазок и опустив кисть, она осознала, что создала истинный образ женского страдания, который благодаря наивной манере изображения был глубоко укоренен в традициях и культуре ее родины, Мексики. Картина передавала глубочайшую боль от неудавшейся беременности и офущение полной беспомощности, когда уже не принадлежишь самому себе и находишься во власти других. Фрида ничего не утаила, показав, как страдали ее тело и душа, как она надеялась и как ее постигло страшное горе. И в то же время все в картине дышало невероятной силой, в которой отчаянно нуждались женщины, подобные ей. А благодаря орхидее рядом с болью нашлось место и любви. Той самой, которая сделала возможной беременность и дарила утешение, когда Диего окружил ее заботой после потери ребенка. Эта фиолетовая орхидея напоминала Фриде о том, как Ривера танцевал вокруг ее кровати, чтобы вызвать хотя бы слабый проблеск улыбки у жены на губах.