– Я решила, что нехорошо тратить в военное время деньги на цветы, раз я могу поделиться ими с нуждающимися. Конечно, вы меня понимаете.
– Да, мадам Фонтэн, – ответил папа.
Почувствовав папино отчаяние, я после этого стала сама отвечать на звонки. По крайней мере, на дюжину звонков.
– Да, мадам.
– Конечно, мадам.
– Если вы передумаете, мы будем на месте.
– Вы правы, мадам.
– Да, мы понимаем.
Клиенты покидали нас массово, но разве мы могли их осуждать? Общаться с евреями было рискованно, и все это знали. Да, мы евреи. Те самые евреи, у которых они покупали самые красивые цветочные композиции в самые важные моменты жизни: на свадьбу, крестины, рождение детей, похороны близких, помолвки. Если они доверяли нам тогда, почему не доверяют теперь? Мы не изменились, изменился Париж. И теперь с нашим бизнесом покончено.
У папы были кое-какие сбережения – небольшие, но достаточные, чтобы продержаться несколько месяцев, пока я не найду работу. Возможно, Ник поможет мне устроиться в пекарню. Буду продавать пирожные или обслуживать столики, может, даже в… «Бистро Жанти»! Мадам Жанти хоть и не любит меня, но ради сына она наверняка возьмет меня в официантки до возвращения Люка.
Папа встал со стула и гордо вскинул голову.
– Меня не вышвырнут просто так из бизнеса.
– Не можем же мы держать двери лавки открытыми, если у нас не будет клиентов.
– Просто это они сейчас испугались, – сказал он. – Потом вернутся.
Я покачала головой.
– Мы не можем рассчитывать на это. Ты не хуже меня знаешь наши расходы. Без заказов мы будем выбрасывать деньги на ветер, а нам сейчас нужно… выжить.
Папа глядел в угол гостиной. В его глазах я увидела решительность и отстраненность и догадалась, что он думал о жизни в Нормандии до Гитлера, до маминой смерти. Я тоже вспоминала те времена, и мне хотелось их вернуть. Но сейчас мы жили в Париже и должны жить дальше. Папа понимал это, и я видела, что он боролся со своей гордостью.
Тут я вспомнила про конверт от Люка и побежала в спальню, где он лежал в моей сумке. Мне даже не верилось, что я забыла про него, но я была слишком потрясена папиными травмами и инцидентом в лавке.
– Подожди, папа, – сказала я, показав ему конверт, перевязанный бечевкой. – Люк оставил для нас вот это.
Папа с удивлением смотрел на меня, ничего не понимая.
– В маленьком шкафчике в «Бистро Жанти», – пояснила я, но он все равно не понял. – Ладно, не важно. Смотри. – Я сняла бечевку и вскрыла конверт. В нем оказалась толстая пачка немецких марок. Я развернула их веером и быстро пересчитала. – Их не меньше пятисот, может, больше. А еще – гляди. – Я вытащила сложенные бумаги. – Ой, папа, это документы. Официальные документы. Наши фамилии изменены – твоя, моя и Кози. Гляди, они другие. Мы теперь семья Леблан. Папа, ты понимаешь, что это значит?
Застыв, он глядел перед собой, словно никак не мог осмыслить эту информацию.
– Папа, это означает, что мы можем уехать отсюда! Мы сядем на поезд, идущий на юг, или в Швейцарию, или, еще лучше, купим билет на пароход до Америки.
– Америка? Швейцария? – Он упрямо тряхнул головой. – Я никогда не брошу мой дом.
По коридору проскакала Кози, прижимая к груди месье Дюбуа.
– Мы поедем в Америку? Правда? Я слышала, что там хорошо.
Я улыбнулась моей чудесной дочке.
– Мы поговорим об этом позже, моя птичка. А сейчас беги и доделай пазл, который ты начала утром, а мы с дедушкой поговорим.
– Окей, мамочка, – согласилась она, посмотрела через плечо и побежала по коридору. – Надеюсь, мы поедем в Калифорнию. Там растут пальмы.
– Да, доченька.
– Папа, послушай, – сказала я, садясь рядом с ним на софу. – Мы не можем тут оставаться. Таких… как мы, могут арестовать на любом углу. Мужчины просто пропадают. Женщин и детей… – Произнести это вслух было ужасно. – Люк пытается нас защитить. Нам надо придумать план.
Папа посмотрел мне в глаза.
– Я знаю, моя дорогая. Я знаю. Ты борец, как и твоя мать. Просто… – Он замолк и на мгновение закрыл свои усталые глаза. – Не знаю, есть ли у меня силы на борьбу.
Через месяц папе исполнится семьдесят, и за эти дни он сильно постарел.
Я встала перед ним на колени.
– Тогда позволь мне бороться за тебя! За нас троих!
– Селина, я не могу просить тебя об этом. – Он похлопал меня по руке. – Вы с Кози поезжайте. Люк вас найдет.
– Папа, я ничего не понимаю. Что ты говоришь?
Он тяжело вздохнул.
– Я останусь. Я не брошу мой дом.
В этот момент я поняла, что никакие доводы и мольбы не заставят его переменить решение.
– Я не брошу тебя.
– Ты должна это сделать, – сказал он. – Возьми документы и сделай так, как советует Люк.
Я тряхнула головой.
– Нет, я не оставлю тебя одного. Я никогда не смогу так поступить… Значит, решено. Мы остаемся здесь. Деньги Люка помогут нам продержаться, и я найду работу. Пожалуй, я начну ее искать с сегодняшнего дня.
Положив голову на папино плечо, я взглянула в окно.
– Гляди, папа! Снег пошел.
– Рано в этом году, – заметил папа, и его улыбка согрела меня. – И город даже показался мне… – голос папы оборвался.
– Таким, каким был всегда? – договорила я вместо него.
Папа кивнул, и я сжала его руку.
Завтра город будет посыпан сахарной пудрой, Кози завизжит от радости, а я порадуюсь, что мы пережили еще один день.
Я поцеловала папу и устроилась рядом с дочкой, которая быстро уснула, потом повернулась к столику и взяла ручку и бумагу. При лунном свете я стала писать письмо Люку. Я не знала, где он, прочтет ли он когда-нибудь мои строки, но меня это успокаивало, утешало.
Я сунула письмо в конверт и положила к другим моим письмам, которые я писала ему. Когда мы встретимся, я отдам ему все сразу, и они станут моим отчетом о днях разлуки и памятью о том дне, когда он вернулся ко мне.
Глава 11КАРОЛИНА
После недавней травмы я стала видеть странные сны. Хотя, честно говоря, я, возможно, видела их всегда, только забывала наутро. Но теперь каждую ночь мой мозг был наполнен самыми причудливыми сюжетами, а утром, открыв глаза, я мучительно пыталась понять их смысл.
Я снова думала о Селине. Она появилась в моем сне, вернее, не она, а воображенная мной Селина. Она стояла на балконе в холодную ночь, кутаясь в шаль, над Парижем плыла полная луна и освещала ее печальное лицо. Мне припомнилось последнее из ее писем, которое я прочитала перед тем, как отдала всю пачку Эстель, и мне почудилось, что я услышала голос Селины.
«Дорогой Люк,
спасибо тебе за то, что ты дал нам возможность уехать из города. Я понимаю, что нам надо уехать как можно скорее. Каждый прожитый день кажется мне подарком, потому что таких, как мы, хватают день и ночь. Мне отчаянно хочется уехать, но папа решительно отказывается. Он не хочет покидать дом, а я не могу его бросить. Ох, Люк, как жалко, что тебя нет рядом. Мне так нужен твой совет. Я в ужасной растерянности. Но твоя любовь поддерживает меня. Я постоянно ее чувствую, и в эту минуту тоже.
Я ужасно скучаю по тебе.
Твоя Селина».
Увиделись ли они когда-нибудь? Была ли судьба милостива к ним? Я вздохнула, с неохотой выбралась из постели и выбросила из головы прошлое. Пора заняться нынешними делами.
Я быстро оделась и вышла из квартиры. В вестибюле господин де Гофф беседовал с шестидесятилетней женщиной с короткими седыми волосами и приятной улыбкой, тоже американкой, судя по ее акценту, которая тоже снимала квартиру в этом доме. Взглянув на меня, он отвернулся и продолжал любезничать. Потом женщина вышла следом за мной на улицу.
– Извините, – сказала она. Я повернулась к ней и снова увидела ее улыбку. – Я тут недавно, и мы, кажется, еще не встречались. Я Анна.
– Каролина. – Я подала ей руку.
– Интересно, дело лишь во мне? – продолжала она. – Или наш консьерж не любит всех американцев?
– Я рада услышать, что он презирает не только меня, – усмехнулась я.
– Знаете, – сказала она, поправляя на шее шелковый шарфик «Гермес», – возможно, мы несправедливы к нему. – Она наклонилась ко мне ближе. – Я тут познакомилась с парой со второго этажа, и они сообщили мне, что у него была довольно тяжелая жизнь.
– О, правда?
– Кажется, он жил на улице Клер еще ребенком. – Она взмахнула рукой. – Я не знаю всей истории, но мне сказали, что он был пятилетним ребенком, когда немцы арестовали его семью и забрали все. – Она вздохнула. – Я никогда не смогу понять такое зло.
– Я и не подозревала…
– Может, мы простим его в следующий раз, когда он начнет ворчать на нас.
– Да.
С тяжелым сердцем я шла к «Жанти». Подумать только! Вокруг меня столько свидетелей того безобразного периода в истории Парижа – письма Селины, господин де Гофф. Моя амнезия бледнеет по сравнению с этим. По сути, для людей, перенесших травмы, таких, как господин де Гофф, амнезия может стать даже подарком.
– Привет, – поздоровалась я с Виктором. У меня покраснели щеки, когда я вспомнила, как он вчера поцеловал мне руку.
– Привет, – тепло поздоровался он.
– У меня в десять часов художественная студия, так что времени мало, но мне хотелось зайти к тебе и поздороваться. – Накануне вечером мне позвонила Инес и уговорила меня прийти на занятия; я согласилась после некоторых колебаний.
– Художественная студия? Это замечательно!
Мы зашли в кабинку с левой стороны ресторана, и Виктор позвал официанта, чтобы тот принял мой заказ.
– Сегодня только эспрессо, – сказала я. Виктор попросил принести кофе и ему.
– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он.
– Вроде окей, ничего.
Он пристально рассматривал мое лицо, словно карту с острова сокровищ.
– Какие-то новые…
– Воспоминания? – Я покачала головой. – Ну, только новые видения, или вспышки памяти, или как там их называют.
Он насторожился, готовый выслушать меня.