Я в Париже, сижу одна за обеденным столом в столовой. Садится солнце. Передо мной набросок вазы с гортензиями, выполненный с затейливыми деталями. Мне отчаянно хочется вернуться туда, на ту кухню. Я отчаянно хочу домой.
Глава 8СЕЛИНА
Выйдя из кафе, я пыталась не думать о Сюзетте. Я высказала ей свое мнение, и это все, что я могла сделать. К тому же мне хватало тревог и в моей собственной жизни – я ужасно беспокоилась за папу и дочку.
Я поправила шарф, чтобы он лучше грел шею. Ветер был резким, даже злым, не то что на прошлой неделе или даже вчера – он добирался до тела сквозь застежки и нижнее белье, сквозил через шерстяные шапочки.
Скоро выпадет первый снег и окутает Париж в белое. Я всегда любила зимний город, особенно крыши домов; мне всегда казалось, что они покрыты толстым слоем сахарной пудры, а анемичные балконные сады становились под снегом сказочно прекрасными.
Люк скоро вернется, уговаривала я себя. Мы сыграем свадьбу, и все наладится. Немецкий офицер, которого я боялась, больше не появлялся. Наша жизнь шла обычным чередом, папа собирал свои чудесные цветочные композиции, упаковывал в коробку, чтобы Ник доставил их по нужному адресу; я заботилась о Кози и, когда могла, помогала папе в лавке.
Я шла по переулку, в обход улицы Сен-Пласид, где всегда болталось много наци, потом ненадолго вышла на ее спокойный отрезок. Еще шесть кварталов, и я буду дома.
Я взглянула на часы: половина второго. Старинные золотые часы моей матери; я носила их с четырнадцати лет, когда обнаружила их в папином выдвижном ящике с рубашками.
Я посмотрела направо, потом налево. Мне хотелось поскорее вернуться домой и открыть конверт, который нашла в «Бистро Жанти», но все-таки решила до этого заглянуть в нашу лавку к папе. Кози вернется из школы еще не скоро, а папу надо было немного подбодрить. В последнее время он какой-то притихший, а за ужином редко когда скажет слово. Вчера вечером ушел спать, не дождавшись десерта. Он так много работал. Слишком много. Люк просил меня быть осторожной, но какой ценой? Ценой папиного здоровья? Нашего бизнеса?
Каждое утро отец просыпался еще до рассвета, а домой возвращался уже в темноте, уставший, под глазами темные круги, которые день ото дня делались все заметнее. Я просто не могла допустить, чтобы так продолжалось и дальше. Да, я навещу его в лавке и принесу ему что-нибудь перекусить из соседней пекарни, ведь он наверняка ничего не ел с самого завтрака, да и к нему почти не прикоснулся. Завтра надо будет разогреть ту яичницу.
– Добрый день, мадемуазель, – сказал рослый парнишка, стоявший за прилавком спиной ко мне. Когда он повернулся, я увидела знакомое лицо.
– Ник! Вот не знала, что ты и здесь работаешь. Кроме «Жанти» и нашей доставки. Когда ты отдыхаешь?
Он улыбнулся и махнул рукой.
– Моей семье нужны деньги.
– Смотри не надорвись, – сказала я и заказала две булочки с изюмом и шоколадный круассан для дочки. Ник аккуратно упаковал их в пакет, игнорируя монеты, которые я протянула ему.
– Подарок от заведения, – шепнул он.
– Ты уверен в этом?
Он кивнул и махнул мне рукой, чтобы я прекратила спор, когда в булочную вошел новый посетитель.
– Пожалуйста, передайте привет мадемуазель Кози.
– Передам, – с улыбкой пообещала я и направилась по улочке к нашей лавке, привычно ступая по булыжнику так, чтобы каблуки не попали в щель. Так умели ходить только парижанки. («Опирайтесь на переднюю часть стопы, идите почти на цыпочках» – так мать Сюзетты, мадам Клодин де Бон, учила нас ходить по городу на каблуках.) Я восхищалась ею – за ее природную красоту, веселый характер и за то, что она взяла меня под свое крыло и учила вещам, каким, будь она жива, учила бы меня моя мама. Клодин могла бы выбрать себе в мужья любого мужчину, могла бы стать герцогиней, первой леди. Она могла бы носить костюмы от Шанель, останавливаться в лучших отелях, общаться с первыми лицами города и все такое. Но все это не имело значения, во всяком случае, для нее. Она полюбила фермерского сына Бертрана, отца Сюзетты, вот и все.
Даже я, тринадцатилетняя девочка, видела любовь в ее глазах. Клодин выбрала жизнь, лишенную финансовой стабильности, чтобы быть рядом с любимым человеком. Но ее выбор, увы, не был вознагражден. Ее старший ребенок Элиан родился с серьезной инвалидностью. Бертран очень любил жену, много работал и выбивался из сил, чтобы обеспечить семью.
Я вспомнила про свою встречу с Сюзеттой и удрученно вздохнула, вспомнив, с какой похотью глядел на нее тот немецкий офицер. Как же она не видит этого? Как же она не понимает грозящей ей опасности?
До нашей лавки оставались считаные метры, и я с радостью увидела знакомую вывеску, висевшую над дверью. Я вспомнила, как папа писал ее на балконе нашей квартиры, когда мне было двенадцать лет. Он просил меня придумать название, придумывал сам варианты и в конце концов остановился на моем предложении: «Белла Флёр». Так он и написал эти два слова ярко-розовыми, витыми буквами на зеленом фоне. Наша вывеска показалась мне великолепной тогда и кажется такой до сих пор.
– Папа, – крикнула я, заходя в лавку, и подняла кверху пакет с выпечкой. – Сюрприз!
Но за прилавком, на его обычном месте, папы не оказалось. Я прошла в заднюю комнату, решив, что он подрезает там шипы и листья у новой партии роз или подметает стебли из вчерашних заказов. Но его не оказалось и там. Вообще, лавка казалась пустой… что-то было неладно. Ведро с зеленью опрокинулось, на полу лужа воды. Фарфоровые черепки от одной из наших лучших ваз печальной кучкой валялись рядом с лужей.
– Папа! – крикнула я уже громче и приказала себе не паниковать. Ник работал сегодня в пекарне, и папа, возможно, сам понес какой-нибудь важный заказ, например, для мадам Люмьер в ее квартиру, где она устраивала очередной роскошный званый обед. Всем известно, что она всегда звонила в последнюю минуту и делала какой-нибудь немыслимый заказ, который папа всегда выполнял.
Да, он скоро вернется, заверила я сама себя. Но потом услышала где-то рядом слабый стон.
– Папа! – Тут я увидела его на земле возле витрины. Должно быть, я прошла мимо него и не заметила. Я подбежала к нему и упала на колени. – Ты ранен! – Оторвав полоску от подола платья, я осторожно стерла кровь с его лба и перевязала ему голову, чтобы остановить кровотечение.
– Ты можешь встать? – спросила я, ласково погладив его по плечу.
Он пошевелил ногами, потом руками.
– Да, все нормально, милая. Кости целы. – С моей помощью он сел. – Вероятно, я потерял равновесие и ударился.
– Кто это сделал?
– Неважно, – пробормотал папа.
– Это важно, – заявила я, вытирая слезы.
– Когда они… – Он попытался встать и поморщился от боли.
– Что у тебя болит?
– Боюсь, что спина, – ответил он. Я подхватила его под мышки, и он осторожно встал на ноги. – Ничего страшного, приложу кусочек льда, и все пройдет.
– Папа, что случилось?
– Меня чуточку побили, – ответил он.
– Кто это сделал?
– Никто, – отмахнулся он.
– Папа, что за никто?
Он не глядел на меня.
– Немец?
Он молчал.
– Папа, пожалуйста. Скажи мне. – Я заглянула в его усталые, печальные глаза. Сквозь мою наспех сделанную повязку сочилась кровь. Рану наверняка надо зашивать. Сейчас я позвоню доктору Бенниону, который много лет лечил нашу семью. – Скажи мне, чтобы я могла защитить тебя. Скажи ради нашей безопасности.
Папа молчал.
– Это был тот офицер, который приходил в лавку? Тот, высокий…
– Селина, – сказал папа. – Говорю тебе – не беспокойся. Это всего лишь царапина…
– Но я беспокоюсь. И я должна знать. Это был он?
Папа опустил голову и кивнул.
Зазвонил телефон, и папа потянулся к нему, но я остановила его.
– Нет. Не отвечай. Сейчас ты не можешь продолжать работу. Я отведу тебя домой. Тебе нужен доктор.
Кроме того дня, когда умер Пьер, папа ни разу не закрывал лавку так рано все годы с самого ее открытия. Я читала его мысли: оставаться тут небезопасно, во всяком случае, сегодня, но если он рано закроет лавку, это будет поражением.
Пока он думал, я взяла веник и принялась за уборку. Села на корточки, собрала осколки вазы, которую всегда любила, вздохнув, выбросила их в корзинку для мусора и, непрестанно оглядываясь, вынесла мусор в переулок.
Вернувшись, взглянула на часы, и у меня сжалось сердце.
– Кози! Пятнадцать минут назад я должна была встретиться с ней возле дома! – Вероятно, теперь дочка удивляется, где я. Вдруг она уйдет куда-нибудь? Вдруг она…
В это время звякнул дверной колокольчик, и я даже села на стул от облегчения, когда Кози вбежала в лавку.
– Мама! Вот ты где! Я пришла домой, как ты велела, но тебя не было, вот я прибежала сюда. – Она пристально посмотрела на меня. – Ты сердишься на меня?
– Нет, нет, милая, – ответила я, обнимая ее крепче обычного. – Извини, что я не пришла домой. Надеюсь, ты не испугалась. Я просто не посмотрела на часы.
– Все в порядке, мамочка, – торопливо заверила она меня. – Я не испугалась. Я… – Она замолкла, увидев дедушкино лицо, и бросилась к нему. – Что случилось?
Он заставил себя улыбнуться.
– Мое милое дитя, кажется, мне нужны более сильные очки. Твой глупый дед ухитрился сегодня удариться лбом о стенку.
Тревога на лице дочки сменилась улыбкой.
– Глупый, глупый дедушка! Тебе надо быть осторожнее!
– Да, надо было, – ответил папа.
Она засмеялась, подошла к окну и стала что-то разглядывать.
– Как странно, – сказала она, показывая куда-то пальцем. – Мама, что это на окне?
– Где, доченька?
– Вон там. Желтая звезда.
Я посмотрела, и у меня встали дыбом волосы. Сначала я даже не поверила своим глазам, словно мы из реальной жизни перенеслись в ужасный кошмар. Но нет, глаза меня не обманывали. Краска еще не успела высохнуть. Я и не заметила эту кривую, наспех нарисованную звезду, когда пришла в лавку, и поняла по папиному лицу, что он тоже ее не заметил.